И вот теперь Юлька лежит на огромной, невероятно удобной кровати, балуется голосовым управлением и прислушивается к голосам и хохоту с первого этажа. И снова и снова проматывает в голове события сегодняшнего вечера. Да, накручивать себя Юля умела виртуозно. Разгон от полнейшей ерунды к панике и сборам чемодана – несколько минут. Хорошо, что решительности в ней было намного меньше. По крайней мере, точно недостаточно для того, чтобы прошмыгнуть мимо весёлой компании и уйти в питерскую ночь, лишь бы не встречаться утром с карими внимательными глазами и не придумывать для чуткой и любопытной Данелии вразумительный рассказ, какая кошка пробежала между Белкой и Медведем. Хотя на это тоже находится тысяча мыслей – о том, как после её ухода Мирослав Андреевич в красках рассказал, как потешался над глупой курицей, кудахтающей про его шикарное творение. И скорее всего не только Дане, но и всем присутствующим. Поэтому аж через закрытую дверь на втором этаже слышен их дружный смех. Да чего ж гадко на душе от всего этого.

- Свет! Включи! – Но освещение так и не включается. Юлька только теперь заметила, что из глаз её текут слёзы, а голос сделался хриплым и невнятным, поэтому и голосовая команда не распозналась. Зато в темноте особенно хорошо было видно, как тонкую, еле заметную, полоску света под дверью что-то закрыло. А негромкий стук в дверь в тишине ударил прямо по расшатанным нервам. Юля поспешила вытереть слёзы, распахивая дверь. Наверное, Дана пришла спросить что-то. Но это явно не данкины глаза цвета дорогого коньяка смотрят с высоты почти двух метров.

Мирослав занял весь проём двери. Стоял и молча смотрел, внимательно обводя сосредоточенным взглядом лицо. И Юля под этим взглядом совсем потерялась, смутилась, понимая, что в свете из коридора хорошо заметны и чуть покрасневшие глаза, и наспех вытертые следы от слезинок на щеках. А он продолжал что-то высматривать в ней, словно искал ответ на какой-то незаданный вопрос.

- Ты чего в темноте? – Наконец разлепил плотно сжатые губы Мирослав. Он пришёл выяснить, почему в комнате гостьи темно? Юлька изумлённо вскинула голову, чтобы поймать взгляд Медведя.

- Я? Ну… Спать собиралась.

- В джинсах? – Недоверчиво отбил подачу Мирослав.

- Мирослав Андреевич, вы что-то хотели? – Играть в непонимание и оправдываться не было ни сил, ни желания. Хватит, наигралась.

- Юль. – Мирослав взлохматил волосы и провёл по лицу с таким усилием, как будто стирал такую же усталость. – Юляяя. Что это меняет?

- О чём вы, Мирослав Андреевич?

- Вот именно об этом, Юлия... Не знаю твоего отчества. – Медведь явно злился, а Юля, наоборот, ничего уже не чувствовала. Сама накрутила себя, сама же вдруг как отключила любые эмоции.

- Ильинична.

- Хорошо. Юлия Ильинична, что изменилось от наших имён? Ну, хватит дурить, а? Что в твоей голове творится?

- Обещаю, Мирослав Андреевич, больше не дурить. И Вам не нужно беспокоиться о содержимом моей головы. Впредь я буду очень осмотрительна и внимательна к своим словам. Ещё раз простите за моё неподобающее поведение. Этого больше не повторится. Спасибо Вам за гостеприимство. Я бы хотела отдохнуть.

Пока она говорила, лицо Мирослава всё больше каменело и превращалось в равнодушную маску. Маску скучающего, холодного и отстранённого куска мрамора. С таким лицом можно в театре играть стену.

- Я понял. Всё понял. Что ж. Юлия Ильинична, Ваши извинения и благодарность услышаны. Я рад видеть Вас в стенах моего дома. Располагайтесь, отдыхайте. Если что-то будет нужно, говорите. Спокойной Вам ночи.

- Спокойной ночи, - почти неслышно пробормотала Юля и закрыла дверь.

Чёрт, что ж так гадко на душе.

Мирослав.

