В двух последних французских комических операх Глюка на поверхность выходит весьма модная в XVIII веке «турецкая» тема. В отличие от Китая, который находился чрезвычайно далеко от Европы и мог восприниматься как абстрактная экзотика, Турция была рядом, на Балканах, и для Австрии являлась очень опасным соседом. С XVI по конец XVIII века Австрия неоднократно воевала с Оттоманской империей. В 1683 году турки осадили Вену и сожгли предместья; лишь ценой больших усилий объединённых войск и лучших полководцев Европы во главе с польским королем Яном Собеским удалось отстоять город и нанести поражение туркам. В 1737 году Австрия, преследовавшая собственные интересы на Балканах, ввязалась в шедшую тогда Русско-турецкую войну — на сей раз весьма неудачно; в итоге Белград был вновь сдан оттоманам, и там был подписан сепаратный мир. Франция же, напротив, издавна старалась иметь с Оттоманской Портой хорошие отношения, и здесь отношение к туркам было иным: глубокий интерес некоторых ученых, писателей и путешественников к турецкой культуре и образу жизни соседствовал с забавными образами турок во французских комедиях, начиная с «Мещанина во дворянстве» Мольера с музыкой Люлли. Поэтому одни и те же сюжеты могли восприниматься по-разному в Париже и в Вене. Для парижской публики посмеяться над персонажем-турком означало утвердиться в ощущении превосходства собственной культуры. В Вене же турок как комический персонаж означал скорее низведённого до посмешища, а значит, уже не столь страшного, врага. С другой стороны, и в Париже, и в Вене, и где угодно в Европе «турецкие» сюжеты давали возможность довольно свободно высказаться на темы, строго цензурируемые в других случаях: например, о продажности судей, о цинизме служителей культа, о развращённости князей и монархов.
Одноактная опера «Одураченный кади» была поставлена 9 декабря 1761 года в Бургтеатре в рамках празднеств в честь дня рождения Франца I, так что это был очередной подарок императору — любителю французских комических опер. На сей раз августейшему адресату предлагалось посмеяться над сластолюбивым турецким судьёй, кади. Сюжет «Одураченного кади» (либретто Пьера-Рене Лемонье) — сугубо житейский. Главный герой, не имеющий здесь собственного имени, чрезвычайно падок на женщин, но именно женщины и обводят его вокруг пальца, вынуждая вернуться к супруге и оставить в покое чужую невесту — прекрасную Зельмиру. Эта забавная пьеска имела успех благодаря живой игре артистов, пленительным мело-дням Глюка и эффектному звучанию оркестра, усиленного «янычарской музыкой».
Янычарами назывались турецкие воины, издавна наводившие ужас на своих европейских противников грозным видом, строжайшей дисциплиной и безжалостностью к врагам. Полки янычар имели собственные оркестры из самых громких духовых и ударных инструментов, агрессивное звучание которых также устрашало неприятеля. В XVIII веке некоторые западноевропейские монархи начали заводить у себя «янычарскую музыку», либо нанимая на службу настоящих турок, либо приобретая комплекты инструментов, на которых играли местные музыканты. Постепенно «янычарская музыка» стала почти что синонимом «военной», поскольку она звучала на парадах в исполнении военных оркестров. Мода на «янычарскую музыку» проникла и в театр, но там дело обычно ограничивалось введением всего нескольких дополнительных инструментов: флейты-пикколо, большого и малого барабанов, тарелок и треугольника. Именно такой набор и представлен в «Одураченном кади». В творчестве Глюка это отнюдь не единственный пример подобной «турецкой» инструментовки.
