— Ничего, как-нибудь познакомлю, — пообещал Юра.

— А они знают, что ты гей?

— Вообще я не скрываю свою ориентацию, но и не демонстрирую ее. Если спросят — отвечу честно. Правда, лезть в личную жизнь у нас как-то не принято. Но некоторые знают.

— И как они узнали? — Володя допил кофе и отправился помыть чашку.

— Давным-давно, когда собирались на вечеринку, я сказал, что приду со своим парнем. И все. — Юра тоже поднялся, подошел к Володе, передал ему грязную посуду и, строго посмотрев, добавил: — Только давай без этих «опять он», ладно?

— Хочешь сказать, этот твой х… Йонас трется и с ними?

В ответ Юра пожал плечами.

Когда Володя закончил уборку, они, не сговариваясь, пошли в кабинет. Юра поставил пластинку с классикой. Музыка казалась смутно знакомой, но Володя не смог бы назвать композитора, а тем более — произведение. Впрочем, он даже не старался вспомнить — думал совсем о другом.

— Юр, тебе не кажется странным, что Йонас везде?

— Это не странность, а закономерность, — ответил тот, садясь рядом на диван. Откинулся на спинку и, глядя Володе в глаза, объяснил: — За шесть лет отношений у нас, конечно, появились общие друзья. Он успел познакомиться со всеми моими, а я — с его. Йонас очень общительный, он… — Юра задумался. — Не помню слова… Вклинился? Внедрился? Влился в нашу компанию. Ну и знаешь, как бывает: после расставания друзья-то никуда не деваются. Поэтому тебе кажется, что он везде.

— Да, — задумчиво протянул Володя, — не поспоришь, за шесть лет многое может произойти.

— Да, многое. Мы сто раз расходились и сходились, ссорились и мирились. И, кстати, это вовсе не значит, что я был у него один. И тем более не значит, что он был один у меня. — Юра положил голову Володе на плечо. — Я ведь плохой человек, понимаешь? Я эгоистичный, капризный, помешанный, зацикленный на творчестве, со мной тяжело и скучно…

Из всего сказанного Володя зацепился за одну-единственную фразу. «Не значит, что он был у меня один». Они изменяли друг другу! Юра изменял! Он был с кем-то другим, спал с кем-то другим, когда Йонас — как бы Володя ни ненавидел его, — Юрин парень, ждал его дома. Все это делал он, тот самый Юра! Тот самый парнишка из «Ласточки», талантливый и хулиганистый, чьи щеки заливались краской, когда Володя касался его руки. Тот, кто плакал под ивой в ночь их расставания, совсем не похожую на этот их последний день. Тот, кто писал ему пылкие, полные любви и тоски письма, высылал брошюры и фотографии, будто безмолвно крича: «Не бойся быть собой, помни меня, люби меня!» Тот Юра, что до сих пор снился ему.

Осознание этого толкнуло бы Володю в пропасть разочарования. Толкнуло «бы» — если бы не одно но. Юра произнес это так грустно и искренне, что стало понятно: он жалел о своих поступках.

— Я не хочу осуждать вас. — Последнее слово далось Володе с трудом, встав костью поперек горла — он не произнес, а выплюнул его. — Юра, пусть вам и было тяжело вместе, но раз уж ты выбрал человека, то он должен быть единственным. Либо оставайся верным до конца, либо расстанься с ним. Иначе какой смысл вообще состоять в отношениях?

— Смысл такой же, как если бы у нас никого не было. Такая у нас получилась «любовь». Мы были моложе и проще.

Юра обнял его за талию и прижался щекой к шее. Вдыхая запах его волос, Володя закрыл глаза. Ему было одновременно хорошо и больно. Но из-за чего именно больно, не мог понять. Из-за неизбежного расставания? Из-за Юриного прошлого и своего прошлого? Из-за того, что слова о Йонасе внезапно натолкнули на воспоминания об Игоре, о его изменах?

Все это было неправильно. Всего того, что случилось с Юрой и Володей за двадцать лет разлуки, не должно было произойти. Знай тогда Володя, как повернется его жизнь, многое сделал бы по-другому. Но сделанного не воротишь. О прошлом можно жалеть, но незачем его бояться. Именно будущее пугало по-настоящему — своей неизвестностью.

— Юр, — шепнул Володя ему в макушку, — а что будет с нами? Что дальше?

— Самолет. Интернет. Весна, — перечислил тот. — А летом мы вместе поедем в Баварию. Ведь поедем, правда?

