Он молчал и смотрел непонятно. Упрямо? Или с вопросом?

— Послушайте… — еще мягче продолжила я, — мой деверь может вообще никогда не прибыть — шторма… пираты. А я ведь почти умерла, Жером… но Господь милостив и дал мне еще один шанс. А вы хотите поспорить с ним, подрывая мое здоровье? Давайте так — вы составите нужное распоряжение, а я подпишу его. В случае чего, вся вина будет на мне.

— Только на дрова? — угрюмо буркнул управляющий.

— На всё!

— Только на нужды этого дома?

— А что — мерзнет кто-то еще? — поразилась я.

Он пожал плечами, неловко развернулся и вышел. А через какое-то время принес чернильницу с пером и бумагу на подпись с разрешением на свободный сбор валежника в лесу и ловлю рыбы в одном из ближайших прудов для жителей Со и фермы Мец. Также была расписана квота на мелкую дичь и скорее всего — в чью-то пользу. Но что-то перепадет и мне, раз уж я в курсе дела — соображала я. А то речная рыба уже надоела. И даже хорошо, что Жером нашел свою выгоду — она примирит его с моим распоряжением и он не будет его саботировать.

Постаравшись не наставить клякс, я осторожно поставила свою подпись впритык к тексту (мало ли?) — «Маритт дю Белли».

— Добавьте — урожденная де Лантаньяк, мадам, — напомнил мне управляющий и, чуть помедлив, добавил: — Тогда я подготовлю отдельное распоряжение и на денежные траты? Работа прачек, убиральщицы, швеи… пряности, вино?

— Хорошо, но в этом не переусердствуйте, Жером. Мсье Астор может и не утонуть вместе с кораблем.

С тех пор быт стал потихоньку налаживаться. За неделю прачки перестирали все, во что я ткнула пальцем, а убиральщица из Со выдраила дом. И я тоже что-то убирала, переносила, переставляла по своему вкусу — нужно было двигаться. Но в основном стояла у всех над душой и раздавала указания. Когда дом засветился чисто отмытыми стенами, полом и стеклами, окна выставили на весь жаркий летний день — чтобы вытянуло сырость. А потом внутри запахло высохшими на свежем ветерке и солнышке занавесками и чистым постельным бельем, а еще — только что скошенной травой, рассыпаной по кухонному полу — так можно было подметать только один раз, в конце дня. Подсохшую траву просто бросали в угасающий очаг и сыроватый дымок быстро утягивало в каминную трубу.

Когда с уборкой закончили, я попросила убиральщицу подождать и пошла советоваться со старшей и более опытной Алэйн — как лично я могу отблагодарить эту работящую и послушную женщину?

— Жером заплатил ей, а что еще? — удивилась она, — ну… подарите ей свою косынку.

— Ту, которая…? — осторожно уточнила я.

— Ну да — шмальтовая… в старом сундуке.

В углу моей комнаты и правда стояло два сундука. В одном из них — с обносками, и обнаружилась совсем целая и только слегка застиранная косынка шмальтового (смальтового, голубого) цвета. Остальное тряпьё я потом тоже пустила в ход или рассчиталась им со швеёй.

В новом сундуке тоже кое-что было. Захлопнув его, я уселась сверху и задумалась… о том, что может Жером не совсем и крохобор и экономит разумно — дю Белли нищие. Или покойный муж совсем не любил Маритт.

Астор дю Белли явился только через год и не из-за весточки Жерома — она не дошла. Он узнал о смерти брата, когда в Новую Францию прибыл очередной корабль, на котором оказался кто-то из его знакомых.

Этот год я запомнила отдельными, более-менее яркими урывками. В основном, время ползло ровно и скучно, даже книжки здесь оказались нечитабельными. Но это тоскливое затишье дало возможность успокоиться и привыкнуть. Да и совсем без дела я не сидела — помогала женщинам по дому и на грядках, подтянула личную гигиену до уровня своих привычек. Соорудила специальный гигиенический пояс, подмышники для защиты платьев от пота… Постепенно привыкла к длинному подолу и отсутствию панталон, к не совсем удобной обуви…

Состояние медицины в это время я четко себе представляла, и за что всерьез боялась, так это за свои зубы. Но зубной щеткой Маритт из свиной щетины пользоваться не рискнула, поэтому чистила их тряпочкой с зубным порошком. Понятно — выяснив вначале его состав. Оказалось, ничего страшного — белая глина, соль, березовый уголь, сода и сухая мята.

