— Леля, — сказала Сима. — У меня в комнате на окне стоит водка. Притащи сюда.

Леля бросилась в комнату и притащила бутылку с водкой.

Юлия почти вырвала из ее рук бутылку, в которой болталось несколько шкаликов водки, поднесла к губам и стала тянуть ее с жадностью младенца.

— Спасибо, детоньки мои, — сказала она, вытянув всю водку. — Хорошо, теперь тепло. Как будто кто огнем прохватил меня.

Она замолчала на минуту, обвела своими красными глазами двор, покачала головой и проговорила:

— Такой, как был, такой и остался. Тот же балкон, та же зеленая крыша, та же лестница, тот же кран. А долго еще простоит этот проклятый дом. Тысячи лет. Как скала! Потому что нужен он. Хе-хе! А много народу съел он! И как вы живете в нем? Я бы боялась. Это — не дом, а кладбище. Вон в этой комнате, угловой, зарезалась бритвой Тамара. Вы не помните ее? Вот так красавица была. В той застрелилась Анюта…

— А прошлой неделей Чешка отравилась, — вставила Леля.

— Вот и еще одна… Ох, горе!.. А как хозяйка и Симон поживают? Растят по-прежнему брюха? Горя им мало. Небось, в ботаник не пойдут. Та, та, та! Про Макса совсем забыла. Он-то как поживает? Все еще нажаривает "болгарскую"? Молодец! Вот так топор! А вы спросите-ка у него, как я плясала. Пол трещал. Я и теперь могу "болгарскую" плясать. Расступитесь, красавицы.

Девушки расступились и Юлия, охая и кряхтя, встала на ноги. Она подобрала потом свою порванную юбку и стала выделывать всякие "па" босыми ногами.

Смешно было. Но никто не улыбнулся даже. Все глядели на нее серьезными глазами и всем рисовался страшный ботаник, ящерицы и труп убитого человека.

— Все там будете! Все там будете! — звенело еще в их ушах карканье Юлии.

Сцену эту прекратила хозяйка. Она высунулась из окна и крикнула на весь двор:

— Опять ты тут, старая рогожа! Николай! Выхильчай ее отсюда! Чтоб ее духу не было!

Юлия перестала плясать, стремительно подбежала к своему мешку, вскинула его на плечи, подобрала копачку и пошла к воротам. На полпути она вдруг остановилась, повернула лицо к хозяйке, погрозила ей копачкой и прохрипела:

— Бог тебя накажет! Бог тебя накажет!..

Ну и запьянствовали же после ее ухода девушки! Они выпили пять кварт водки, три дюжины пива и перебили всю посуду в доме.

В пьянстве и битье посуды принимала энергичное участие также и Надя.

ХХХ

МУТНЫЕ ВОЛНЫ

Надя незаметно из человека с многогранной, чуткой и страдающей душой превратилась в неодушевленный предмет, в товар. И когда она убедилась в этом, ей сделалось страшно.

Зал, куда она выходила вместе с остальными девушками, представлялся ей теперь обширным магазином, товарки — кто ярославским полотном, кто — бархатом, кто — бумазеей, кто — кумачом, молодые люди — покупателями, а Антонина Ивановна — приказчицей.

Покупатели подразделялись девушками на плохих и хороших. Плохими считались господа студенты, потому что они никогда не требовали вина и пива. (Впрочем, им были рады. Они вносили всегда оживление.) А хорошими — подрядчики, артельщики, домовладельцы и конторщики.

"Товар", в свою очередь, подразделялся на плохой и хороший или, вернее — доброкачественный и недоброкачественный. Надя, Елена, Матросский Свисток считались товаром доброкачественным, так как обладали смазливыми лицами и были юны. А остальные — недоброкачественным, так как насчитывали за собой не один десяток лет и были некрасивы.

Впрочем, кто разберет покупателя. Одному нравится один ситец, другому — другой. Правильно говорят:

— У каждого свой вкус и манера, один любит арбуз, другой — офицера.

А посему на каждую девушку находился покупатель. Даже на Женю Калмычку с громадными скулами и шафранной физиономией.

Как в каждом первоклассном магазине, здесь не принято было торговаться. Цена была определенная, рупь-целковый, и когда кто-нибудь осмеливался заикнуться — "почему, дескать, так дорого", Антонина Ивановна надувалась индюком и, гремя ключами, заявляла с достоинством:

— У нас prix-fixe, без торгу.

