Даже мои помощники заразились восторгом толпы, потому что Кабаний Клык крикнул:

— Мы избраны богами!

— Избраны, избраны! — эхом ответила ему толпа.

Охлад бродил по двору, хлопая в ладоши, и толпа стала ему подражать.

Аплодисменты вышли просто оглушительными, как канонада.

— Боги на нашей стороне, — крикнул он.

— На нашей! Нашей! Нашей стороне!

Всякое унижение, которое мне довелось испытать в своей жизни, каждый комок грязи, что мне пришлось проглотить, пропали вдали, когда под моими ногами развернулся ковер новой жизни, куда я мог топтать всех, кто стоял у меня на пути. Мне почудилось, что я стал в сотню футов высотой. Я не стал даже смотреть на Шейри. Я наконец-то от нее избавился. Хотя я и оставлял ее в живых, я убил демона ее постоянного неодобрения. Я был выше ее неодобрения, гораздо выше, так же как звезды, мерцающие в вышине надо мною. Наконец вся моя жизнь обрела смысл.

— Если надо, — торжествующе закричал я, — я все могу! Я силен!

— Силен! — закричала толпа мне в ответ.

— Я непобедимый!

— Непобедимый!

— Я — Невпопад!

— Невпопад! Невпопад! Невпопад!

Они раз за разом выкрикивали мое имя, и с каждым криком мне казалось, что в мои жилы вливается новая сила. Я никогда еще не был таким могучим, таким наполненным жизнью. И никогда еще я не был так уверен, что смогу добиться всего, чего захочу. Не было такого, чего бы я не мог сделать, не было цели, которую я не мог бы достичь.

Не было больше проблемы «если» или «как». Единственной проблемой было время, и я не собирался его терять.

Наконец я снисходительно глянул на Шейри — ее и ее приспешников выводили со двора. Можно было ы подумать, что она испытывает ко мне какую-то благодарность за то, что я сохранил ей жизнь. Нет. Ничего подобного. Когда я последний раз видел ее, она смотрела на меня через плечо, и в ее взгляде не было ни зависти, ни гнева, ни страха. Кажется…

Кажется, она меня жалела.

Я тут же забыл об этом и отправился завоевывать мир.

Что делает приличного человека приличным?

Что заставляет людей вести себя по совести, а не бессовестно? Что диктует хорошее, благородное поведение и не позволяет поступать по-другому? Дано ли это человеку с рождения? Или это культивируется в каждом индивидууме родителями и воспитанием? Или же одни люди сразу рождаются с выглядывающим из-за плеча демоном, тогда как другие пользуются поддержкой обитателей небес?

Короче: почему мы поступаем так, как поступаем?

Я не претендую на то, чтобы быть философом, не предлагаю легких ответов и вообще никаких ответов не предлагаю на те вопросы, которые годами занимают всех нас. Но я представлю вам свою теорию, поскольку она подходит всем людям, а вы уж сами поймете, как она, в свою очередь, подходит ко мне.

Я считаю: то, что делает приличных и добрых людей приличными и добрыми, произрастает из страха наказания. Без этого страха верх сразу же возьмут те инстинкты, которые берут свое начало в самой основе человеческой натуры.

Этот страх может принимать самые разные формы. Те люди, которые себя хорошо ведут, больше всех озабочены тем, какое наказание может последовать, если они вдруг изменят своему хорошему поведению. Они уверены, что богам больше нечего делать, как только следить за каждой их ошибкой, неверным шагом, каждым проявлением человеческой слабости, заносить их на космическую доску учета, куда они записывают все плюсы и минусы жизни каждого человека, а потом выносят окончательное суждение. Сие окончательное суждение должно определить, будет ли человек после смерти скакать в хороводе с ангелами небесными или станет корчиться в муках. И эти бедные души так боятся, что строгий суд может навлечь на них суровую кару, что проводят всю жизнь, ни на шаг не сходя с праведной дорожки, а в противном случае жестоко страдают.

