Жду, когда меня заберут.

Сейчас очень рано, наверное, часов пять утра. Я не смотрю на огромные часы на башне, нет необходимости — внутренний будильник никогда меня не подводит.

Правда, в последнее время мой организм совсем слетает с катушек, очевидно, магическое истощение дает о себе знать. По утрам еле-еле заставляю себя подняться, проснуться, стряхнуть тёплую тяжелую сонливость и лёгкую тошноту.

А ещё постоянно хочется есть, всё подряд, даже то, что раньше не любила. Наверное, тело изо всех сил пытается восстановить выкаченную энергию.

Сегодня меня снова везут в Тарол. Организм отчаянно сопротивляется бодрствованию, запястья и лодыжки тяжелеют, низ живота протестующе ноет — на фоне всех переживаний и переутомлений сбился цикл. Больше всего на свете мне хочется бросить на землю маленький саквояж и подняться к Энтони. Раздеться и лечь к нему, обнять руками и ногами, горячего, спящего, и ни о чём не думать, ничего не делать, ничего не решать. Сейчас я уже не жалела, что наши отношения бесповоротно пересекли границы "нежных влюблённых" в сторону "любовников". Это даёт больше, чем отнимает. Что вообще это отнимает, если я планирую прожить с ним всю жизнь?

В ближайший выходной, когда я надеялась спать и ни о чём не думать, собираются приехать родители Энтони, и он планирует нас познакомить. Вообще-то подобное не разрешается, но для Фоксов, вероятно, сделали исключение. Для подготовки к "смотринам" у меня нет ни времени, ни сил. Надеюсь только, что после сегодняшнего выезда я останусь без явных следов телесных повреждений на видных местах.

Чтобы Энтони ничего не заподозрил и ни о чем не переживал, я научилась скрывать следы агрессивного магического воздействия, не нивелируя, излечивая его, а перенаправляя с внешней стороны вовнутрь.

Всё это убивает меня. Медленно и неотвратимо. Надо продержаться, я должна просто продержаться, осталось совсем немного, — я едва сдерживаю очередной приступ тошноты.

Приближающаяся ко мне фигура в тёмном плаще с капюшоном заставляет недоумённо подняться с места. Что ещё за провожатые? Должен подъехать просто экипаж.

В последнее время даже нас троих, меня, Лайса и Джаннинга, стали отвозить в столицу по очереди.

Женщина — ибо это женщина — мне знакома, хотя мы виделись, по сути, только на двух приветственно-запечатывающих церемониях в начале первого и второго учебного года и мельком, в коридорах. Адриана Сейкен, глава факультета жизни. Вероятно, она молода, но в её случае возраст удивительным образом не читается.

Её прямые тусклые русые волосы обрамляют худое невыразительное лицо. Голос я слышать не могу, печати безмолвия и тишины снимут с меня только по приезду, но отчего-то помню, что он такой же бесцветный и тусклый, как и вся её внешность.

Что ей от меня надо? В такую несусветную рань…

В сердце вспыхивает безумная безосновательная надежда на то, что леди заберёт меня отсюда, что она по некой неведомой мне причине попросту была не в курсе происходящего, а вот сейчас узнала и категорически против подобных измывательств над студентами…

И, словно отвечая на невысказанную немую мольбу, она кивает мне, берёт меня за руку и увлекает за собой. Не в сторону общежитий, не в сторону главного корпуса, а прочь, к центральным воротам.

Там, словно надсмехаясь над моей наивной верой в чудо, стоит запряженный экипаж.

Не тот, который отвозил меня во дворец, к адьюту. Другой. Но — экипаж.

Повинуясь жесту леди Сейкен, я сажусь внутрь, чувствуя, как нервная дрожь прошивает тело. Глава факультета жизни устраивается рядом, что-то говорит, наверное, кучеру: я вижу, как движутся худые бесцветные губы леди, но не могу разобрать ни слова.

Экипаж трогается.

Мне страшно.

***

Едем мы долго, и мне отчего-то кажется, что по тому же маршруту, и дорога занимает примерно столько же времени. И когда мы наконец-то выходим, леди стремительно движется по направлению к высокому зданию, тающему в удивительно густом молочном утреннем тумане, но боли, до зубовного скрежета напоминающего ненавистный королевский дворец.

