— Ну так что, будешь помогать с ритуалом? — Споквейг скрестил руки, чтобы показать, что заждался.

— Да, при условии.

— Если такой ссыкун — то пожалуйста, — рассмеялся Споквейг. — Ох, некрасиво выходит, Аркханазар уже за делом, а мы тут языками треплем... — переминался он, затем протёр глаза, поднял взгляд и согласился. — Хорошо, я поведаю тебе о своих намерениях. Открою завесу безумия, дам вам шанс узреть нечто воистину гениальное, — он указал пальцами вверх.

Так странно: здоровенная угрюмая туча над Хигналира бесследно исчезла... вот только почему-то темно так, будто она сейчас прямо над нами. И, в это очень сложно поверить, но по какой-то совершенно необъяснимой причине, увидев эту картину я испытал самое чёрное чувство в своей жизни, обречённость на самое худшее, что есть в этом мире. В голове сразу пронеслись и пророк, который велел не идти по уготованному пути, и Снолли, которая собиралась убить Споквейга сразу по возвращению, и вся моя жизнь, что виделась сейчас как какая-то очень большая и серьёзная глупость.

Споквейг присел на лавку:

— Итак, заклинание называется “Сутварженская печаль”... — начинался его рассказ.

====== VII ======

«Вот это вот всё... Что я вижу перед собой? Разрозненные сгустки, плотности в пространстве с неизмеримым количеством измерений. Уплотнения вибрировали и переливались, определяясь окружающим их отсутствием “плотностей”. “Отсутствие плотностей” не поддавалось осмыслению... только созерцанию. Вечное колебание волны бесконечной длины... Что это колеблется? Из чего состоит пустота? Я наблюдаю вибрацию, и моё сознание вибрирует вместе с мыслью, или же вибрация сознания порождает её? Мои ли это мысли? Мой разум... очевидно, не я. Но это ещё не я, или уже не я? И насколько этот разум “мой”?

Плотности и пустоты различным образом комбинировались.

Не знаю как, но тут я осознал, что нет смысла рассматривать мысль настолько глубоко. Нужно взглянуть в целом. Что ж, а в целом получается... Лоточки? Нет, вечерочки. В темноте нас — про запас... Комнаты да коридоры, набор ступенек для лестниц, недевственность освещения, недейственность освящения. Карманный караван с карамелью, маленький духовный шарик. Карамельная палёнка. Ко всему прилагается чувство угрозы, опасности. Хлебные пути навеки замерли, и только боль обладала динамикой...

То недостаточно реально. Это стало понятно, когда я обнаружил кое-что пореальнее: холодная плоскость, давящая мне в щеку.

Я открыл глаза и увидел с одной стороны — пешеходный пол, а с другой — колотый потолок. Предчувствие опасности со всякими угрожающими картинками стремительно ускользали. Я позволил им раствориться и изволил стать пешим.

Встал, отряхнулся. Незнакомая комната освещалась солнечным светом и была обставлена мебелью по краям. Солнечный свет показался мне каким-то слоновым, в желудке разогрелся интерес.

— Почему я лежу на бетонном полу, когда рядом стоит кровать? — обратился я к ней, но ответа, к счастью, не последовало. — Вот зачем я разговариваю с кроватью? — поинтересовался у себя я.

— Потому что ты наркоман! — послышался хриплый возглас кровати.

Я испугался, но не позволил страху обуздать себя. Я робко спросил:

— Почему ты так думаешь?

— Да чтоб ты сдох, падла! Не видишь, я уснуть пытаюсь! — закричал какой-то дед, лежащий на кровати. И как я его не заметил?

Я успокоился и поспешил покинуть комнату, но громко споткнулся о затаившийся табурет, перепугав всю мебель, из-за чего последовал бронхиальный мат деда, и в меня полетела бутылка, которую я ловко отразил затылком. В глазах потемнело, видимо, из-за бронхиальных матюков, но я всё же покинул комнату.

Пройдя десяток метров по незнакомому коридору с оранжево-красной узорчатой полоской вдоль стен под лампами, и, следуя за ней, исследуя её, я вдруг почуял еду. Запах был настолько сильным, что маленькие кусочки пищи попадали в нос.

Продуктовый улей оказался на кухне в нескольких шагах далее за поворотом. Пища роилась в кастрюлях и на столах, дыша пар. Прямо перед кухней я увидел девушку, расхаживающую сама с собой.