И с купанием не было проблем — летом мы втроем уходили на тихий речной затон, а когда опять похолодало, каждый раз, когда готовилась еда, рядом в котелке грелась и вода тоже.

Очень скоро я хорошо уже знала обеих служанок — Берзе была шустрой, упрямой, хорошо готовила и пела. Высокая и грубоватая на вид Алэйн оказалась доброй и по-старчески слезливой и запросто могла всплакнуть по любому поводу — и хорошему, и плохому. Так и выяснилось, что настоящая Маритт утонула… Когда я подошла к речке первый раз, старушка схватила меня за руку, затряслась и захныкала:

— Ох, мадам… вы же не станете снова? И что на вас нашло? Из окошка да в холодную воду! Если б не Жером…

— Не помыться прыгала — точно… — растерялась я, а потом погладила её по руке, — не бойся, больше нет причин делать глупости, так же?

— Нету, мадам… теперь вы сама по себе, да надолго ли? Что еще тот — второй, надумает? — и прикрыла рот рукой, — ой, что я старая? Еще накличу.

И дальше только мотала головой. Раскрутить ее на дополнительную информацию получилось чуть позже. Я понимала, что делать это нужно грамотно, служанки может и были простоваты, но дурами точно не были. И я подбирала слова, строила фразы, хитрила… чувствуя себя какой-то Матой Хари или Штирлицем в шестом управлении РСХА.

Когда, уже искупавшись, мы сушили на себе рубашки, подставляясь солнышку, я все думала… На тот момент знала уже, что окна тут не открываются, а выставляются полностью. И уже понимала причину опасливых взглядов в ответ на мои просьбы открыть окно. Но как случилось, что Маритт сиганула в него? Тяжелую остеклённую раму одной женщине не выставить даже в состоянии аффекта.

— Я не выпала бы из окна, если бы его тогда не выставили, — с сожалением протянула я, поглядывая на Алэйн.

— Да… хозяину всегда было жарко, — покивала она. И всё… дальше думайте сами.

И что там могло…? Щитовидка, вегетососудистая дистония? Или мужик был гипертоником? При перепадах артериального давления бывает чувство жара без повышения температуры. Наверное, этого никогда уже не узнать. И все-таки постепенно что-то прояснялось — в час смерти Маритт рядом с ней был муж. Потом он умер… или сначала умер он, а она в отчаянии…? Это могло быть важно, а могло — и нет. Но лучше бы мне знать. Да и сами эти расследования и попытки что-то прояснить для себя тренировали ум, как кроссворды, развлекали и отвлекали. Каждое такое открытие я считала своей маленькой победой, а она радовала и запоминалась, постепенно рисуя в уме картины жизни Маритт…

Запомнились вечера на кухне — Берзе готовила, а мы или помогали по мелочи, или просто сидели на скамеечке у огня — только женщины, Жером уходил на ночь к семье. И просто говорили о том, как прошел день или рассказывали сказки и страшилки, но больше пели — я просила. Слушала тихие колыбельные и другие песни — со смыслом, больше похожие на баллады… Сама в исполнители не лезла, со школы помнила только Марсельезу да детскую песенку про крокодила, а репертуар любимой Лары Фабиан просто не потянула бы — Adagio… Je t'aime…

Больше того — я старалась гнать из своей головы и те слова, и мелодии тоже. Боялась что воспоминания захватят и я пропаду… расплачусь, расклеюсь. Потому что все еще не видела себя здесь…чувствовала инородным телом.

А музыка… раньше я даже не представляла сколько места она занимает в нашей жизни. А теперь скучала… совсем разлюбила тишину. Хотелось музыки и хотелось юмора, шума, суеты, электрического света и даже автомобильной вони хотелось! Ностальгия накрывала и не раз — жестко, до боли в грудине, до дыхательного спазма! Нельзя мне больше туда? Нельзя… я понимала. Ну, тогда хотя бы прогулку в ближайший город? Скромный такой утешительный приз.

Но, упрямо глядя мне в глаза, Жером озвучил запрет хозяина на любое моё передвижение за пределами Pavillon de chasse — охотничьего домика и лужайки перед ним. И напомнил, что запрет этот действует до сих пор, а отменить его может только мсье Астор. Муж не любил Маритт…