Барух немедленно повел кулуарные разговоры о «больших возражениях» против рекомендаций доклада Ачесона — Лилиенталя. Он обратился за советом к двум консервативным банкирам, Фердинанду Эберштадту и Джону Хэнкоку (старшему партнеру «Леман бразерс»), а также близкому другу, горному инженеру Фреду Сирлсу-младшему. И Барух, и госсекретарь Бирнс являлись членами правления и инвесторами «Ньюмонт майнинг корпорейшн», крупной компании с большим долевым участием в урановых рудниках. Сирлс был генеральным директором «Ньюмонта». Естественно, перспектива передачи рудников из частного владения «Ньюмонта» международному Агентству по ядерным разработкам не на шутку их всполошила. Ни один из них не воспринимал интернационализацию нарождающейся ядерной промышленности всерьез. А что касалось американской бомбы, Барух считал ее «оружием победы».
Репутация Оппенгеймера была так высока, что Барух, готовясь выпустить кишки докладу Ачесона — Лилиенталя, попытался привлечь Роберта в свои научные советники. Они встретились в Нью-Йорке для обсуждения возможного сотрудничества в начале апреля 1946 года. С точки зрения Оппи, встреча закончилась полным провалом. Под нажимом он был вынужден признать, что его план был несовместим с существующей в СССР системой государственного управления. Тем не менее он настаивал, что Америка «должна выдвинуть честное предложение и таким образом выяснить наличие у Советов воли к сотрудничеству». Барух с советниками возражал, требуя внести в рекомендации несколько коренных изменений: ООН должна позволить США содержать арсенал ядерных вооружений как средство сдерживания, будущее Агентство по ядерным разработкам не должно управлять урановыми рудниками и, наконец, агентство не должно иметь права накладывать вето на дальнейшее развитие ядерной энергии. Обмен мнениями привел Оппенгеймера к выводу, что Баруху поручили подготовить «американский народ к отказу со стороны России».
После беседы Барух проводил Оппенгеймера до лифта и попытался его успокоить: «Пусть мои соратники вас не тревожат. Хэнкок довольно “правый”, но я [Барух подмигнул] за ним присмотрю. Сирлс чертовски умен, хотя и видит красных под каждой кроватью».
Что и говорить, встреча с Барухом не обнадежила Оппи. Роберт ушел с нее убежденным, что Барух — старый дурак, а своему другу Раби сказал, что «презирает» его. Вскоре Оппенгеймер передал Баруху, что отказывается работать у него научным советником. Раби посчитал это решение ошибкой: «Он сделал то, что нелегко простить, — отказался работать в команде. И вместо него взяли бедного старого Ричарда Толмена». Толмен, больной и слабый, не имел душевных сил противостоять человеку калибра Баруха. А об Оппенгеймере Барух сказал Лилиенталю: «Жаль, что не получилось с этим молодым человеком. Он подавал такие большие надежды. Однако сотрудничать не захотел. Он еще пожалеет о своем отношении».
Барух оказался прав: Оппенгеймер засомневался. Всего через несколько часов после отказа он позвонил Джиму Конанту и признался, что совершил глупость. Может быть, Конант передаст, что Оппи передумал? Конант сказал, что момент упущен и Барух Оппенгеймеру больше не верит.
Оппенгеймер, Ачесон и Лилиенталь еще несколько недель изо всех сил пытались отстоять план Ачесона — Лилиенталя, лоббируя его среди бюрократов и в прессе. В ответ Барух пожаловался Ачесону на действия у него за спиной. Все еще надеясь повлиять на Баруха, Ачесон созвал всех на встречу в Блэр-Хаус на Пенсильвания-авеню в пятницу после обеда 17 мая 1946 года.
В то время, как Ачесон пытался сдержать атомного джинна, другие пытались сдержать или опорочить Оппенгеймера. На этой же неделе Дж. Эдгар Гувер потребовал от агентов ФБР усилить слежку за ученым. Не имея ни малейших доказательств, Гувер распустил слух, будто Оппенгеймер собирается перебежать в Советский Союз. Решив, что Оппенгеймер симпатизирует Советам, директор ФБР рассудил, что «он был бы более ценен для них как советник по строительству ядерных предприятий, чем в качестве нерегулярного информатора в Соединенных Штатах». Гувер распорядился «внимательно отслеживать деятельность и контакты Оппенгеймера…».