Он оторвался от груди Володи, приподнялся. Тот посмотрел в полные надежды глаза и нахмурился.

— Я не могу столько ждать.

— Как будто у тебя есть выбор, — грустно хмыкнул Юра.

— Конечно, есть! Мы, блин, взрослые люди! Неужели не решим банальную задачу встретиться раньше? Приезжай ко мне. Разбирайся с заказами и приезжай, как только сможешь.

На смену беспросветной грусти пришло воодушевление: ведь правда — их проблема и не проблема вовсе, а временная трудность. Юра задумался. Встал с дивана, принялся мерить шагами кабинет, размышляя вслух:

— У меня два заказа. Один почти готов, там осталось чуть-чуть поколдовать с аранжировкой. Но второй заказ большой, и я к нему даже не приступал. Заказчик сам не знает, чего хочет, а у меня идей как не было, так и нет.

— И как долго ты будешь его писать?

— Закончу к концу марта. Нужно много треков, но, если очень постараюсь, освобожусь раньше.

Володя тоже встал с дивана и заключил Юру в объятия.

— Вот это уже разговор, а то все «летом да летом», — сказал он, улыбаясь. — Что можно сделать, чтобы ты закончил раньше?

От былой грусти не осталось и следа.

— Вернуться к жизни по графику.

— Завтра вернешься, — сказал Володя, разворачивая и толкая его на диван. — Все завтра.

Юра неловко плюхнулся и рассмеялся. Его халат, держащийся на одном только поясе, распахнулся — одежды под ним не было. Он попытался прикрыться, но Володя остановил его. И все стало так, как должно быть.

По дому разносились звуки бодрого марша. Подхваченный ветром снег бил в окно, тонкое стекло сдерживало холод. Серебряные лучи зимнего солнца слабо пробивались сквозь тучи, но с каждой минутой проигрывали все больше и больше. Наконец мрак вынудил Юру оторваться от Володи и, хотя часы показывали всего полдень, включить лампу. Теплый желтый свет разлился по комнате, озарив десятки лиц, что беззастенчиво пялились на них с фотографий на стенах.

— Я не настаиваю, — произнес Володя, переводя дыхание. — Но мне будет приятно, если ты уберешь фотографию Йонаса.

Юра прыснул:

— О твоей ревности будут слагать легенды! Но мне нравится.

Он вздернул бровь, с вызовом уставился на Володю. Но ни одна мышца не дрогнула на его лице, провокация не сработала, и Юра, закатив глаза, пошел снимать фотографию.

— Ты послушаешь, что я написал для тебя? — спросил он, ложась рядом с Володей.

— Конечно. А давай прямо сейчас послушаем твою музыку?

— Нет уж. Она написана для того, чтобы слушать в одиночестве. Тем более мне будет интересно узнать, понял ли ты мой замысел.

— Какой замысел? Что ты имеешь в виду?

— Мои истории, написанные для тебя.

— Музыкой, что ли? — не понял Володя.

Глядя в его недоумевающее лицо, Юра рассмеялся.

— Конечно, музыкой! Она тоже способна рассказывать истории, вот я и написал несколько. Когда приедешь и послушаешь — расскажешь их мне.

Получив такую установку, Володя всерьез забеспокоился. А если он не поймет, что хотел сказать ему Юра? Или вообще не разберется? Не страшно, если Юра заподозрит его в невежестве, но вдруг решит, что Володе плевать на его творчество?

— Знаешь, что плохо? — спросил он, накрывая их обоих пледом. — Хоть я читал книжки по теории музыки, но мне все равно кажется, что я ничего не понимаю. Ты можешь научить меня понимать музыку? Вот, например, симфония. Что это такое и о чем?

Юра подозрительно прищурился. Володя приготовился получить выговор, но тот осторожно спросил:

— Я правильно тебя понял? Ты хочешь, чтобы я научил тебя активному слушанию? Это же проходят классе во втором!

— Думаешь, я помню, чему учили в начальной школе? — хмыкнул Володя.

— Ладно… — протянул Юра. Ненадолго задумался, вздохнул и выдал целую тираду, будто заученную наизусть: — Симфония — это философское размышление композитора. Это роман в мире музыки, в нем, как и в литературе, есть персонажи и сюжет. Симфония состоит из четырех частей, в каждой раскрывается одна из граней человеческого существования. Первая — образ человека действующего, вторая — человека размышляющего, третья — человек играющий, четвертая — человек в обществе.