Паша завел машину, и мы поехали. Он взял меня за руку, и я стала нежно водить своими пальцами по его руке: я проводила по его пальцам, по ладони, по внешней стороне руки и опять спускалась вниз, гладя между пальцами….

Дружеские отношения перерастали во что-то большее. Я мучалась, долго уговаривая себя, что этот поцелуй совсем ничего не значит, это всего лишь поцелуй. Но в глубине души я понимала, что это не так, это не просто поцелуй.

Паша предложил мне поехать с ним в командировку в Донецк. Он хотел заняться продажей угля. Я сомневалась, понимая, что нам придется где-то ночевать в дороге, и это все усложняло. Рассказав о своих опасениях Паше, я поинтересовалась, чего он ждет от поездки со мной. Он ответил, что ничего, кроме общения.

Я поделилась с братом, но он был другого мнения, объяснив, что все мужчины добиваются одного, и это вовсе не общение. Но я возражала Вове, зная, что у Паши секс мог быть тогда, когда он хочет и сколько он хочет.

Паша мне как-то похвастал, что у него очередь из женщин, которые хотят родить от него ребенка, на что я не задумываясь ответила:

– Да ну?! Кто ж захочет от тебя ребенка, ты же весь больной!

А здоровьем Паша был действительно слаб, он всегда жаловался, что у него болят ноги, болит шея, сердце… После он признался, что думал о том, что я ему сказала, три дня. И я, чтобы подбодрить Пашу, решила пошутить. Я сказала:

– Ну ладно, давай я тебе рожу! Хочешь мальчика?

Но Паша понял, что я пытаюсь всего лишь сгладить свои резкие слова.

– Ага, в первый раз ты говорила правду, а сейчас, просто успокаиваешь!

Я не стала отрицать, ведь так оно и было. Я привыкла говорить всегда правду, и моя правда иногда могла ранить.

В командировку я поехала. Мне было не по себе, я была вся в напряжении. На ночлег мы остановились в отеле «Замок тамплиеров» в Николаевской области. При отеле был ресторан с живой музыкой. Мы поужинали, Паша немного выпил, мы танцевали. Вечер был удивительным, Паша светился – то ли от выпитого, то ли от того, что пора было идти в номер.

Номер в отеле был шикарным. Дорогая мебель, царские шторы и огромная королевская кровать. Я стояла посреди номера, и меня била мелкая дрожь, мне было не по себе. Одно дело встречаться в машине, и совсем другое ложиться вместе в постель.

Я приняла душ, надела пижаму. Пока я принимала душ, Паша уснул. Я тихонечко залезла под одеяло, устроившись на краю огромной кровати и попыталась заснуть.

Паша разбудил меня ночью, мы долго разговаривали, потом он начал целовать меня. Я напомнила Паше о его обещании по поводу секса. Он уверил, что ограничится лишь поцелуями. Мы целовались, Паша навис надо мной и жадно впился в мои губы, потом он перевернулся, посадив меня сверху на себя, я целовала Пашу и испытывала сильное возбуждение, настолько сильное, что в какой-то момент мне показалось, что я испытала оргазм.

Хотя я не знала, что это такое, но поняла, что сейчас со мной что-то произошло… Паша пытался раздеть меня, мне пришлось бороться с ним и с собой. Мне нравились поцелуи Павла, они меня возбуждали, мне нравилось быть в его объятьях и обнимать его. Но я твердо решила не изменять Вите – Витя не заслуживал измены. Тогда я еще не понимала, что давно уже изменяла мужу – еще тогда, когда растаяла от поцелуя Паши, еще тогда, когда ночи напролет делилась с чужим мужчиной своими мыслями, своими проблемами. Но заняться сексом не с мужем я не могла, я не могла переступить последнюю черту.

Раздеть меня Паше все же удалось, как я не сопротивлялась – несмотря на небольшой рост, Паша был все же сильнее меня и намного. Но больше он не смог со мной сделать ничего, я оделась. Наутро я попросила отвезти меня на вокзал или на автобус. Я твердо решила ехать домой. Паша долго молчал, потом извинился за свое поведение, объяснив, что немного выпил и позволил себе лишнее. Пообещав, что такое больше не повторится, он сказал, что дорожит нашим общением.

Нехотя, но я поверила. В Донецке мы заночевали в отеле возле вокзала. Там было намного скромнее, чем в замке, но я очень устала, и мне было не до обстановки. Мы легли спать. Вопреки своему обещанию, Паша стал приставать, и я напомнила, что он обещал этого не делать, Паша начал уговаривать меня и убеждать в том, что я потом буду жалеть.

