Если, скажем, Мыслин, а за душой делов у него без счету всяких, и было и есть в чем каяться и даже вот под конец-то жизни, не постыдясь взрослых сыновей и памяти покойницы жены, он еще раз женился и совсем на молоденькой да и одурел, всем и каждому только и рассказывает, срам! расхваливая молодость своей жены или, как сам выражается, «Настя — Иверские ворота!» — но он и в одури своей памятует и крепко верит, что без покаяния кончина его живота не наступит, он — староста церковный и, чуть что, попа скликнуть ничего не стоит, и притом же он о своей душе загодя распорядился, записано в духовной на помин и в церковь, а будет случай, в делах Бог поможет, и еще накинет, и ему — его Мыслиной душе и в царствии небесном местечко найдется: отведут какой угол в прохладе с праведниками упокоеваться. А вот Лев Семеныч, жизни он правильной и этими глупостями не занимается и сыновья у него при деле и дочерей устроил и в доме чисто, полный порядок, а место ему на том свете известно: в ад — все равно, в ад: на самом горячем припеке горящую бруснику голыми руками заставят собирать или в москворецкой проруби, посадясь, изволь ртом чертям лягушек ловить.
А если, скажем так, чего не дай Бог, помрет Мыслин без покаяния, а сыновья еще и обманут, о душе воли его не исполнят, и придется ему угодить в тартары, и засадят его в смоляной котел кипеть — и опять же никак не в тот, куда Льва Семеныча, потому что он, Мыслин, крещеный и нигде в писании не говорится о смесении, сказано: «обителей много», а, стало быть, мучиться заставят в одиночку и не обмолвишься словечком, в несчастье с приятелем.
По закону так выходит. И Мыслин верует и не сомневается в законе. И не то, что не хочет примириться, а ищет он какой-ни-на-есть довод в вере же, по которому и еврею Льву Семенычу угол в царствии небесном найдется, а если уж в ад кромешный тому и другому, то по крайности вместе, в один котел лезть кипеть.
тут-то вот русская вера — Николина вера — вера в Николу, который не то, что выше закона, но... который может и сам, чего хочешь, — «в два счета под закон подведет», — и в которого нельзя не верить, встрепенула все существо Мыслина от его мамонта до утюга ненасытной утробы.
«Если Лев Семеныч признает Николу, дело сделано и беспокоиться нечего!»
Мне надо было по какому-то делу к Льву Семенычу. И я застал Мыслина Я не раз встречал его у Льва Семеныча, но на этот раз он поразил меня своей необыкновенной торжественностью, меня он не заметил.
«Лен Силеныч, — говорил Мыслин, — я понимаю, вы, как еврей, не признаете Христа, это так полагается, — и вытягивая мамонтову голову и вобрав в себя весь свой утюг: — Лев Силеныч, я понимаю, но... а Никола Угодник..?»
*
Оса на Каме — Пермская земля. Кто жил в Осе, не позабудет!
Возможно ли представить себе здесь, на этой полосе Океана — в Европе — на сыром и монотонном побережье, какая такая зима — белое царство — санный путь через Каму, и никто ничего не знает о весне, когда каждый день, замечай: сегодня взбухло и отяжелело небо и снег осел, завтра показались проталины, а вот, глядишь, и первый цветок — глазам не веришь, прямо из-под снега, потом загремят ручьи, и половодье — река пошла! — воистину, всеобщее воскресение из мертвых. А лес, где не один, а сколько их леших «хозяев» ведут несводимый счет деревьям, неподсчетным человеку, и в знойное лето пожар — оранжевое солнце сквозь гарью затуманенное на версты небо. А сумерки — самое сокровенное, что есть в переменчивом лице часов, когда душа напоена, чувства напряжены и мысль мечтательна.
Оса — Камская Оса — родина зимы, весны, дремучих лесов, лесных пожаров и волшебных сумерок.