— Скажите, пожалуйста.

— Да-с, мусью. Ежели дешевле желаете, так пожалуйте за угол, на Глухую.

А хозяйка изображала собой купчиху I-ой гильдии. Сидит, подтянув живот, на площадке перед лестницей, пьет чай с вареньем, обливается потом и жалуется:

— 11 часов вечера, а еще почина не было.

— Военное время, — робко вставляет Антонина Ивановна.

— Это военное время уже в печенках у меня сидит, — откликается божественный Симон.

Бывало так, — гости являются, обзирают товар и, морщась, поворачиваются к дверям. Антонина Ивановна в таком случае преграждала им дорогу и спрашивала сладеньким голосом:

— Куда вы, кавалеры? Зашли и повернулись. Так нельзя.

— Товар неподходящий, — отвечал ей кто-то из компании.

— А вы — напрасно. Самый лучший товар. Посмотрите на ту, что сидит у зеркала. Мармелад, а не девочка. — И, прильнув к уху гостя, она таинственно нашептывает: — Вчера только поступила. Вот чтоб мне умереть. Разводка. Полгода с мужем жила. Сбежала от него потому, что он нагайкой стегал ее…

Нет! Вошел покупатель, так его ни за что не выпускали из рук. Такой уж тут завод был. Как на Александровском проспекте.

Товар поступал в полное распоряжение покупателя, а затем снова подкрашивался, подновлялся, принимал прежний благообразный вид и поступал назад в магазин и ждал нового покупателя.

Итак, каждый вечер приходили люди, выбирали себе по вкусу товар и никто из девушек не вправе был отказать кому-либо, буде он — самый антипатичный человек в мире, ацтек или кретин. В противном случае ей грозила "выставка", а дальше — голод и мостовая.

Покупатель обыкновенно поступал так. Станет посреди зала, засунет руки в карманы брюк, котелок или каракулевая шапка сдвинута у него на затылок, и он бесцеремонно обзирает товар. А товар сидит вдоль стен на стульях и ждет, на кого падет выбор.

Вдруг он уставится на одну и мигнет ей глазом. И она вскакивает, поправляет помятое платье и прическу и идет за ним.

Другой поступает иначе. Подойдет к экономке и скажет:

— Нельзя ли позвать вон ту — в бордо-платье?

А третий действует с "подходом". Выбрал кого-нибудь и подсел к ней поближе для того, чтобы рассмотреть — точно ли она вблизи такая, как на расстоянии? — и завел пустяшный разговор:

— Вы ничего не имеете против того, что я сел?

Он хочет подкупить ее своим деликатным обращением.

— Что вы!

— Чего вы не танцуете?

— Не хочу.

— Ну и жарко же у вас.

— Очинно жарко, потому что много народу.

— Тэк-с… А вы какой губернии?

— Екатеринославской.

— Знакомая губерния.

Опротивели Наде эти покупатели. Каждый час — новый. Один — корявый, другой — беззубый, третий — брюнет, четвертый — шатен, пятый — блондин, шестой — артельщик, седьмой — чиновник, восьмой — студент. И она, как голубка, бывало, забьется в самый дальний угол для того, чтобы не заметили ее и нарочно скривит губы или наморщит нос, чтобы казаться некрасивой.

Но ястребиный глаз покупателя находит ее и тут и поднимает ее с места. И, еле сдерживая бешенство и ругаясь на ходу, она покорно идет за ним, не желая даже поинтересоваться, каков он — брюнет или блондин, с усами или без.

В течение нескольких месяцев у нее перебывало пропасть народу. Как в постоялом дворе. И она не могла припомнить почти ни одной физиономии.

Черт знает что! Как во сне, как в кошмаре! Люди приходили, уходили, что-то говорили ей. Она только чувствовала, что каждый из этих милых людей уносил с собой частицу ее сил и здоровья и что с каждым днем она хиреет.

В первые дни она поддерживала разговор их.

— Вы давно здесь? — спрашивал один сочувственно.

— Недавно.

— Тяжелая жизнь?

— Очень.

— Отчего вам не выбраться отсюда?

— Если бы были деньги.