Чёрт, что ж так гадко на душе? Знал же, что не надо пускать посторонних в свой дом. Теперь и своя берлога уже не кажется крепостью. Если б не Данка с Серёгой, вообще хоть круши всё, что под руку попадётся. Этот тощий хлыщ вчера довёл до того, что Мир чуть ли не сбежал с собственной кухни. Как его там? Данил? Денис? Дмитрий? Как-то на Д… Очень хочется назвать его долбо…жуем. Его восторженный заискивающий взгляд хотелось снять с себя вместе с одеждой. Да чёрт, и с кожей тоже. И эта Светлааааана. Боже, кольцо на пальце есть, замужем, а чуть не задавила его своими дынями. Чёрт его за язык потянул согласиться с Даной, что к нему можно обращаться по имени и на «ты». По имени! А не это гнусаво-томное «Слааааааавочкаа». Вот вроде удивительно – они все ровесники, в одном классе учились. Но почему же Данелия и Юля – совсем девчонки, милые, солнечные. А их одноклассники… Как с ними душно и гадко. И вроде ж нормальные люди. Общались, смеялись, шутки понятные, близкие. Есть такой момент в общении – когда кидаешь фразу и видишь мгновенный отклик, пинг. Общий культурный код. Но почему же с ними не получилось? Мир вспомнил удивлённый взгляд сестры, когда отодвинул от себя тарелку и, сообщив, что устал, ушёл с кухни. И чего сорвался? Ведь привык же общаться с любыми людьми. Видеть их неискренние улыбки и так же неискренне улыбаться в ответ. Вести ничего не значащие беседы. Быть всегда галантным, приветливым, максимально тактичным, безупречно вежливым. Почему же вчера эта привычка дала такой конкретный сбой?

Неужели всё дело в этой Белке, как называли Юлю одноклассники? Вот точно Белка – как с ветки на ветку скачки настроения. А он как Медведь неповоротливый. Не успел переключиться на нейтрально-холодный тон. Раскрылся, расслабился. И не выдержал этого бала-маскарада за ужином. Пропустил удар. А потом и сбежал. И сам не понял, как оказался на пороге юлькиной комнаты. Захотелось снова увидеть её, пусть даже такую закаменевшую. Но увидеть, убедиться, что она здесь. Поговорить наедине, без посторонних, без зрителей. Снова глотнуть свежего воздуха и согреться рядом с солнечными зайчиками в её глазах. Сделать что-то, чтобы вернуть её из того неприступного ледяного замка, где снежная королева заперла саму себя. Не успел придумать, что сказать, как объяснить своё появление. А потом и вовсе залип на её глазах. Она плакала. Не так, чтобы рыдала, без лопнувших капилляров в глазах, без покрасневшего носа и щёк. На её светлой, почти прозрачной коже было бы видно. У многих блондинок так. Все эмоции на щеках. Но видно, что слёзы срывались, она не успела вытереть. Откуда взялось это желание укрыть её от всех? Набить морду тому, кто посмел обидеть хрупкую нежную девочку. И главное – откуда взялось чувство, что бить морду придётся одному наглому медведю? Совершенно непонятно, чем он успел её обидеть, самому обижаться в пору. А вот где-то в глубине прорывался маленький росток вины. Пришлось себя одёргивать. Она чужая. Незнакомая. Мало ли причин поплакать у женщины? Может, дома чего, может, вспомнила что грустное? С чего он взял, что она ревёт из-за того, что случилось внизу? Что её вообще что-то там тронуло? Наоборот, она же как снежная королева уходила. Равнодушная ко всему. Непробиваемая. И как заговорила-то. Как на приёме у королевы Англии. Извинилась так, что у Мирослава аж зубы свело. А он тоже хорош. Что за вопросы. Сразу ж понятно, чего её так заморозило. Как всегда – его деньги и статус либо притягивали людей, либо отталкивали. Не могли они не повлиять на общение. Не было ещё такого, чтобы люди оставались совсем равнодушны и не занимали какой-то из этих полюсов. Даже Машка. Чёрт, вот она к чему вспомнилась?

Ну и чёрт с ней. Со всеми ними. Юльки, Машки, Светы… Да хоть Снежаны и Анжелы… Играть в эти игры он тоже не намерен. Но как же на душе гадко. Выходить из комнаты не хочется, хотя давно пора вставать и ехать в гостиницу. Утро в самом разгаре, хотя с этими белыми ночами и так не поймёшь, пока на часы не посмотришь. А просыпаться без будильника Мирослав привык уже очень давно. Когда почти перестал спать, работая как раб на галерах. Конечно, не физически, но поднимать своё дело, о чём грезил чуть ли не со школы, потом терять почти всё, и снова поднимать с нуля, параллельно ещё и сшивать разодранную на куски душу – это не то, что позволяет спать до обеда и устраивать себе постоянные выходные по желанию.