Вокруг Осы татарские деревни и из всех Елпачиха — татарский «цик». Вам всякий укажет кантонного начальника Одутова, получившего за свою рассудительность русское прозвище Микулая Микулаича в честь Николы, который, как известно, и русского и татарина в обиду не даст и рассудит по справедливости. А кроме Одутова в Елпачихе вам не миновать Хассана, самого беднеющего, всего-то и есть одна лошадь.
Базарный день — суббота, шумно, как в праздник. На базарной площади собор и в соборе всегда народ: русский ли, татарин, не обойдут, поставят свечку Николе.
Хассан поставил свечку и, глядя неотступно на образ, сказал:
— Микулка, отдай лошадка — сделай милость отдай — пожалиста отдай — !
И, колотя себя в грудь, повторил — и не один раз. И жалобно:
— — бидный буду — милай!
И вышел из собора. И те, кто его знал, и кто ничего не знал, поняли, что у человека отняли лошадь — да, у Хассана украли его единственную лошадь, и теперь ему конец и никак не поможешь, сам начальник Микулай Микулаич ничего не придумает и останется одно — и он верит — он жаловался Микуле, чтобы «Микулка вошел в его положение: вернул лошадь».
Хассан, не глядя, только в себя — со своей бедой с лошадью и всесильным чудодейственным Микулой, выходил из ограды на площадь.
По площади мимо собора вели привязанных к телеге лошадей — Хассан остановился: нет, такой другой нет, это его — в лошадях, привязанных к телеге он узнал свою единственную. И с криком бросился к телеге.
Весь базар поднялся:
— Хассан нашел свою украденную лошадь!
И конокрада задержали, а Хассану — лощадь.
«Микулка отдал!» (46)
14
Когда игумен Даниил, первый русский паломник в Святую Землю, возвращался в Переяславль, возвращался из Святой же Земли в Лотарингию крестоносец Альберт де Варанжевиль. По дороге он остановился в Бари, где нашел своего земляка: был этот земляк сторожем у гроба Николая-чудотворца. Пожил Варанжевиль в Бари, стал собираться домой и ночью приснился ему Николай-чудотворец и велел взять с собой частицу мощей — палец: «Aufer tecum partem digiti benedicentis». Этот «перст, одоление приносящий» — первую святыню Лотарингии привез Варанжевиль. Сначала он хранил его у себя в замке, а потом в церкви Notre Dame de Port, сооруженной на опушке леса у реки Мерть (Meurthe). И с этого времени начинается паломничество в St. Nicolas de Port или St. Nicolas de Varangeville. Церковь оказалась мала, в 1105 г. построили новую во имя св. Николая, которая просуществовала, не раз перестраиваемая, до конца XV в.
А в 1495 стали строить собор, создание Симона Муасэ (Simon Moycet), законченный в XVI в. (1550 г.) (47)
Чудесное избавление из плена Кюнона де Решикур (Sir Cunon de Rechicourt) 5 декабря 1240 и чудо, совершившееся на море в 1254, когда Людовик Святой возвращался из крестового похода, укрепили славу Чудотворца. Но кроме этих чудес и всяких местных «прощъ» с Варанжевилем связана легенда о воскрешении зарезанных детей: место чуда между Нанси и Варанжевилем. Это чудо стало любимым изображением Николая Чудотворца для художников и поэтов: Робер Васе (Robert Wacet †1175), Hilair, ученик Абеляра, Marie de France. И выразилось в народной песне. (48).
Il etait trois petits enfants
Qui sʼen allaient glaner aux champs.
S sʼenen vont un soir chez un boucher:
— Boucher, voudrais-tu nous loger?
— Entrez, entrez, petits enfants,
Y a dʼla place assurement.
Ils n sʼetaient pas sitot entres,
Que le boucher les a tues,
Les a coupes en petits morceaux,
Mis au saloir comme des pourceaux.
Saint Nicolas au bout de sept ans
Vint a passer devant les champs;
Il sʼen alla chez le boucher: