С улицы донеслись знакомые голоса.

- Пришли! Оба! Значит, судьба.

Улла поднялась из-за стола. Гилберт и Бенгт, посмеиваясь над чем-то, вошли в дом. Муж сразу заметил взволнованность Уллы, перестал смеяться, подошел и ласково обнял за плечи:

- Что-то случилось?

Она доверчиво прижалась к нему, чуть кивнула головой и шепнула на ухо:

- Мне надо кое-что вам с Бенгтом рассказать. Пойдемте наверх. Посетителей еще нет, а если и появятся, то Туве на месте.

- А Аннушка где?

- Она играет во дворе с соседскими девочками.

Поднявшись в спальню, Улла присела на кровать, муж разместился рядом, а Бенгт – на невысоком табурете напротив.

- Сегодня, - начала Улла, собравшись и с силами и с духом, - я получила известие о смерти твоей матери, Бенгт.

- Какой матери? – Юноша недоуменно вытаращил глаза. – Какая мать? А ты?

Гилберт молчал. Он понял, что сейчас речь пойдет о той самой тайне, что так долго хранила в своем сердце Любава. Все эти годы он чувствовал, как она давит на нее, сострадал, но помочь ничем не мог. И сейчас он представил, как тяжело говорить его любимой, как невыносимо трудно открыть то, что хранилось под спудом тайны долгие годы, словно замки этого сундука заржавели напрочь и требуют нечеловеческих усилий для поворота ключа. Он обнял жену за плечи, стараясь приободрить, и почувствовал, как ее сотрясает мелкая дрожь.

- Твоя истинная мать, Бенгт, великая княжна Соломония Сабурова, жена великого князя московского Василия, который заточил ее в монастырь, где она и родила тебя. Твое настоящее имя - Георгий. По просьбе твоей матери, я тайно вывезла тебя, совсем крохотным младенцем. Мой первый муж, - она бросила виноватый взгляд на Гилберта, но он лишь крепче обнял ее, и Улла благодарно кивнула в ответ, - Свен Нильсон усыновил тебя. Так ты стал шведским мальчиком. Но ты, Георгий, русский по рождению. – Улла глубоко вздохнула, словно с души свалилась огромная тяжесть.

Бенгт молчал, ошеломленный известием. Молчал и Гилберт, нежно поглаживая жену. Улла немного отдохнула и продолжила:

- Я была самым близким человеком для княгини. Нас разлучили. Ее насильно постригли в монахини, а меня… - она опять глубоко вздохнула, словно не хватало воздуха, - … меня продали в Новгород шведскому купцу Нильссону.

- Как это продали? – Мотнул головой Бенгт. – Человека разве можно продавать?

- Не важно. – Улла махнула рукой. – Через это я спаслась. Нильссон оказался очень добрым человеком, избавив меня, таким образом, от смерти, позора или страшных мучений. – На мгновение перед ней всплыло ухмыляющееся круглое лицо поджогинского пса-татарина, его немигающий полный жуткой похоти взгляд раскосых азиатских глаз. Женщину передернуло, она поморщилась, отгоняя видение прочь. - Он же помог спасти и тебя.

- Но как можно продавать или покупать человека? – Не понимал Бенгт.

- Можно, сынок, на Руси все можно. Если на то есть воля великокняжеская или псов его верных. Господь так решил и тем спас меня и тебя. Потом я пробралась в Суздаль, а ты только родился, и последняя воля моей княгинюшки была в том, чтобы я вынесла тебя и увезла с собой. Сейчас. - Улла поднялась, подошла к божнице, достала икону Богоматери, что привез ей Шарап Замыцкий, пошарила рукой и вытянула на тонком кожаном шнурке нательный крест, тускло блеснувший в свете лампады. – Вот крест твоей матери. Все эти годы он был со мной. Я не могла отдать его тебе, не могла одеть на тебя, связанная клятвой. Но сегодня я передаю его тебе. Одевай и носи! – Она протянула тельник Бенгту. Юноша с удивлением разглядывал кусочек желтого металла с вкраплениями драгоценных камней, опустившийся в его широкую ладонь.

- Это золото?

- Да. Твоя мать была великой княгиней московской. Один этот крест – целое состояние.

- Великой княгиней… - Повторил за ней Бенгт. – А отец? – Спросил неожиданно, впившись глазами в лицо Уллы. Женщина опустила глаза. За нее ответил Гилберт:

- Великий князь московский Василий.

- А может… - Нерешительно начал Бенгт.

