Там торчал дротик, а неприятное, тянущее чувство уже растекалось по венам. Ноги стали деревянными. Я потянулся, чтобы выдернуть, но следующий дротик попал в плечо, и в голову тут же шибануло отвратным, тянущим в сон чувством. Падая в песок, я увидел, что точно такие же дротики торчат из тел грифонов, валяющихся на земле.

— Всё идёт по плану, — пробормотал я, представив, что пропускаю свою кровь через фильтр. — Всё идёт по плану…

На миг показалось, что это помогло, что сну ещё не удалось попасть в меня, я приподнялся, потянулся к пистолету — сам не знаю зачем, ведь там уже не было патронов, и встретился взглядом к аборигену, который вместе с третьим выжившим подошёл ко мне.

— Спи, — сказал он беззвучно.

И я уснул.

Со мной уже было такое в прошлых жизнях — когда стреляли дротиками с транквилизатором, сознание проваливается в такие глубокие дебри, что почти готово покинуть тело.

Будь это месяцем-двумя раньше, как в том случае, с доктором Кастелло — моя личность была бы низвергнута в Бункер навсегда. Но я уже в достаточной степени пророс корнями в мозг своего реципиента, чтобы не улететь, не покинуть его окончательно.

Мне снился сон, а точнее — кошмар. Мутные, неприятные ощущения — будто ты лежишь голый в ванне, полной тяжёлой, вязкой жидкости. Лежал полностью, с головой. Затем долго, тяжело тянулся лицом в сторону тусклого света на поверхности, а когда веки разомкнулись — я увидел фигуры Верховного Секатора и Лекаря, склонившихся надо мной.

Снова Бункер, верхний зал, точка возврата. Краем сознания я понимал, что это может быть вовсе не простым сном— это может быть вполне реальным, очередным хитрым механизмом общения моего истинного начальства со мной. Каждый раз, несколько раз за жизнь Верховный выходит на связь, вызывая на ковер, и очень часто это происходит во снах.

Если это так — то снова нет прошлого и настоящего, нет «тогда», а есть только «сейчас».

Лекарь молодая, красивая, жаркая, страстная, полуобнажённая. Секатор, как всегда — в черной мантии, в капюшоне, скрывающем лицо. Но на этот раз он снимает капюшон, и я, пожалуй, впервые вижу его лицо.

Своё лицо.

— Ты не справился, — говорит мой двойник. — Ты уволен. Тебя нужно отправить на пенсию. В один из пенсионных миров.

Лекарь смеется.

— Пенсионный мир. Населённый исключительно пенсионерами! Те, кто поживее, катают на каталках тех, кто уже не может ходить и ходит под себя. Зрячие водят слепых…

— Заткнись, — говорит Секатор. — Заткнитесь оба. Вы мне надоели.

Он машет рукой и отворачивается, уходит куда-то.

— Ты?… — силюсь сказать я, но как при сонном параличе едва шевелю губами. — Ты — я⁈

Наверное, именно так выглядит мой самый большой кошмар. Наверное, и любой возврат в Бункер — это вовсе не то, чего я жду и хочу, это сбывшийся ночной кошмар, к которому я когда-то привык.

Лекарь кладёт ладонь на лицо, толкает вниз, обратно, в воду. Я булькаю, плююсь, пытаясь укусить её за пальцы, и захлёбываюсь.

Но здесь сон становится чуть более приятным. Балкончик родительской усадьбы, тот самый, на котором мы стояли вместе с Самирой, когда она мне показала грудь.

Только на этот раз мы стоим вместе с Нинель Кирилловной. Она чуть старше, самую малость, всего на лет пять, чуть-чуть полнее, но это настолько приятная, милая полнота, что ещё сильнее вызывает тактильное желание.

Я подхожу и снимаю очки с курносого носика. Бесцеремонно тянусь губами, чтобы поцеловать, но она игриво уворачивается. Её руки держат край лёгкой футболки — совсем непривычный для неё наряд, неприличный для дворянской особы голубых кровей.

Разумеется, под футболкой ничего больше нет, только нежное, манящее тело любимой девушки.

— Значит, ты хочешь? Хочешь посмотреть, да? Вот просто так — взять и посмотреть?

