Становится смешно.

Он помнит?

— Ну, это только малая часть моих планов. На самом деле есть несколько вариантов покруче.

Его губы дергаются.

Я с удовольствием наблюдаю, как в его глазах мелькает удивление.

— Сейчас я точно уверена, что ты не в себе, Покровский.

— Почему?

— Больше часа прошло, как мы с тобой уехали с той вечеринки, а ты до сих пор не начал мне угрожать. Это странно. И пугает немного. Начинаешь думать, что все угрозы до этого были цветочками, а сейчас ягодки пойдут. Расскажешь, что ты задумал?

Его смех сбивает меня с толку.

— Цветочки и ягодки? Котова, ты такая странная. Зачем мне угрожать тебе, если мы перешли на новый уровень отношений? — задумчиво произносит он. — Кстати, я передумал. Давай свой чай.

Вопросительно смотрю на него, когда он проходит мимо меня. Сердце уходит в пятки, когда Демид делает шаг назад, берет меня за руку и ведет за собой.

— Вот об этих ягодках я и говорила, — бурчу себе под нос. — И я не странная, странный ты.

С трудом, но у меня получается делать вид, что его прикосновения для меня совершенно ничего не значат. А то, что от этого в горле пересохло, так во всем жажда виновата. Воды попью, и все пройдет.

— Про новый уровень отношений ничего не скажешь? — долетает до меня колкий вопрос.

Где злость? Где испепеляющий взгляд, который способен заморозить?

Начинает казаться, что Покровского клонировали и сейчас передо мной его двойник.

— Нет у нас никаких отношений. Меня просто в клетку посадили, а ты мой сокамерник, — резко выдергиваю руку из его хватки. — Как только мама поймет, что надо бежать от твоего отца, все закончится.

— Ты уверена, что она поймет?

Его издевательский тон заставляет меня поморщиться.

— Да. Поймет. Она просто забыла, каково это — быть женой твоего отца. Одиночество вытеснило из ее памяти все воспоминания. Наверное, ей и правда было плохо все это время. Я этого не замечала. Не поддержала. Возможно, если бы я не съехала от нее, то…

— Ты не можешь отвечать за ее поступки, — голос парня становится немного резким. — Она взрослый человек.

— Не могу. Но у нее же была причина вернуться. Просто так не возвращаются к тому, кто выгнал и растоптал. Их стараются забыть и никогда о них не вспоминать. Значит, быть одной и свободной для нее хуже, чем быть женой твоего отца.

Демид качает головой.

— Ей выгодно быть его женой, — тихо говорит он. — Поэтому она так и будет терпеть и помалкивать.

— Возможно, все так и есть. Ей точно нравится вся эта новая жизнь. Но любому терпению приходит конец. Когда с тобой обращаются как с вещью, которая не имеет права разговаривать, любому человеку когда-нибудь это надоест.

Повисает пауза. Из посторонних звуков только свист чайника.

— И что он будет делать?

Демид подходит ко мне сзади и протягивает руку, чтобы сдвинуть чайник с плиты. Он не касается меня, но я все равно чувствую его присутствие. Внутренний голос кричит, чтобы я тут же отскочила в сторону или оттолкнула парня, но я его не слушаю. Я просто наслаждаюсь той теплотой, которая окутывала меня сейчас.

Даже не прикасаясь ко мне, Покровский делает так, что мне становится жарко.

— И что будет делать человек, с которым плохо обращаются?

— Сначала он станет сильнее.

— А потом?

Я не тороплюсь с ответом. Почему-то казалось, что от моего ответа зависит многое. Будто мы сейчас говорили не про какого-то выдуманного человека, а лично про меня. Я быстро пытаюсь сообразить, зачем Демиду знать об этом. Почему он подошел и почему продолжает стоять за моей спиной?

Или я опять все надумала?

В любом случае надо ставить точку в этом разговоре.

Я так чувствовала.

— У тебя голос хриплый. И ты тяжело дышишь. Если не примешь лекарство, утром будешь вредным, сопливым и не сможешь встать с кровати.

Не знаю, как так получилось: или Демид меня развернул к себе, или я сама повернулась, но секунду назад я буравила взглядом стену над плитой, а сейчас уже смотрю в глаза парню, подняв голову вверх. По телу пробегает дрожь, когда Демид берет мою руку и подносит к своему лицу.

