– Хочу на улицу, – попросила Эртна.

– Эртна! – возразил Конрауд.

– Мне нужно на улицу.

– Эртна, там слишком холодно. Не надо было тебя сюда привозить.

– Я ненадолго. Ну, пожалуйста. Совсем на чуть-чуть. Через стекло машины смотреть на затмение смысла нет.

Он сначала колебался, но в конце концов уступил ей и вышел из джипа. На нем была теплая зимняя куртка, а на голове шапка. Эртна также была укутана в теплую куртку, на ней были шапка с наушниками, хороший шарф и теплые варежки. Конрауд открыл пассажирскую дверь, обнял Этну, вывел ее из джипа здоровой рукой и повел на приливную полосу. Там он усадил ее и попытался укрыть от северного ветра. Из темноты доносился шум прибоя. Эртна долго глядела на луну, превратившуюся в темно-красную розу на ночном небосклоне. Впервые с тех пор, как она рассказала Конрауду о своей болезни, он увидел, что она плачет.

Он взял ее на руки и понес ее слабое изможденное тело назад в машину. Двигатель он не выключал, так что в джипе было тепло и уютно. Он осторожно усадил Эртну на переднее сидение.

– Спасибо, Конрауд, спасибо за все, – еле слышно произнесла она.

Они продолжили сидеть в машине, и ветер выл вокруг нее, и на мыс приезжали все новые желающие посмотреть, как курсируют по своим древним орбитам небесные светила. Тень утратила свой красный цвет, потемнела и поползла дальше по лику луны. Круглый силуэт Земли стал медленно-медленно опускаться, пока не превратился в крошечную дугообразную полоску и не скрылся с глаз, и луна вновь не стала целой.

Когда на рассвете они собрались домой, Эртна сказала, что лунного затмения под солнцеворот не бывало с самого семнадцатого века и не предвидится в ближайшие сто лет. Она была тронута тем, что они провели вместе тот миг, когда время было разом и днем, и вечностью.

Конрауд вывел машину со стоянки задом. Эртна крепко спала: подействовал морфий. Он не спеша поехал домой, а когда припарковал машину у их дома в Аурбайре и собрался помочь супруге выйти, она уже была мертва. Конрауд долго сидел в машине неподвижно и лишь потом осторожно расстегнул на ней ремень безопасности, на руках внес ее в дом, положил на кровать и сказал ей то, что забыл сказать в машине по дороге домой: как описывается луна в одном стихотворении: это пряжка ночи, подруга влюбленных.

Тот день был самым коротким в году – и при этом самым длинным в жизни Конрауда.

Длился он всего четыре часа двенадцать минут.

И целую вечность.

Ее звали Паулина, работала она водителем такси и была задержана за езду в состоянии алкогольного опьянения на улице Фраккастиг в тот вечер, когда сбили Вилли. Через два года ее лишили прав за наезд на пешехода, которого она к тому же оставила лежать на дороге без помощи. Через некоторое время после наезда ее застали дома, и она созналась во всем. Количество алкоголя у нее в крови зашкаливало. Она отправилась лечиться от алкоголизма и с тех пор не прикасалась к спиртному.

Так она рассказала Конрауду – и явно гордилась тем, что ей потребовался лишь этот единственный «пинок», а так она справилась со своей зависимостью более-менее самостоятельно. Она почти не ходила на собрания «Анонимных алкоголиков», от силы два раза, не общалась ни с каким куратором. Конечно, порой у нее возникало желание, ведь у всех так бывает, но снова запивать всерьез она не собиралась.

Несмотря на свою словоохотливость, она так и не рассказала, отчего стала пить без меры, – да Конрауда это и не касалось, – наверняка против нее объединенными силами выступили время и привычка. Зато она описала, как обычно пили во времена ее детства: тогда были только крепкие напитки, и по всему городу валялись пьяные.

– Разумеется, – задумчиво произнесла Паулина, – культура пития в нашей стране находилась на нуле.

– Она и сейчас недалеко ушла, – согласился Конрауд.

– Я всегда считала, что могу абсолютно все контролировать, что справлюсь с этим, но первое, чему учат, когда ты идешь лечиться – это что алкоголизм контролировать невозможно и что сам человек тут ни в чем не властен. А я такси водила! Понимаете! И иногда даже под градусом! Я просто считала, что мне это раз плюнуть. Ну и дура же я была!