Последней комической оперой Глюка стала «Непредвиденная встреча, или Пилигримы из Мекки» на либретто Луи Данкура по довольно старой пьесе Анри Лесажа (1726), действие которой также разворачивается на востоке (у Глюка — в Каире). Эта опера — самая масштабная (три акта!), самая сценически яркая и музыкально изобретательная в ряду своих «сестёр» по жанру. Однако судьба её поначалу складывалась неудачно, и вовсе не по вине композитора. «Непредвиденная встреча» была написана во второй половине 1763 года; в октябре в Бургтеатре начались репетиции, но премьера оказалась фактически сорванной из-за печальных событий. 27 ноября 1763 года умерла супруга эрцгерцога Иосифа, Изабелла Бурбон-Пармская, которая, к сожалению, в этом браке счастлива не была, хотя Иосиф питал к ней сердечную привязанность. Как обычно бывало в таких случаях, все развлечения и представления были отменены, а театры на период траура закрыты. Но после окончания траура оказалось, что оперу в прежнем её виде ставить нежелательно: некоторые ситуации и слова могли быть болезненно восприняты членами императорской семьи, особенно эрцгерцогом Иосифом, который горестно признавался, что со смертью жены «утратил всё». Либреттисту и композитору пришлось срочно переделывать «Пилигримов из Мекки» (так теперь стала называться опера), дабы избежать любых параллелей между главной героиней, Рецией, и покойной Изабеллой Пармской — при жизни эрцгерцогини эти параллели, напротив, могли бы лишь приветствоваться. В новой редакции опера была поставлена в Бургтеатре 7 января 1764 года и вскоре начала исполняться в других городах Европы: Бордо, Брюсселе, Амстердаме, Мангейме, Франкфурте-на-Майне. Для германской и австрийской публики текст уже в 1771 году перевели на немецкий язык, и французская комическая опера превратилась в немецкий зингшпиль — один из лучших образцов этого жанра, вплоть до появления сходной по сюжету «турецкой» оперы Моцарта «Похищение из сераля».
Сюжеты опер Глюка и Моцарта действительно близки, потому что основаны на одной фабуле, чрезвычайно популярной в XVIII веке. Главный герой (у Глюка это принц Али) разыскивает свою похищенную пиратами жену Рецию, которая попала в гарем египетского Султана, но сумела сохранить верность любимому. Слуги помогают Али вызволить Рецию и спрятать её в караван-сарае среди паломников из Мекки, но корыстолюбивый дервиш Календер, начальник каравана, выдаёт беглецов Султану. Им грозит смерть, однако Султан, потрясённый стойкостью и верностью любящей пары, отпускает их с миром.
Помимо трогательной истории о любви, преодолевающей все преграды, в «Пилигримах из Мекки» есть много по-настоящему смешных сцен и чрезвычайно интересно прописанных композитором образов. Особенно колоритен циничный дервиш Календер, откровенно рассказывающий, как он делает деньги на доверчивости не в меру религиозных простаков. Хлёсткую, прямо-таки шлягерную тему куплетов Календера «Легковерный наш народ» (Les hommes pieusemenf) Моцарт впоследствии сделал темой для своих фортепианных вариаций, исполненных в 1783 году в присутствии Глюка (к творческому диалогу двух гениев мы ещё вернёмся). Среди побочных персонажей имеется примкнувший к каравану сумасшедший художник Верти-го, который впадает в буйство, услышав слова «брак» или «жена»; утихомирить его может лишь упоминание о разводе. Для Вертиго Глюк сочинил по-настоящему «бредовую» музыку, состоящую из пёстрых, словно бы бессвязных кусков, перемежаемых возбуждённой скороговоркой. Практичный и плутоватый Осмин, слуга Али, вроде бы сочувствует и помогает своему господину, но думает, как бы заработать денежку на стороне — ради этого он готов даже стать дервишем, наподобие Календера. Лишь разлучённые по воле рока влюблённые, Али и Реция, не склонны к шуткам, однако героине по сюжету приходится проявлять ловкость и хитрость, уклоняясь от домогательств Султана.
Остаётся лишь пожалеть, что в наше время постановки «Пилигримов из Мекки» чрезвычайно редки. Этот шедевр глюковского остроумия нисколько не потускнел за прошедшие века и десятилетия, впрочем, как и «Остров Мерлина».
Сами же французы сразу оценили эту сторону его творчества чрезвычайно высоко. Шарль Симон Фавар в одном из писем графу Дураццо, написанном 14 января 1760 года, не скупился на похвалы: «Мне кажется, что господин кавалер Глюк в совершенстве овладел этим жанром композиции. Я изучил и поставил здесь две его комических оперы, «Осаждённую Цитеру» и «Остров Мерлина». Они не оставляют желать ничего лучшего в отношении выразительности, чувства стиля, общего замысла и даже французской просодии. Я был бы польщён, если бы господин Глюк посвятил свой талант работе над моими произведениями»[48]. Для музыканта, не являвшегося французом, такая похвала дорогого стоила.