Она тянет край футболки вверх, и сознание вновь оказывается в бункере. Правда, на этот раз — в самом его низу, в пыточной, на ледяном операционном столе. Лекарь сидит на мне верхом, нетерпеливо закатывает мою мокрую от слизи мантию наверх, до груди, чтобы обнажить моё естество, потом поправляет свой грязный от крови фартук. Жар её тела согревает, но от этого тепла некомфортно — похоть тоже бывает некомфортной и неуместной. Тем не менее я хватаю её и тяну к себе, она подаётся вперёд, торопливо суёт свою тугую, упругую грудь мне в рот, трогает себя и меня внизу, размазывая слизь, направляет, я проникаю в неё…

— Оля, зови меня Оля… — низким голосом, не то страстно, не то грозно шепчет она. — Наконец-то я убью тебя в последний раз!

Сцена растворяется, переходя в тесный кабинет, одновременно похожий и на гостиную моей матери из текущего мира, и на что-то мрачно-бетонное, которое я видел ровно столько же раз, сколько у меня было жизней. На кривом деревянном стуле сидит Светозар Михайлович Кастелло, похожий одновременно на доктора Фрейда из карикатур, одновременно — на незнакомый мне лик святого.

— Ну, дружочек, сексуальные аллегории в ответ на страх — хорошая реакция, правильная, это говорит о сильном характере, о нормальных инстинктах. Как там… в одном фильме — не можешь побороть страх — трахни страх. Мда. Но мы не об этом. Уже пора определиться, мой друг. С кем ты? С ними? Или с нами? Мне думается. точка невозврата уже пройдена. Ты впутал в своё грязное дельце Ануку, ты поручил сторожить её покой головорезам из своих неведомых межмировых спецслужб. Как его там?.. Андрон, кажется? А вторая? Которая у вас главная? Ольга? И третий, Борис.

— Кто вы? — произношу я, не узнавая свой голос.

— Да, всё верно. Ты продолжаешь работать на них, как работал все прошлые жизни. А они продолжают держать в заложниках всех тех, кого ты — или твой предшественник и твоё тело, твои остатки человека — любят.

Я пропускаю это мимо ушей. Вопросы так и сыпятся, но я до конца не понимаю, проговариваю ли я это вслух, или они просто крутятся у меня в голове.

— Какая у вас организация? Почему вы так много знаете? Как вы следите за мной? Что за хрень была в аэропорту, тогда, когда я увидел стену, колесницу, поле, мне ещё сказали — «прими верную сторону».

Доктор поправляет очки, не крякает, не то смеётся.

— Организация… у нас. Ты уверен в том, с кем сейчас разговариваешь? Ты помнишь, где сейчас находишься?

Я оглядываю помещение. Узнаю пару картин на стенах, изображения на которых начинают двигаться, шевелиться.

— Умер? Нет, я жив, — вспоминаю я. — Меня парализовали. Я сплю. Наверное, меня украли. И Самиру украли. Самира… Почему я смог поджечь тех вояк на берегу, у меня что, теперь ещё не только телекинез, но и пирокинез?

— Да, дружище. Ты в заднице. Даже несмотря на внезапно обнаруженный новый навык. Молодец, конечно. Но в полной заднице. И влюблённая в тебя прекрасная, милая, честная девушка — тоже. Хотя — что я говорю? Вряд ли она жива, им же важен был только ты. А может, над ней ещё надругались перед смертью. Из-за тебя, кстати!

— Кто эти уроды⁈

— На этот вопрос я отвечу. Это Восточная клика. Из Великого треугольника — самая небольшая по численности, но самая страшная, самая жестокая организация, да. Работает через наёмников Великой Южной Полусферы процветания, понимаешь? Знаешь, что они будут делать с тобой? Вот, скоро узнаешь. Будет весело.

Снова страх. И перебить мыслями о сексе в этот раз уже не выходит.

— Ты думаешь, я буду просить о помощи? Я понимаю, что это бесполезно.

Доктор в кресле весело закидывает ногу на ногу, достаёт курительную трубку, возится с приспособлениями, закуривает, затягивается.

— Будет бесполезно. Ты же принял сторону. Мы не смогли тебя перевербовать. Ты хочешь идти до конца, хочешь уничтожить этот мир, ведь так? Зачем нам тебе помогать? Ведь это наш мир, понимаешь, наш.

— Это вы… это ты навёл их на меня? Так?

Врач мотает головой.

— Этого я не знаю. Я вообще мало чего знаю. Заметь, всё, что ты сейчас услышал — могло быть твоими догадками, и не более!

Я кивнул.

— Откуда мне знать, что это не просто сон? Может, вы все просто фантомы, сборная солянка кошмаров в моей голове.