— Давай послушаем какую-нибудь? У Чайковского, я знаю, есть. Шестая, например.

— Нет, Чайковский, а тем более Шестая симфония, — это слишком сложно. — Юра снова задумался, встал, открыл шкаф с грампластинками. — О, вот, например, Пятая симфония Бетховена. Она короткая, и ты ее точно знаешь.

— Включай.

Но Юра не спешил ставить пластинку. Аккуратно перекатывая ее в руках, он прочел лекцию, точно преподаватель в институте. С одним только отличием: этот преподаватель стоял голый.

— В первой части дается психологическая установка, точка, от которой композитор начинает рассказывать историю. Здесь сталкиваются несколько тем-персонажей. Запомни их и наблюдай, что с ними происходит дальше. Как эти темы изменяются и взаимодействуют друг с другом. — Продолжая с подозрением смотреть на Володю, Юра переступил с ноги на ногу и продолжил: — Во второй части композитор описывает окружение, раскрывает контекст. — Юра поставил пластинку, но не включил. Снова обернулся к Володе и поежился, видимо успев замерзнуть. — В третьей части действие переводится в плоскость игры. В ней тоже есть контрасты, но не драматические, как в первой части, а легкие, радостные. Четвертая разрешает конфликт произведения, отвечает на вопросы, заданные в предыдущих частях. Как правило, это самая быстрая часть цикла.

— Включай уже и иди скорее ко мне, — позвал Володя.

Он приподнял плед, сделал приглашающий жест рукой. Юра снова поежился, включил музыку и послушно потопал к нему.

— Но, чтобы полностью понять симфонию, надо знать историю ее создания, — сказал он, устраиваясь рядом. — Например, эта симфония была написана во время Великой французской революции. Она о борьбе человека с судьбой, с роком.

Володя обнял его и прошептал в висок:

— Юр, а почему именно пластинка? У тебя что, диска нет?

— Потому что Пятую симфонию лучше слушать именно в том исполнении, что на пластинке.

— То есть, ко всему прочему, существуют плохие и хорошие исполнения, которые тоже влияют на понимание? Шикарно! — Володя невесело хохотнул.

Юра уложил голову ему на грудь. Его рука, как всегда неспокойная, вырисовывала круги и линии на Володином животе.

— Эта симфония не о судьбах человечества, как было принято во времена Бетховена, она личная, от первого лица, лирический герой один — человек. Есть и другой персонаж — судьба, долг. Первая часть начинается с известного «Так судьба стучится в дверь». Духовые — глас судьбы, струнные — голос человека. Судьба доминирует. А человек боится. Слышишь страх? Теперь жалоба. Слышишь гобой? Это печаль человека.

— Ага, — протянул Володя и поцеловал Юру в лоб. А в голове тем временем пронеслось: «И как этот гобой звучит?»

Они замолчали на несколько минут, прислушались. Когда настроение симфонии сменилось, Юра подал голос:

— Это вторая часть — контрастная. Тут и марш, и танцевальность, и напевность. Слышишь, как меняется голос человека? Он становится мужественным и начинает влиять на голос судьбы. И меняет ее… Она перестает быть ужасающей, становится торжественной благодаря чело… — не успел Юра договорить, как Володя прервал его рассказ поцелуем, рассчитывая на ответный.

Но Юра отреагировал неожиданно агрессивно:

— Если не собираешься слушать, зачем просишь рассказывать? Я тут голову ломаю, как тебе все объяснить, чтобы ты смог понять, а для тебя это так — пустяк, повод пообжиматься?! — Юра резко скинул Володину руку со своего плеча. — Ты вообще уважаешь мой труд? Думаешь, это легко — объяснять мало того что… незнающему, так еще и тому, кому это на самом деле неинтересно? — Он грубовато вывернулся из его объятий. Встал с дивана.

Володя вскочил вслед за ним.

— Я очень серьезен. Все-все, слушаем.

Он окончательно убедился, что с Юрой не то что шутить об этом нельзя, даже относиться легкомысленно запрещено категорически.

— Сядь на кресло, — велел тот, — чтобы ничего не отвлекало. И внимательно слушай.

Володя взял его руку и потянул обратно на диван.

— Пожалуйста, не надо. Ну сжалься надо мной, дураком. Я лучше усваиваю информацию, когда учитель рядом.