Набираю в грудь побольше воздуха.

— Что… Что ты делаешь?

— Наглядно доказываю тебе, что я не заболел. Жара, как видишь, у меня нет. Да и обычная простуда не уложит меня в кровать.

Я судорожно вздыхаю.

А что тогда уложит?

Стоп! Я запрещаю себе думать об этом.

— Но твой голос… — уже неуверенно продолжаю я.

Его щетина щекочет кончики моих пальцев.

— И правда хочешь узнать, что с моим голосом? — еще тише шепчет он, все ближе наклоняясь ко мне. — Ты уверена в этом?

Я хочу сказать, что мне все равно. Что мне уже плевать на все. Что он может идти в свою комнату или куда захочет. Что я его больше не держу. Но я ничего не говорю.

Сердце стучит в груди.

Демид уже нависает надо мной.

И это не сон.

Моя рука на самом деле касается щеки парня. Это я завороженно смотрю на губы Покровского. Это я проглатываю ком в горле.

Это я киваю головой и тут же замираю, когда губы Демида впиваются в мои.

Когда наши языки сплетаются, кто-то из нас издает стон. По телу тут же пробегает предательская дрожь. Я чувствую, как руки Демида медленно скользят по моей спине, а губы… Его губы все так же продолжают атаковать мои, с каждой секундой все сильнее и сильнее опьяняя меня.

Внезапно меня подхватывают на руки и сразу же опускают на холодную столешницу. Обхватив Демида за шею, притягиваю его к себе, не разрывая поцелуя. Кажется, никто не в силах этого сделать. Мы будто нуждались в этих прикосновениях. Наплевали на все, забыли о том, что нам нужно дышать.

Сердце бешено стучало в груди. Черт, оно разрывалось на мелкие кусочки.

Чувствовала на коже горячие ладони Покровского, и меня бросало то в жар, то в холод.

Губы раскрывались ему навстречу. Руки тянулись к нему, а собственные прикосновения становились все смелее и смелее.

Я уже начинала думать, что схожу с ума.

Ловила ртом воздух, когда Демид влажными губами опускался ниже, нежно целуя шею. Но этого было недостаточно. Мало. Слишком мало. Я хочу чувствовать его губы, хочу касаться их своими губами. Хочу…

Провожу ладонью по груди Демида, чувствуя жар на кончиках пальцев. Дыхание перехватывает, когда, оторвавшись от моей шеи, он смотрит мне прямо в глаза. В этом омуте можно утонуть. Раствориться и никогда не вернуться в реальность.

Боже.

Этот взгляд. Жадный, восхищенный… Пронизывающий. Это самый шикарный взгляд, который я когда-либо на себе ловила.

Затаив дыхание я жду, когда Демид притянет меня к себе. Жду этого, как новогоднего чуда, но он не спешит. От разочарования хочется выть, но, когда я вижу, как тяжело он дышит, оно исчезает.

Я кусаю губы, разглядывая руки парня, которые все так же продолжают гладить мою кожу. Тело все так же продолжает дрожать, и я клянусь, это самая приятная дрожь на свете.

— Что… Что мы делаем? — шепчу я.

Демид делает глубокий вдох.

Вместо ответа он целует меня, притягивая к себе настолько ближе, насколько это вообще возможно.

Я громко вскрикиваю, когда, наклонившись назад, спиной касаюсь горячего чайника. Боль резкая, но секундная. С губ Демида слетает какое-то грубое слово, а затем он подхватывает меня, снимая со стола.

— Черт. Это я виноват. Прости.

Что? Почему его голос кажется таким испуганным?

— Я в порядке. Совсем не больно.

Разворачивает меня спиной к себе, медленно приподнимая края топа. Пальцем проводит по болезненному участку кожи, и я замираю. Закрыв глаза, наслаждаюсь каждым прикосновением, искренне боясь того, что оно может быть последним.

— Надо приложить лед.

Демид отходит от меня, но я успеваю поймать его за руку. Его глаза распахиваются, и он смотрит на то, как мои пальцы крепко вцепились в его ладонь.

Мой мозг отключается. Я переплетаю наши пальцы. Продолжая тяжело дышать, тяну парня к себе.