— Она уже несколько дней так ходит, — презрительно протянула кухонная женщина для приготовления пищи.

— Вы тут всех оповещаете? Тогда подскажите, как я сюда попал? — обратился к ней я.

— Ты что несёшь? Умом тронулся?

Женщина так орудовала своей рукой, что устраивала настоящий замес в металлической миске, работая как станок.

— Тогда и дальше режь продукты и всё такое, лжетётка, — повесил я на неё ярлык. Не о чем мне с ней разговаривать.

Девушка ходила по неопределённой траектории и местами пинала воздух. Я подошёл к ней:

— Что ты делаешь?

— Уничтожаю плоды!

— Плоды своего воображения? Борешься с безумием? Но так ты глубже погрузишься в него...

— Ха-ха, нет, фруктовые плоды! Ты что, не видишь их?

Я отчетливо видел плоды воображения, но никаких фруктов не обнаружил.

— Ха, разыграла! Я немного странная. Давай танцевать? Хотя, нет, давай лучше наедимся соли? — сказала она, и лицо перетянулось улыбкой как от веретена веселья.

После увиденного у меня напрашивался вывод, поэтому я отсыпал несколько верблюжьих конфет в карман, которых там было целый караван и покинул комнату.

Я хотел понять, где находился, поэтому любопытствовал методом осматривания сторон.

Через пару минут я забрел в зал, где находилась горстка пьянчуг. Стоял огромный стол, окружённый несколькими округлёнными десятками округлённых человек. В комнате было светло, шумно и ртутно неуютно.

— Не могли бы вы мне помочь? — обратилась ко мне старушка. Рядом с ней стоял ещё сырой организм, на вид ему было два неосознанно потраченных года. — Возьмите вот эти короба и отнесите, пожалуйста, на шестой этаж, для моего покойного супруга.

— Тут минимум шесть этажей? Большое здание, должен заметить.

— Ах... ну да. Чудный дворец, — по-бабушкенски протянула она. — Так вы окажете милость?

— Нет, я вам не помогу. И короба на шестом этаже уже не помогут. Слишком поздно, — любезно ответил я, понадеявшись, что не слишком её расстроил.

— С виду — интеллигентный юноша, а оказался вон какой хам, — сделала она оценку.

— Почему я должен соответствовать показавшемуся вам образу? На самом деле, я соответствую образу человека, несоответствующего своему образу...

О нет, что я наделал! Случайно произнесенный парадокс вызвал неконтролируемый приступ самобичевания и боли в ядрышках.

Я простоял в ступоре около десяти секунд, затем снова пришёл в себя. Туман сметанной переозадаченности рассеялся.

— ...Обормотом, старость не уважать! А ведь грешно это! Страшный грех! — звучала бабка. — Идолопоклонник, небось? Как не стыдно! Господа не гневи.

Последняя фраза была как раскол грома по косточки абрикоса. Мои колени, яко же отречённые, потянуло молиться к полу. Всё это время передо мной, по всей видимости, стоял пророк, обращавшийся ко мне от имени самого Господа! Откуда она могла знать, что я злю Бога?

От волнения зашумело в воображении. Старуха стала выглядеть максимальнее, её личное пространство разрослось настолько, что было непозволительно стоять на месте, и я принялся разворачиваться от неё. Изрядно развернувшись, шум усилился, я начал осязать святое излучение, болезненно вонзавшееся мне в спину, а образ старухи ярко впечатался в окружающую локацию, изменив восприятие уже запомнившегося этажа.

Я двинулся прочь от бабки, и в этот же момент она попыталась кинуть в меня короб, но споткнулась о внука и упала так, что из разорвавшегося короба просыпалась крупа ей прям в желоба промеж жерновов. Тогда я и понял, что, в любом случае, никакой она не пророк, ибо пророк падает только раз.

За ближайшим окном уже садилось “слонце”. Поступательно побродив по головам младенцев в игровой (намеренно, из ненависти к наивности), я отыскал лестницу, которая дала знать, что я нахожусь на четвёртом.

Отвела она меня на пятый этаж. Ступенька за ступенькой, шаг за шагом по диагонали прошёл мой подъем до пятого этажа, пока лестница не исчерпала себя. Ступив крайний шаг, я увидел другую сторону колотого потолка — лютый пол. Недолго думая, я решил пойти по это поверхности, поскольку невозможно идти по потолочному краю, что нависал надо мной, да и вообще по любой другой грани, кроме пола.