Паулина была четвертой, с кем беседовал Конрауд после того, как Марта по телефону сообщила ему сведения из расследования Лео. Она составила список тех, кого видели в окрестностях Теневого квартала в вечер гибели Вилли. Конрауд пообещал отнестись к этому расследованию как к убийству и сердечно поблагодарил ее. В последнее время он не разговаривал с Мартой о своих собственных разысканиях, понимал, что у нее и без него хлопот много, и не хотел беспокоить полицию из-за мелочей, возникавших у него на пути. Он пообещал своей давнишней коллеге сообщить, если наткнется на что-нибудь действительно стоящее внимания.

Первый, с кем говорил Конрауд, в тот памятный вечер угнал машину сына и чуть было не угодил в аварию на Квервисгате. Во встречной машине сидели муж с женой, возвращающиеся с вечеринки, и им пришлось вырулить на тротуар, чтоб избежать столкновения. Несмотря на плохую видимость, они записали номера и сообщили о небрежном вождении. Водитель (его звали Оумар) при этом не остановился, а поехал дальше, и его нашли позже тем же вечером у автостанции. Но он не помнил, чтоб проезжал через Линдаргату.

Он полюбопытствовал, почему Конрауд решил покопаться в том через столько лет, Конрауд начал объяснять, но водитель не слушал, стал раздражительным, сказал: «Что за бред вообще!» – и захлопнул дверь у него под носом. Конрауду показалось, что от него пахло спиртным.

Собеседник номер два был не так разговорчив, как Паулина, отнесся к Конрауду с подозрением и все без конца выспрашивал о его целях. Конрауд ответил как есть: что он ищет водителя в связи с ДТП на улице Линдаргата семь лет назад по поручению сестры человека, который погиб в результате этого несчастного случая – если это и впрямь был несчастный случай, и что водителя, виновного в ДТП, до сих пор не нашли, а сам он работает с новыми показаниями по этому делу и хочет вновь побеседовать с теми, кто в свое время имел к нему отношение.

– Значит, вы не из полиции? – спросил тогда тот человек. Его звали Тоумас, а жил он в переулке Ингоульвсстрайти. Соседи видели, как в ту ночь он сел в свой джип в самый поздний час, поехал в сторону Теневого квартала и, как показалось тому соседу, весьма суетился. Когда с Тоумасом разговаривал Лео, тот заявлял, что ездил в гости к женщине из восточной части города. Он назвал имя той женщины, и она подтвердила его показания. На его джипе никаких следов не было.

– Нет, это… расследование личного характера, – ответил Конрауд, – я в полиции больше не работаю, если для вас это важно.

– Тогда мне с вами и не нужно разговаривать.

– Как хотите.

– Тогда до свидания, – сказал Тоумас.

– У вас был джип…

– До свидания, – повторил Тоумас, прикрывая дверь.

– Вам здесь есть что скрывать? – спросил Конрауд, удивляясь его реакции. Он стоял на лестничной клетке в обшарпанной многоэтажке и вел разговор сквозь полуприкрытую дверь. Не успел он закончить эту фразу, как собеседник захлопнул двери перед ним.

Такой же прием Конрауд получил и у третьего, хотя тот и вел себя вежливее. Его звали Бернхард, жил он в таунхаусе, и его Конрауд также застал дома. Когда тот человек узнал, по какому вопросу к нему обращаются, что его хотят расспросить насчет наезда на Линдаргате несколько лет назад, он ответил, что в свое время уже дал на этот счет показания, про это ДТП ничего не знает, – и вежливо, но твердо сказал: «До свидания». Конрауд мог его понять. Он сам вел бы себя точно так же, если б к нему в дверь позвонил кто-то незнакомый и изъявил желание поговорить о таких серьезных вещах. Того человека видели едущим по улице Скулагата в восточном направлении: так показал добровольно вызвавшийся свидетель, который хотел поймать попутную машину, чтоб в метель выехать из столицы, но тот водитель, ехавший прямо, не стал останавливаться. Что было в салоне его машины, свидетель толком не разглядел и не мог сказать, был ли водитель там один – а вот номер частично запомнил: в нем было три семерки. Тогда тот водитель ответил, что ехал вместе с женой и что никаких неприятностей в дороге с ними не случилось.