Юра нахмурился, но уступил и лег.

— Говори, я слушаю очень внимательно, — уверенно сказал Володя.

— Сначала судьба грозная. — Юра продолжил с явной неохотой. — Человек боится ее, ситуация кажется безвыходной, но у Бетховена выход есть всегда. Симфония начинается в миноре, а в конце звучит почти так, как в начале, но в мажоре. Таким образом показано движение от мрака к свету.

Володя лежал, изо всех сил пытался слушать Юру и «читать» симфонию, но от жара обнаженного тела рядом уже плавился бок, а случайные прикосновения отвлекали. По Юриному воодушевленному и сосредоточенному лицу было ясно — он касается опасных точек случайно.

Володя размышлял, когда уже тот позволит приласкать себя. Все-таки они взрослые люди с потребностями, а Юра, сам того не замечая, еще и провоцировал, будто лежал не с живым человеком, а плюшевой игрушкой.

«Сейчас уже можно? Нет?» — сомневался Володя. Жалел, что до этого не слушал Пятую симфонию и не знал, когда там станет неинтересно — если для Юры вообще существовало что-то неинтересное в музыке. И Володя не рисковал, усиленно думал.

— Да, я слышу, — вскоре подал он голос. — А эта часть игровая? Да, точно. Мы сейчас находимся в игровой части!

— Правильно, — кивнул Юра, довольно улыбаясь.

— В контексте революции это, наверное, битва. А следующая, ты говорил, это…

Вдруг Володя ощутил на себе слишком пристальный взгляд. А когда заметил закушенную губу, все мысли из головы вылетели. Музыка ушла на второй план даже для Юры. Что бы тот ни говорил, но в их последний день чужим симфониям была отведена роль всего лишь сопровождения.

Остаток дня они провели, ютясь на узком диване. Володя предлагал перебраться в спальню, но Юра отказался — там не на чем слушать музыку. Пришлось уступить.

Из кабинета они вышли лишь для того, чтобы поужинать.

— А зачем ты держишь плед с подушкой в кабинете? — спросил Володя, жуя бутерброд и кутаясь в тот самый плед. Юра тем временем ловко — в халате ему было удобнее, чем Володе, — откупоривал ром.

— Потому что по графику у меня тихий час с шести до семи вечера.

— Кстати, а расскажи подробнее про свой график, а я запишу.

Юра ухмыльнулся:

— Прямо запишешь?

— Ну да. — Володя достал блокнот. — Мне ведь важно знать, когда тебе удобно общаться, а когда тебя лучше не отвлекать. Да и вообще…

До поздней ночи они дарили друг другу ласку, слушали музыку и пили ром. Володя надеялся, что расслабиться и не зацикливаться на предстоящем расставании ему поможет алкоголь, но вышло наоборот — и без того тяжелые мысли стали еще хуже.

«Ведь невозможно же влюбиться во второй раз в одного и того же человека?» — порядком опьянев, думал он.

Даже в теории такого быть не могло, но с ними случилось. И раз невозможное произошло, объяснение только одно: они — животные, и никакой святой природы в их чувствах нет, есть только первобытное, дикое. Гормоны и феромоны. Это так примитивно, но Володю действительно будоражил Юрин запах. Ни о каком бессмертии души или судьбе в таком случае не шло и речи. Хотя бы потому, что если есть душа и судьба, значит, существует и Бог, но тогда они грешники и должны гореть в аду. Но они горели скорее в райском пламени, чем в адском.

Только огонь больше не согревал, а обжигал. Ведь сколько ни обнимай, ни целуй, ни говори, сколько ни копи воспоминания, все мало — они не перевесят предстоящей тоски, они уже не перевешивают ее. Уже страшно, уже плохо, уже тоскливо. От осознания, что эти часы последние, сжималось сердце, а в груди разверзалась пропасть. Подобно черной дыре, она засасывала в себя недавно обретенную радость и тут же уничтожала ее.

И вдруг в голову закралась крамольная мысль: быстрее бы настало утро.

И утро настало. Володя проснулся по будильнику, краем глаза заметил, что Юра, лежа рядом, даже не шелохнулся, будто не услышал его звон. Он молча уставился в одну точку.