– Мечами разживёмся, доспехами, холопами, рухлядью, – принялся мечтательно перечислять первый. – Богатые они там, аж удивительно. А ратники говённые. Словом, спаси тя Бог, сотник Михайла Фролыч…

– Это да-а… Помню, как на сходе за те мечи за грудки друг друга рвали. Корней с присными, почитай, все себе загребли. Лучшим мечникам, тьфу! Голытьбе всякой! Теперь-то пыху посбавят.

– А ну, цыц! – шёпотом прикрикнул Фома. – Спать всем! Завтра в бой. И послезавтра тоже. И пока всё Заболотье не разорим, не до сна будет.

«Так, этим не столько пограбить, сколько раздавить эпарха Кирилла. Понимают, что гибель внука его подкосит… Но грабить хотят, аж потные ладошки зудят. А ведь в этом десятке одни богатеи.

Господи, спаси моего поднадзорного! Он достоин жизни! И, Создатель, я, недостойный раб Твой, очень хочу посмотреть на вытянувшиеся рожи Фомы и его акритов. Молю, доставь мне эту малую радость!»

Разговор затих, и священник уснул. К нему пришёл второй сон: сладкий, но чуткий. И снилось отставому хилиарху, что не потерял он ногу на том страшном поле, не полегли там его солдаты. Он снова видел себя на фланге строя, и могучее многорукое и многоногое, блещущее бронзой и сталью, чудище таксиархии вновь покорно его воле.

Огонь снова уполз дальше по нодье. Проснувшийся Харитоша подивился улыбке, блуждающей по лицу спящего отца Меркурия, пробормотал что-то под нос и осторожно, чтобы, не дай бог, не разбудить, перетащил священника вслед за огнём.

Второй раз отставной хилиарх проснулся перед самым рассветом и опять стал свидетелем интересного разговора.

Беседовали полусотник Лука Говорун, десятники Алексей Рябой и Игнат. Воеводские бояре.

– Дядька Лука, а выручим ли Михайлу? Четвёртый день пошёл, – в голосе Игната прозвучала нескрываемая тревога.

– Может, и выручим, – отозвался вместо Луки Рябой. – Вести те ещё. Прибёг-то христианин беглый, смерд. Или холоп – у них там не поймёшь. Сам ничего не видел – слышал только. В деле воинском ни хрена не понимает. Мож, наших там убивать никто и не хочет, а меж собой у заболотных пря вышла. Тогда живёхонек Михайла – никто на оружных просто так, когда сеча на носу, не попрёт. И тогда сидят наши где-нито станом и попугивают, если кто сунется. Только бы молодой сотник по дури юношеской сам не вписался. Но на этот случай там Егор есть – удержит.

– А если нет? – не унимался Игнат.

– Не ори! Не ровён час кто услышит! – шёпотом прикрикнул Лука.

– Не, храпят все, – успокоил Алексей Рябой. – А костровые далеко – не услышат.

– Если вляпался Михайла, – Лука понизил голос, – то жопа. Повезёт – сядут в крепкое место и отбиваться будут, а там как Бог рассудит. Не повезёт – понятно. Только вот что я вам скажу, бояре. Мы у Корнея из рук мечи и боярство приняли, и внука его искать будем, пока не отыщем. Живого или мёртвого. До тех пор никому ни добычу брать, ни жечь, ни баб топтать не позволю! Сам рубить буду и вам то же приказываю! Поняли?!

– Чего уж тут не понять, – хмыкнул Рябой.

– Вот и добро, – прогудел Лука. – А теперь слушайте в оба уха, бояре. Если Михайлу не вытащим, то делу его пропасть дать нельзя. Оно его головы важнее.

– Это какое?

– Школа воинская. Я-то думал, что дело Корней придумал, да с попом давеча поговорил, и он кой-чего завлекательного рассказал. Преизлиха умный нам поп попался, и послушать его не грех. Так вот сказал он, что мы, конечно, новиков учим, как издревле заведено, но того мало. И Ми-хайла с Корнеем то поняли. А Михайла как бы не лучше Корнея. Он своих отроков не только воевать учит, но и наукам, и ремёслам, и всякому, а главное – земли устроению, боярской науке. Так что лет через десяток-полтора те из его сопляков, кто выживет, будут готовые десятники, сотники, а то и бояре. В ятвяжских землях, куда мы летом пойдём, это ой как пригодится.

– Точно пойдём?

