Тимофея тоже чмокнули в обе щеки, но умереннее: полурумын здесь встречали чуть хуже, чем «русия».

Разведчики, усилившиеся еще одним проводником – коренастым носатым пареньком в большой кепке, – пересекли улочку и перебрались через очередной забор.

– Все вызнал, идем прямо к экипажам, – объяснял Сречко. – Их держат у рыночных складов. Они вроде как мобилизованы немцами, но почти не охраняются. Часть разбежалась.

– Вот это нехорошо, – огорчился старший лейтенант.

– Там еще много осталось, знающие люди, – утешил Сречко. – Вот и парень знает, кто вам нужен. Ну, приближно знает. Его Тась зовут.

– Так, – закивал носатый паренек. – Знаю, кто с немцем на баржах ходил. Их заставили!

– Это понятно. Нам бы подробности узнать, – пояснил Нерода. – Есть там технические моменты.

– Все узнаем! – заверил партизан. – Раз они здесь, все расскажут. Тут все симпатизери Црвеной армии.

– Это здорово. Только фрицы еще здесь, и нужно поспокойнее отработать, – напомнил Нерода.

– Выведем речников, спрячем. Вот Тась поможет, – уверенно сказал партизан.

Ни фига Тась не помог. На немцев группа наскочила мгновенно и бесповоротно…

Тимофей повис на ветви, спрыгнул с очередного забора и угодил практически на спину местному проводнику. Тась вел разведчиков очень уверенно, но сейчас вдруг замер на полусогнутых, нелепо растопырив в стороны руки.

Фриц стоял буквально в четырех шагах, с нацеленным автоматом, и страшно кривил морду. Сейчас срежет…

Рядом с Тимофеем мягко спрыгнул старший лейтенант и тоже замер. Выхватывать оружие было попросту невозможно – не успеешь. Скрыться, залечь тоже абсолютно негде, каменная стена вплотную подпирает. Разве обратно на этот забор запрыгнуть, но человек не воробей. Кажется, идущий замыкающим Сречко осознал, что дело плохо, и остался по ту сторону. Немца он, конечно, свалит из пистолета, только остальным это уже не особо поможет…

А немец все страшно морщился и никак не стрелял. За его спиной Тимофей разглядел бричку и запряженных лошадей – оглядывались с интересом, сейчас их автоматная очередь напугает. Эх, не вовремя они остановились в темном проезде. Понятно, вон колесо соскочило, к повозке прислонено…

Отчетливо щелкнуло – это фриц с затвором своего автомата совладал, вырвал из зацепа. Странное оружие – с магазином, торчащим вбок. Эх, вот так и застрелят непонятно из чего. А ведь был шанс, был, пока гад с затвором возился.

Краем глаза Тимофей видел, как плавно поворачивается боком командир, лицо у него было бледное. Пытается уменьшить себя как цель – умно, вот только фриц одной очередью в упор всех и положит.

– Господин фельдфебель! Нас к вам послали! Их бин вир раумбот. Сказали «шнель, шнель, арбайтен!». – Тимофей суетливо заразмахивал руками, указывая в сторону пристаней, реки, себе за спину, на бричку, путая румынские и не особо правильные немецкие слова, больше всего опасаясь ляпнуть с перепугу что-то матерное: всем понятное русское в это мгновение было явно неуместно.

Упоминание о раумботе[25] явно удивило фрица. Он что-то переспросил про этот малопонятный корабль.

– Да, так и сказали! – Тимофей очень надеялся, что немец знает румынский примерно на том же уровне, как остальные присутствующие знают немецкий. – Вот, бумагу, аусвайс дали! Ордер, приказ, ан-орднунг, фирштейн?

Немец очень хотел стрелять: он и сам от внезапности встречи обделался. Понятно, когда на тебя ночью с забора падать начинают… Но порядок есть порядок. Если о приказе говорят, сначала узнать, потом стрелять.

Тимофей предупреждающе выставил правую руку, намекая, что автомат и подождать может, а левой очень осторожно вытащил из бокового кармана пиджака свернутую бумагу. Попытался встряхнуть, чтобы раскрылась, но лист не желал. Тимофей с виноватой улыбкой показал пустую-безопасную ладонь правой, взял лист обеими и развернул. Бумага подрагивала в напуганных руках, заслонялась растопыренными пальцами. Немец пытался всмотреться.

– Герр фельдфебель, вот же, подсветите. Эх, фонарь бы… – Тимофей взмахнул руками, не давая рассмотреть лист, указал на повозку, в сторону пристани, зачастил по-румынски: – Грузить нужно. Арбайтен! Очень шнель! Фирштейн?

Немец, не опуская автомата, гавкнул что-то нелестное по поводу болтливого дурака, протянул руку за бумагой, повелительно качнул стволом.

– Нихт шиссен! – перепугался Тимофей. – Бумажечку извольте глянуть!

Свернутый лист выскочил из трясущихся рук и порхнул на землю. Только вот именно сейчас развернулся, зараза такая, прямо как назло. Фриц глянул вниз, глаза его округлились…

Текст разобрать было трудно, но карикатура с ошеломленным, скорчившимся под нависающими танковыми гусеницами фюрером и так выглядела доходчиво. Умеют рисовать наши художники, этого не отнять.

Ударить по стволу Тимофей все же успел, правда, и фриц на спуск успел нажать. Тимофей полагал, что сейчас ногу прошьет, а то и что-то похуже, но короткая очередь ушла в землю. Боец Лавренко изо всей силы боднул врага лбом в лицо. Ослеп от боли и оттого, что кепка на лицо съехала, тут же двинул еще разок…

Пришел в себя, сидя на земле. Кто-то тянул за шиворот, рядом стреляли. Тимофей тупо смотрел, как присевший на колено командир лупит из парабеллума куда-то за повозку, перепуганные лошади пытались драпануть, бричка шла косо, с нее валились ящики. Нужно командиру помочь…

Тимофей осознал, что его пытается поставить на ноги наконец-то оживший Тась. Да, убираться нужно. На ноги встать оказалось непросто, а пистолет вытащить вообще не получалось. Колени норовили подогнуться. Тась, что-то крича, тянул к забору. Там наверху вспыхивало – Сречко стрелял из пистолета вдоль проезда…

Тут боец Лавренко взлетел в воздух – только затрещали брюки. Перекинутый через стену, Тимофей благополучно плюхнулся вдоль древесного ствола с другой стороны. Как ни странно, это слегка привело его в чувство. Тут же с забора соскочил Нерода, сорвал кольцо с «лимонки», закинул на улицу. Там заорали по-немецки…

Набегают фрицы. И порядком их там…

Бабахнуло. По забору хлестнули осколки.

– Идти можешь? – крикнул, нагибаясь, командир.

Тимофей попытался вскочить, что, в общем-то, удалось.

Удирали довольно прытко, проводник вел по задворкам. Немцы особо настойчиво преследовать не пытались, но пальбу подняли страшную. Осветительные ракеты повисли над крышами, но до разведчиков было уже далековато. Тимофей чувствовал себя странно: ноги-руки двигались, а голова тормозила, думала со сбоями. Его хватали за плечо, направляли, куда надо. Ладно, бежится, и то хорошо. Еще бы кровь глаза не так заливала…

Бинтовали бойца Лавренко в каком-то полуподвале, пахнущем мышами и вином.

– Никогда не слышал, чтобы башку в каске пытались прошибить голой головой, – ругался командир.

– Так что ж мне, у фрица требовать, чтобы каску снял? – оправдывался Тимофей.

– Нет, ты и так чудо сделал! – запротестовал Сречко. – Разыграл, прямо даже я поверил. Думаю: откуда у вас пропуск и что за погрузка такая? Протягиваешь бумагу, весь такой просительный, попуганный. Как не поверить?! О, актер, да?

– Действительно, прямо Малый художественный театр, на бис можешь играть Достоевского с Островским. Но я думал, ты череп себе размозжишь. Это ж сталь, Тима, стальная, тупая фашистская голова в каске. А ты со всей дури! – ужасался Нерода. – Раз автомат уже отвел, тут уж и цивилизованно процесс завершить можно. Ножи есть, да и из пистолета… Гад этот, обозный уже все равно нашумел.

– Я слегка растерялся. А когда второй раз бодал, так вообще уже ничего не видел, – признался Тимофей.

– Ты растерялся?!

Югославы и Нерода переглянулись. Потом Сречко вздохнул:

– Я немца на прицеле держал. Но как стрелять? Он, даже падая, вас посечет. Я там за забором вовсе…

Некрасивый, но очень точный термин «всрался» был понятен всем. Действительно, так оно и вышло.