– Ты же хочешь меня! – шептал он.

И я не отрицала – да, я хотела Пашу. Но я не могла переступить черту и яростно отказывалась.

– Ты же потом будешь жалеть…

– Нет!!!

Тогда Паша навалился на меня. Я сопротивлялась, но после прошлой ночи мои силы иссякли. Я не могла поверить в происходящее, я думала, что достаточно сказать мужчине «нет», но с Пашей это не работало. Сопротивляться не было сил, Паша стянул с меня белье, почти порвав его, навалился на меня и проник в меня. Это было как кошмарный сон, мне хотелось проснуться. Я смотрела, как мужчина на мне двигался ритмично, и мне хотелось умереть. Я уже не сопротивлялась и в какой-то момент даже попыталась получить удовольствие. Я же хотела этого мужчину, он же меня возбуждал. Но нет, все развеялось, как туман, и я просто ждала, когда все закончится. Я не плакала, мне просто было невыносимо плохо. Я ушла в душ, хотелось все с себя смыть. Смыть все то, что только что случилось. Но душ не помог – к сожалению, невозможно было смыть память о случившемся.

Я не знала, что делать, как себя вести, и винила себя: почему я поехала, ведь брат меня предупреждал. Потом я винила Пашу: зачем он так поступил, он же обещал мне! И я четко и не один раз давала понять, что не могу с ним заняться сексом, я не хочу изменять мужу. В конце концов, я же так сопротивлялась, я же говорила «нет!!!» Но потом опять винила себя, потом Пашу, и так до бесконечности.

Утром Павел принес в номер хурму. Откусив немного, он нагнулся ко мне и стал кормить, как птенчика. И я покорно принимала сладкую мякоть. Я была побеждена, но мне это нравилось… Нравилось?! Но почему?! Я не могла понять себя, что происходит? Почему я позволяю этому мужчине это делать? Он же взял меня силой ночью!

Я терзалась, но не могла себе признаться, что во мне уже зародились чувства к этому человеку. Вернувшись домой, я собрала вещи и уехала в Харьков к брату, зализывать раны. Но и там мне не стало легче. Поделиться с братом я не могла – во-первых, он меня предупреждал, а во-вторых, он как-то мне сказал, что «женщину нельзя изнасиловать» и привел пример: «Вот как может нитка попасть в иголку, если иголка вертится?» Теперь я могла ему возразить: «если иголку зажать, тогда нитка сможет войти в нее…»

Но мне совсем не хотелось делиться своим опытом, он был слишком горьким. Мои мысли кружили надо мной, как стервятники. Они клевали меня, отрывая куски мяса, и я истекала кровью. Я обвиняла себя в том, что могла сильнее сопротивляться, я могла кричать… Нет, кричать я никогда не могла… Но я могла кусаться! Нужно было вырваться и закрыться в ванной! Нет, нужно было схитрить, попроситься в ванную комнату и закрыться там до утра. И вообще, нужно было еще после первой ночи уехать. Нет, нужно было вообще не соглашаться на поездку!

Я терзала и казнила себя. Но изменить ничего не могла. Я вернулась домой, вышла на работу. Паша не звонил.

Жизнь продолжалась. Витя приезжал и уезжал. Он не видел перемен во мне с появлением Павла и не заметил перемену после Донецка. Виктор жил своей жизнью и не хотел ничего видеть, ни к чему приглядываться. Мне было одиноко, я осталась один на один со своими терзаниями, со своими переживаниями. Я не могла поделиться ни с кем своей болью.

Позвонил Паша, записался на стрижку, я ему не отказала. Мне хотелось его еще раз спросить, почему он так поступил. Но вместо ответа Паша, опустив голову, сидел молча. Я попросила его больше мне никогда не звонить.

Шли дни, я начала чувствовать, что мне не хватает наших поездок с Пашей, нашего общения с ним. Я пыталась сблизиться с Витей, мы начали ездить к морю, я льнула к нему, но ничего не испытывала. Я старалась, но не смогла заполнить пустоту, которая образовалась после разрыва с Павлом. Я начала вспоминать наши с Павлом беседы. Помню, как он рассказывал о том, как в детстве забирался на крышу и ждал возвращения мамы. А когда приходила мама, он бросал в нее маленькие камешки, чтобы привлечь ее внимание и отказывался слезать с крыши до тех пор, пока мама не извинится 1000 раз. И маме приходилось извиняться 1000 раз. Паша считал и, снисходительно говоря «ладно, хватит!», слезал с крыши.