Итак, чтобы избежать наказаний, подобные личности стараются ни одного дня не провести бесчестным образом.

Есть другие, которые считаются с наказаниями более земного характера. Боятся, что их поймают и накажут за преступления, совершенные против соседей, супругов или человечества в целом. Наказания могут быть жестоки. Воры могут потерять руки. Насильники могут потерять… орудие, так по крайней мере гласит закон в некоторых королевствах. Хотя, честно говоря, если бы я был насильником, которого наказали, меня бы вряд ли интересовала дальнейшая жизнь. А убийцы или те, кто совершил достаточно серьезные преступления, могут навсегда потерять жизнь…

Знаю, знаю… все это звучит жутко скучно.

Потом есть еще те, кого нисколько не заботит, что может с ними случиться в последующей жизни, либо потому что они в нее не верят, либо потому что они обладают той бесшабашной уверенностью, что позволяет им говорить:

— Ну и пусть меня пошлют на вечные муки в ад! Через полгода я там выбьюсь в начальники!

А что касается того, что с ними может сделать моральный закон, если их призовут к ответу за их деяния, ответ у них на это простой: «Поймайте меня, если сможете!»

Я же всегда шел по той узкой неопределенной полоске, которая отделяет зло… от меньшего зла. Я всегда сомневался, если не сказать больше, по поводу того, что в загробной жизни меня может настичь воздаяние. С другой стороны, у меня не хватает духу открыто бросить вызов закону. Конечно, и мне случалось воровать. Но это не было делом моей жизни, и в своих затеях я всегда вел себя благоразумно и поэтому мог быть уверен, что меня не поймают. Мои воровские потуги были мелкомасштабны, нисколько не самонадеянны, и поэтому мне удавалось избегать пристального внимания рыцарей и прочих представителей закона… и мне такое положение дел, естественно, нравилось. А в общем, я предпочитал думать, что мое поведение вечно искушалось собственными интересами… главным из которых был интерес сохранить себя в виде единого целого. Те угрызения совести, которые иногда меня настигали, или моменты, когда я действовал по высшим законам, легко приписывались тому же личному интересу, смешанному со страхом, что я могу совершить нечто такое, за что меня убьют.

Когда же это соображение меня больше не беспокоило…

Да, мягкого слова тут не подберешь. Я обезумел.

Большая часть из того, что произошло на следующей неделе, по-прежнему вспоминается с великим трудом. Не знаю, потому ли, что все случилось чересчур быстро и я едва мог следить за событиями, или же по воспоминании мне все это кажется настолько отталкивающим, но вспоминать об этом не хочется напрочь. Однако что было, то было, и нельзя продолжать мое повествование, не поведав обо всех событиях в возможно более откровенной манере.

В тот день, когда обнаружилась моя неуязвимость, я словно покинул собственное тело. В последующие дни, когда мои помощники приходили ко мне с планами новых кампаний, сознание мое начало раздваиваться. Я чувствовал, что нахожусь где-то вне всего, со стороны наблюдаю за происходящим вокруг. Я поражался, насколько хорошо организовано у меня дело и насколько ревностно я сам всем занимаюсь.

Вопрос вот в чем: лежит ли на мне ответственность за все грехи, что были совершены позднее? Несомненно, все это сделал я. Это мой рот кричал: «В атаку!» Это мои глаза сверкали безумной жаждой власти, моя рука, зажав меч, взлетала и опускалась, круша врагов. Это все был я… или по меньшей мере часть меня. Та часть, которая, как пес, долго сидела на цепи, а потом вдруг сорвалась с нее.

Жаль, что не могу рассказать вам, как меня раздирали внутренние противоречия, как часть меня кричала: «Хватит! Перестань!» Ничего такого не было. Сейчас я очень об этом жалею. Я не говорю, что тогда все могло бы обернуться по-другому. Может быть, ничего бы не переменилось. Но по крайней мере у меня был бы лишний материал к изучению умонастроений, а не только кровавой жатвы, которую устроили мои войска по всем окрестным землям.