- Нет! – Почти вскричала Улла, опережая его вопрос. – Твоя мать по принуждению стала невестой Христовой. Всю свою жизнь она хранила верность мужу, а затем Господу нашему. Святая Богородица тому свидетель! - Улла подняла высоко вверх икону, что держала в руках.

- Но почему же тогда она опасалась за меня, что приказала тебе тайно вывезти из монастыря? Неужели, отец… - Бенгт замолчал и умоляюще посмотрел на Гилберта и Уллу. Господи, что сейчас творилось у него в голове!

- Твой отец женился на другой. – Глухо ответила Улла, отведя взгляд в сторону. – У него родился другой сын, ныне великий князь московский Иоанн, а затем и еще один.

- То есть, ты хочешь сказать, что мой отец сгноил мою мать в монастырской темнице и отрекся от меня? – В голосе Бенгта прорезались жесткие нотки.

- Сынок! – Взмолилась Улла. – Мне не ведомо, что происходило в великокняжеском тереме в московском Кремле. Я знала лишь то, что сказала мне моя княгиня.

- Выходит тот, кто сидит сейчас на московском престоле, незаконен? – Вопрос Бенгта прозвучал, как гром среди ясного неба, хотя он произнес его почти шепотом.

Улла испуганно прикрыла рот рукой. Муж нахмурился. Выходило, что так, но это… это очень опасно. Стоит хоть одной живой душе узнать…

Улла вдруг поняла, что сейчас совершила ужасную ошибку. Она беспомощно переводила взгляд с мужа на Бенгта и обратно. Мужчины молчали, каждый думая о своем.

- А мы с тобой тезки, сынок! – Вдруг произнес Гилберт.

- Да, отец! – Махнул кудрями Бенгт.

Все стало легче. Словно рухнула выросшая в мгновение ока стена, разделившая их на родных и неродных после признания Уллы.

- Сынок, ты теперь понимаешь, какую смертельно опасную тайну все эти годы хранила в своем сердце твоя мать. – Гилберт говорил уверенно, четко произнося каждое слово, особенно налегая на обращения друг к другу – «сынок», «мать»… - Теперь мы все знаем эту тайну и разделяем ее тяжесть. Одно лишнее слово и мы можем погибнуть. И ты, и я, и наша мать, и Анника. Ни шведы, ни русские нам этого не простят. А наши друзья англичане… - Гилберт развел руками, - не поймут!

- Разве ты не скучаешь по Родине, отец? Разве не ходишь на берег моря и не стоишь, подолгу вглядываясь в горизонт? – Бенгт смотрел в глаза Гилберту. Тот не ответил. Тогда он повернулся к Улле. – А ты, мама? Скучаешь?

- Нет! – Улла покачала головой. – Моя Родина здесь, где мой дом, мой муж, мои дети.

- И ты никогда не хотела бы…?

- Нет! – Оборвала его Улла. – Никогда!

- А ты, отец? – Он снова обратился к Гилберту.

- Я должен быть рядом со своей семьей. Я должен оберегать и защищать. – Твердо ответил рыцарь.

- А я? Что делать мне?

- Жить, сынок! – Они ответили почти одновременно. Гилберт продолжил. – Прошлое не вернуть и не изменить.

- И оставить все, как есть?

- Да!

- Не отомстив обидчику?

- Кому? Великому князю Василию? Он умер давным - давно.

- Тому, кто за него! У него была вторая жена. Из-за нее он заключил мою мать в монастырь. Из-за нее моя мать умерла.

- Виновата ли она в этом? Ведь не ее воля, а великокняжеская.

- Да, виновата!

- Почему ты так уверен?

- Не ты ли, отец, говорил мне, что и рыцарство придумали женщины, дабы ради них совершали подвиги? Но кто отличит подвиг от преступления, если и за тем и за другим будет стоять убийство, которое совершается во имя прекрасной дамы, - лицо юноши исказила гримаса боли, - если она так захотела? Вторая жена должна была бояться и ненавидеть мою мать и меня! Ведь я же родился! Так не хотела ли молодая жена князя Василия убрать с пути мою мать? Ведь ненависть женщины – скверна! – Гилберт переглянулся с Уллой. - А для этого подговорила отца заточить ее в монастырь. Ведь мать чего-то боялась? И прежде всего за меня! Иначе не стала бы просить вывезти и спрятать. Если мне и грозила смерть, то не от отца, а от его новой жены! И сейчас, если мне, нам, - он поправился, - и грозит опасность то только лишь от ее потомства! Того самого, что сидит на московском престоле. Они виновны все!