- Тут чабрец, мята и немного ромашки. Ещё простудиться не хватало и все выходные проваляться с температурой.

Юля подняла глаза на Мира. Красивое лицо. Такое правильное, вылепленное, но не рубленое слишком прямыми линиями. Глаза смотрят внимательно, а на губах такая простая улыбка. А ещё на щеке, почти под самым глазом…

- Ой. – Юлькина рука сама прижалась ко рту. – Мир, я… Простите. У вас тут… - Она протянула ладошку к его лицу, но в последний момент вздрогнула и ткнула не в его, а в свою щёку, зеркально показывая место, где у него виднелась тоненькая розовая полоска с двумя капельками крови. – Я вас зонтиком… Я правда не хотела. Просто тот медведь, он всё никак из головы не выходил. И тут Вы... из темноты. И я ему, то есть Вам… В морду, то есть… В лицо. Попала зонтиком, видимо.

Мир нахмурился и потянулся пальцами к щеке.

- Нет, не трогайте! – Юля вскочила. – Надо промыть. Там не сильно, но до крови, здесь есть аптечка?

- Юля, стой, да остановись ты. – Вокруг юлиного запястья сомкнулась огромная тёплая лапища. – Сядь и не мельтеши. Пей свой чай.

Юля рухнула обратно на стул и тихонько пробормотала:

- С козинаками.

- С козинаками, - услышал и подтвердил этот Большой Ух, выходя из кухни. – Никуда не уходи, катастрофа.

Он вернулся через минуту с аптечкой, которую поставил на стол между их чашками, и задумался, переводя взгляд с аптечки на Юлю.

- Вот и не знаю. С одной стороны, сама покалечила – сама лечи. Но с твоим везением боюсь даже предположить, чем это может закончиться для меня.

Юлька закатила глаза. Горячий чай с травами, видимо, начал действовать, и к ней вернулась хоть часть спокойствия и уверенности.

- Давайте уже… - Протянула Юля руку к аптечке, но не договорила, прерванная довольным голосом Мира.

- Согласен, давай!

- Что?

- Давай уже на ты, Юль? Ты видела мою кровь, я видел тебя в смешных тапках. Как-то поздно выкать, не думаешь? – И улыбнулся. И Юлька опять залипла. Нет, всё-таки реклама. Только там бывают такие улыбки.

- Дааааа, - снова потребовалось усилие, чтобы напомнить себе, что Юлька не гимназистка, краснеющая от поцелуя ладошки, а взрослая женщина, Юлия Ильинична, мать взрослого сына. – Давай… Те... Давай. И аптечку давай, посмотрю, что там у тебя с мордой… Ой, то есть с лицом.

Ну, вот что за человек. Улыбается, смотрит прямо в глаза. Лицо подставляет, чуть повернув в сторону, чтобы и взгляд не отводить, и щёку под освещение подставить, чтобы Юле было удобнее проводить ваткой с перекисью по царапине под глазом. Как будто его каждый день с медведями путают.

- Так что за увлекательная история про Юлю и медведя?

А вот это хорошая идея – иногда всё же лучше говорить, чем жевать. Чем молчать и рассматривать длиннющие ресницы, карие глаза с золотистым оттенком, как дорогой коньяк в свете свечей или мёд, тёмный и тягучий, какой бывает только в конце августа. И маленькие морщинки вокруг глаз, такие улыбающиеся морщинки, добрые. И заметные вблизи светлые нити в волосах, ещё не седина, а скорее намёк на неё, как запутавшиеся в волосах лучи света, подсказывающие, что владелец этой густой растрёпанной шевелюры – не такой уж и молоденький парень, как показалось сначала. И чёткие красивые губы в обрамлении коротких жёстких волосков. Стоп, Юля, стоп, ты его видишь впервые в жизни, вы знакомы минут десять, ты разведёнка с сыном и обычными для большей части населения страны финансовыми проблемами, а он явно моложе тебя и если и не миллионер, то его круг общения явно отличается от операционисток и сисадминов в обычном провинциальном банке. И он вопрос задал, кстати. Юлька покашляла в сторону, прочищая горло и мысли, разрывая зрительный контакт, как ниточкой тянущийся от неё к Медведю Миру. А он как-то так усмехнулся, понимающе и в то же время по-доброму.

- А, история, да. Жила-была Маша, то есть пусть будет Юля. И поехала она с друзьями в страны заморские. Обещали ей палаты… Собственно палаты и были. И от этого кошмара Юля ещё долго будет в себя приходить. А вот ты жить будешь, всё готово. – Юля убрала баночки обратно в коробку и с щелчком захлопнула крышку. И только после этого снова взглянула на лицо собеседника. А тот вдруг стал какой-то хмурый и сосредоточенный.

- Почему? Машу-Юлю там обидели?

- Нет, что ты. Наоборот, были слишком прекрасны Царские палаты! – Юля засмеялась. – Ну, вот скажи, как вашему Большому Боссу пришло на ум такое название? Царские номера? Вообще-то палаты тогда уж. А Номера… Это что-то гусарское что ли. Ну не звучит же. А внутри я вообще молчу.

- Боссу?

- Ну не знаю, кто он тебе. Брат Даны, Слава. Где он кстати?

- Где-то тут, - неопределённо махнул рукой Мир.