За неделю до встречи с Барухом Оппенгеймер в телефонном звонке Китти сказал, что это будет «попыткой заблокировать старика [Баруха]. <…> Ситуация не из лучших». И добавил: «Мне от них ничего не нужно. Для меня лучший подход — апеллировать к его совести. В остальном от меня мало толку». Китти предложила мужу хорошенько разобраться в том, чего хочет «старик». Оппи согласился. Услышав, как оператор щелкает ключом, он спросил Китти: «Ты еще на проводе? Интересно, кто нас подслушивает?» «ФБР, мой милый», — ответила Китти. «Это они? ФБР? — переспросил Роберт и пошутил: — В ФБР, видимо, повесили трубку». Китти хихикнула, и они продолжили разговор.
Китти попала в точку. За два дня до этого звонка ФБР организовало прослушивание телефонных разговоров в доме Оппенгеймера (Гувер отправил расшифровку разговора госсекретарю Бирнсу «как материал, возможно, представляющий интерес для вас и президента»). Директор ФБР также отправил агентов следить за Оппенгеймером во время его поездок по стране.
Дошел ли пренебрежительный отзыв Оппенгеймера до Баруха, неизвестно. В любом случае встреча в Блэр-Хаус не увенчалась успехом. Барух и его люди дали четко понять, что не принимают принцип международного имущественного контроля над урановыми рудниками как таковой. А вопрос о «штрафных санкциях» окончательно завел дискуссию в тупик. Почему, вопрошал Барух, не предусмотрено никаких наказаний за нарушение соглашения? Что делать со странами, попавшимися на создании атомного оружия? Барух предлагал накопить отдельный запас ядерного оружия и автоматически применять его против любой страны, нарушившей соглашение. Он называл этот акт «заслуженной карой». Герберт Маркс заметил, что такое положение полностью противоречит духу плана Ачесона — Лилиенталя. Кроме того, указал Маркс, создание атомного оружия заняло бы у страны-изгоя не меньше года, что давало международному сообществу достаточно времени на реагирование. Ачесон попытался вразумить оппонентов: члены совета сами мучились этим вопросом и в итоге решили, что «в случае нарушения договора или демонстрации силы крупной державой, какие бы слова и положения ни содержались в договоре, это означало бы, что международная организация не выполнила своей задачи…».
Барух по-прежнему настаивал, что закон без наказания за его нарушение это не закон. Вопреки мнению большинства ученых, он самолично решил, что Советы не смогут разработать ядерное оружие по меньшей мере еще двадцать лет. Поэтому, рассуждал он, нет никакого смысла так рано отказываться от американской монополии на ядерное оружие. Как следствие, в план, который он собирался представить на рассмотрение ООН, были внесены существенные поправки, скорее даже фундаментальные изменения, если сравнивать его с предложениями Ачесона — Лилиенталя. Советам предлагалось отказаться от права вето в Совете Безопасности ООН в отношении любых действий нового атомного агентства, любая страна, его нарушившая, должна была немедленно подвергнута ядерной бомбардировке, а прежде, чем передавать Советам какие-либо секреты, связанные с мирным использованием атомной энергии, они должны были разрешить инспекцию всех своих урановых запасов.
Ачесон и Макклой бурно протестовали против акцента на штрафных мерах. Такие санкции и тот факт, что Барух явно намеревался сохранить — хотя бы на несколько лет — американскую монополию на атомное оружие, обрекали план на провал. Советы ни за что не пошли бы на такие условия, особенно в то время, когда Соединенные Штаты продолжали производить и испытывать ядерное оружие. Барух предлагал не совместный контроль над ядерной энергией, а ядерный пакт, призванный продлить монополию США. Макклой раздраженно бросил, что абсолютной безопасности не бывает и что предлагать столь жесткие, автоматические меры наказания — «чистой воды высокомерие». На следующий день судья Феликс Франкфуртер написал Макклою: «Мне говорили, что у вас там произошел настоящий бой быков и что господин по другую сторону настолько вас вывел из себя, что вы не на шутку раскипятились».