Впрочем, чему я удивляюсь. Все они заодно.

Она снимает с меня печати, не слишком-то церемонясь, грубо, словно вытаскивая кляп изо рта пленного шпиона для допроса.

Ведёт за собой, тем не менее, в полном молчании, и только придя в одну из бесчисленного множества комнат, в которой я не была, заглядывает в лицо и снисходит до каких-то объяснений:

— Здравствуй, Корнелия.

Я молчу. Всё равно слов от меня никто никаких не ждёт.

Сколько всего я делала здесь раньше! Лечила от проклятий и накладывала проклятия. Снимала боль и причиняла боль. Никогда не видела лиц. Не слышала имён. О чём-то догадывалась, но чаще просто механически выполняла то, что мне говорили. Сначала на что-то надеясь и во что-то веря.

Потом — из-за страха.

Однажды — и не без умелых завуалированных подсказок адьюта я поняла, сколько раз перешла грань добра и порядка. Разумеется, я так и не узнала, кто он, просто понимала, что — лицо, максимально приближенное к короне, творящей закон и возмездие. И он имеет возможность поставить меня перед этим самым законом, занеся над хорошенькой рыжей головой дурочки-адептки это самое возмездие.

Как я так глупо попалась?

"Ты же убила его, девочка"

Голос адьюта, мягкий, вкрадчивый, всё ещё звучит в голове, я стряхиваю ненужное воспоминание.

Теперь уже не важно, что тогда я просто делала то, что мне говорят. Что я понятия не имела, кто тот человек, чьи магические нити переплетала, повинуясь чужим указаниям, не понимая, что творю и какие последствия могут быть. Если орудие разумно — наказывают орудие.

И сейчас, с какой бы целью не позвала меня леди Сейкен, это вряд ли сможет как-то изменить ситуацию к худшему.

…Я ошибалась, думая так.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

Леди не тратит время на аргументы.

— Есть человек, с которым нужно поговорить.

Молчу, равнодушно ожидая продолжения. Преодолевать клятвы и печати я ещё не пробовала. Свои, по крайне мере, снять не смогла, хотя и пыталась несколько раз.

— Задавать вопросы буду я. Ты сделаешь так, чтобы он отвечал.

Пожимаю плечами. Звучит довольно смешно. Что такого смогу сделать я, с чем не справляется одна из глав Академии? Держать у шеи допрашиваемого нож? Напугать его огнём?

Адриана Сейкен открывает узкую неприметную дверцу, и из удивительно светлого, ослепительно белого помещения вырывается сноп морозного, какого-то зимнего, очень холодного воздуха.

— Иди.

— Леди, — против воли мой голос звучит жалко. — Леди, я не поднимала мёртвых людей вот так, одна. Мы делали это всего три раза, подгруппами, каждый раз в сопровождении главы факультета. Тем более, заставить разговориться… я не смогу. Это не входит в программу двухгодового обучения в Академии, не вам ли это знать.

— Обучение в Академии — фикция, которая нужна посредственностям, Корнелия, — спокойно отвечает леди. — Ты щедро одарена природой, сочетание огня и магии смерти не то что бы редко, но в твоём случае оно отчего-то дало восхитительный результат. Тебя ждёт большое будущее, девочка.

— Я умираю от этих поездок! — вырывается у меня. Всё же почти знакомая преподавательница — это не адьют, и я даю волю словам. — Мне плохо, мне с каждым днём всё хуже, последние несколько недель — особенно. Я не хочу больше этих поездок, я просто уже не могу это всё вынести.

— Не говори глупостей. Такой дар не должен пропадать впустую. Хорошо, что мы тебя нашли и смогли оценить по достоинству. За тобой присмотрят. Подлечат, в случае необходимости. А самое главное — такой дар может, обязан передаваться по наследству. У тебя непременно должны быть дети, одарённые, прекрасные дети, которые будут учиться в Академии и послужат науке и высшему благу, — голос, бесцветный и плоский, словно бы расцветает красками. — Ты сделала правильный выбор с этим мальчишкой Фоксом. Хорошая наследственность со стороны отца — это тоже важно. Мы тебя поддержим.