- Ну, хорошо. – Уточнять Юля не хотела. В конце концов, большой и важный миллионер не обязан встречать какую-то там подругу сестры. - Это же в его мраморный склеп нас должны были поселить.

- Склеп? – Красивая бровь острым уголком поползла вверх.

- Миииир, - к Юле вернулась её прежняя ироничность. С таким собеседником почему-то стало легко и просто вот так сидеть, отпивать уже остывающий чай и делиться впечатлениями сумасшедшего дня. – А ты там был?

- Быыыл. – Как-то медленно и даже вкрадчиво подтвердил Медведь.

- Ну вот! Там же шаг сделать страшно, кажется, что неправильно поклонишься, и тебя барыня прикажет высечь на конюшне!

- Почему?

- Там всё – слишком. Слишком просторно, слишком светло. Слишком роскошно. – Юлька поймала пристальный взгляд и снова немного смутилась, поправляя рукава яркого свитера. – Ну, для меня слишком. Я не знаю, как это объяснить. Ну, вот здесь же – так хорошо. И стильно, и уютно одновременно. И я же понимаю, что тут денег вложено столько, сколько мне за всю жизнь в руках не держать, но это не давит. Здесь здорово, комфортно. А там… Хотя… Наверное, для тех, кто там останавливается, так и надо. Но вот тот медведь! Он просто огромный. И зубастый. В общем, на всём этом фоне… Я ещё и в такси заснула. И всё это… Почему-то меня совсем не удивило, что после всего этого царского великолепия, всех этих штампов с золотом и гусарами, номерами и барышнями в кринолинах… Ну как-то логично, что по улицам вполне могут и медведи ходить.

- С балалайками… - усмехнулся Мир.

- В кокошнике… - добавила Юлька. И они оба захохотали.

С этим человеком было на удивление легко. Не то, чтобы Юля после развода сделалась затворницей или старалась избегать людей. Скорее, наоборот – она перестала это делать. Стала возвращаться в «большой мир», как шутила Лерка. Но всё равно прекрасно понимала, что знакомиться с новыми людьми ей пока ещё сложно, смотреть в глаза собеседнику – непривычно, а принимать комплименты или добрые шутки-подколы – вообще что-то, вызывающее ступор и дрожь в конечностях одновременно. И ещё подозрения в корысти, ведь не могут же люди говорить и делать что-то приятное другим людям просто так. Мир же просто смешил, просто отпаивал тёплым чаем и просто, как маленькую девочку, подгоняя словечками «брысь» и «кыш», сопроводил с кухни снова через холл к плавно изгибающейся лестнице на второй этаж, показав аж четыре гостевых спальни на выбор.

- Одна тебе, одна Светлане, в двух мужики сами разберутся, кто куда. Ванна, душ, в каждой спальне. Свет включается вот здесь, либо голосом. Комнаты хозяина и родственников – с другой стороны от лестницы. Выбирай, располагайся, и быстро дуй в душ. Я так думаю, минут через десять все подтянутся, будем ужинать. А тебе ещё отогреваться и отогреваться.

И что-то в этих словах вдруг царапнуло Юльку глубоко внутри, на уровне диафрагмы. Не больно, скорее привлекая внимание, чем доставляя дискомфорт. Мир уже ушёл вниз, Юля уже расстегнула свою сумку (которую, кстати, в комнату занёс Медведь сам, оттеснив Юлю, когда она попыталась подхватить лямки, и проворчав «вот ещё, нельзя таким хрупким девочкам тяжести таскать»), выбрала удобные джинсы и широкую футболку с большим розовым леденцом на груди. И вот теперь стоит под тёплыми струями в удобной душевой кабине, похожей на что-то космическое. Это был просто центр управлениями полётами с разными кнопочками на стене. Или скорее погодой, потому что кнопки включали то «тропический дождь», то «водопад», то «северное сияние» - мягкую подсветку по всему периметру. И теперь Юлька совершенно по-детски больше развлекалась разными режимами, чем проводила простые гигиенические процедуры. И снова и снова возвращалась к сказанным Миром словам. «Отогреваться и отогреваться» ей ещё. Доверять, подпускать, не искать обидного подтекста. Вспоминать, как это – смеяться во весь голос, как сейчас на чужой кухне, и не слышать «ты не белка, ты лошадь, чего ты ржёшь!». Принимать такую казалось бы естественную, но такую непривычную помощь и заботу, когда человек отправляет греться, потому что сам увидел или понял, что ты замёрзла. Или вот так просто носит твою сумку, потому что ты «хрупкая девочка». Да, сорокалетняя, да, восьмидесятикилограммовая, но для кого-то – девочка, хрупкая и требующая заботы. И это всё без какого-то неловкого подтекста, пошлых намёков или оплаченной услужливости. Мир вёл себя не как хозяин большого дома, но и не как прислуга в нём. Скорее как… А вот как кто – Юля сформулировать не могла. Настолько естественно у него всё выходило. И дела, и слова. Холодно – согрейся. Голоден – поешь. Устал – сядь. Юля же настолько привыкла во всём и всегда видеть подвох, загоняться и по сто раз прогонять в голове каждую фразу и поступок («а что это значило», «а что этим хотели сказать», «а на что теперь он обиделся»), что такое вполне обычное поведение обычного человека вызывало внутри вот то самое ощущение. Как будто мягким колоском или травинкой проводили не по коже, а по самому краю души.