– Вприпрыжку побежим, задом взбрыкивая! И останемся там. И земли под себя брать будем. И выгрызем там такие боярства, что не у всякого князя эдакий удел сыщется. Если живы будем, само собой. Поняли, что Корней с Михайлой задумали?

– Поняли, – протянул Игнат.

– Ни хрена вы ещё не поняли, а потому слушайте. Ми-хайла у себя устроил, что каждый у него хоть в каком деле, но лучше оказывается, и тех лучших он остальных учить ставит. Вот этому пропасть дать нельзя, как бы ни повернулось. Убьют Михайлу или нет, то Бог ведает, но к делу его надо прислоняться, а то и под себя брать, если с ним худо обернётся. Как вернёмся из-за Болота, так Ведениных парней надо с Михайловыми сводить. Пусть по мордасам полупятся, да сдружатся. И учить теперь и тех и тех станем, и Корнея заставим, чтобы наших и Михайловой науке учили. И отроков в школу ещё дадим. Из родни или из холопов, тут у кого как. Ясно?

Ответа не последовало, а Говорун продолжил:.

– Теперь что за Болотом делать. Плевать на серебро, плевать на рухлядь, но всех учёных и мастеровых брать живыми! Особливо кузнецов, кто такие мечи и доспехи делать умеет. Ратников хороших по возможности тоже. Про Славку Ката – кнутобойца историю помните?

– Помним.

– Вот! Волхвов, жрецов, попов и вообще кто учёным выглядит – имать и живота на то не щадить. Книги, если найдём, брать все без разбора. И чтобы Фоме ничего из этого не перепало. Уд ему поросячий! Головой ответите!

– А если Фома или ещё кто?

– Мы в походе! – произнёс Лука очень тихо, но таким тоном, что у отца Меркурия по спине побежали мурашки. – За нарушение этого приказа буду не головы рубить – вешать.

– А сами меж собой не перережемся?

– Нет! На святое дело идём – своих выручать. Или мстить, если не удастся. И сотня это понимает. Все, кроме Фомкиных жирдяев. Не будет свары. Всё, поднимайте людей, но без рожка, тихо.

«Начинай храпеть, Макарий, – ты слышал слишком много! И Рыжий тоже услышал в твоих словах слишком много. А ещё больше додумал. И ведь угадал, мать его ети, малака!»

Десятники оказались расторопны. Да и ратникам, видать, не впервой было подниматься так – без сигнала, а от тормошения или пинка товарища. Сотня зашевелилась, разгорелись раздутые костры, забулькало на них варево, а перед священником возник Бурей в своей ипостаси хирургерона.

– Здорово! – обозный старшина ни лба не перекрестил, ни благословения не попросил. – Харитоша, как он спал?

– Добро, – отозвался обозник. – Не стонал, зубами не скрипел, по нужде только раз проснулся, а так всё спал. Верно говорю, батюшка?

– Верно, Харитоша. Здравствуй, кир Серафим.

– Здоровались уже, – буркнул Бурей. – Нога не болит? Жара не чувствуешь?

– Нет.

– А ну-ка сядь!

Отец Меркурий с кряхтением сел. Хоть тело после вчерашних упражнений и закостенело и отзывалось болью на самое малое движение, сесть удалось с первого раза.

– Ха, а ты молодцом! – одобрил обозный старшина. – Ногу давай!

Отставной хилиарх с трудом вытянул калеченую ногу. Бурей поймал её своей лапищей, поддёрнул порчину и принялся с помощью Харитоши снимать повязку.

– Гляжу, заживает на тебе как на псе, – одобрительно заметил обозный старшина, закончив осмотр. – Сейчас ещё разок намажу, и как новый будешь. Харитоша, ногу попову деревянную сюда давай!

– Твоими молитвами, кир Серафим, – отозвался священник. – Ты, гляжу, не только добрый воин, но и отменный лекарь.

– Слушай, отче, – Бурей скорчил зверскую рожу. – Засунул бы ты своего кира куда подальше. Зови по-людски Серафимом.

– Спасибо тебе, Серафим!

– Не на чем! На вот, ногу свою цепляй!

Отец Меркурий приладил протез и подивился тому, что он тёплый.

– Спасибо, Харитоша, – священник благодарно кивнул обознику.

– Да не на чем, отче, – замотал пегой бородой Харитоша. – Как же тебе на больное да с мороза? Вот и погрел, но так чтоб кожа, упаси бог, не ссохлась.

– Хрр! Вы ещё поцелуйтесь! – оборвал Бурей. – Ты, отче духовный, копыто своё приладил?

– Да!

– Тогда становись раком, да заголяйся.