Стеша тоже ей улыбнулась бы. Наверное, да. Отчего бы не порадоваться за такую красивую пару, будто сошедшую со страниц глянцевого журнала, а может быть, перекочевавшую в реальную обычную солнечногорскую жизнь прямиком из старого Голливуда.
Если бы не одно «но».
Мужчиной был Андрей.
Мужчиной – был Андрей Малич.
И это именно он, наклонившись вперед и о чем-то воркуя с младенцем, получил поцелуй в щеку и короткое объятие... от своей жены?
Стешины пальцы соскользнули с бортика и свесились вдоль тела. А она сама метнула потерянный взгляд в сторону больших часов, висевших тут же, на террасе в обрамлении цветов в подвесных горшках. Восемь. Он не звонил. Уже восемь.
Она хапанула ртом воздух и так и застыла, немигающим взглядом следя за стрелками. Лишь бы только больше не вниз.
- Ты чего там увидела? – спросила Рита, с удивлением наблюдавшая за Стефанией. – На тебе лица нет совсем.
«Не на мне, а у меня…» - почему-то подумала Стефания и медленно повернулась к невестке. Для того, чтобы вернуть себе зримое самообладание, времени много не нужно. Вопрос на сколько его хватит.
- А ты не думала ребенка еще одного родить? – осведомилась она, глядя в упор на Риту, но мало что видя.
- У меня внуки скоро будут, ты с ума, что ль, сошла, - усмехнулась та и вдруг оживилась. – А вот тебе – самое время!
- А мне не надо. Да и от кого? И нахрена?
- Что значит «нахрена»? – возмутилась Рита. – Мне-то голову не дури! Я же знаю, что ты детей любишь. И хочешь!
- Ты предлагаешь сбацать маленького Панкратика? Такого же… круглого…
- Тебе виднее, кого тебе бацать. Панкратика там… или кого другого, - и предвосхищая протесты, быстро договорила: - И не надо мне рассказывать про любовь и верность.
- Я и не собираюсь, - ледяным голосом ответила Стефания, а в голове резко и больно полыхнуло.
В июне. Это было в июне. Авария на проспекте. Она посреди жужжащего хаоса. И он. Телефон у уха. И горячечное, спешное: «… на Дачную нырну, к гастроному. Да! Что? В роддом! Без детей и животных!!!»
В роддом. Смешно.
Он же даже и не скрывал.
- Верность? – резко хохотнула Стефания, выныривая из июньского утра сюда, в жар кафетерия, где пахло морем и кофе. – Да я ни одного не видела, чтобы верность. Если бы верность, меня бы тут не было. Да и тебя, в сущности, тоже… к черту. Слушай, я домой пойду. Голова что-то разболелась.
- Ты обиделась? – засуетилась Рита. – Я ж ничего такого не хотела…
- Нет. Не обиделась… знаешь, у меня напрочь атрофирована обидчивость. Все, что я умею, это… вовремя вспоминать, что я сама дура.
Она снова неловко усмехнулась, достала из сумочки кошелек и оставила на столе несколько купюр. Потом встала. Еще раз вгляделась набережную, но уже ничего не различала. Семейство… Маличей затерялось где-то в толпе, но оно и к лучшему. Определенно все это к лучшему, жаль только, что в жизни точно так же нельзя затеряться.
- Ну ладно, - вздохнула Ритка. – Иди уже. Звони если что, а лучше в гости приходи.
- Приду. Нажремся, поревем.
Впрочем, реветь ей совсем не хотелось. Ни тогда, сразу, ни потом, когда она топала по набережной к парковке у театра, где еще днем бросила машину. Да и за рулем плакать – идея плохая. Еще не хватало стать причиной ДТП – довольно и одного случая в это лето, до сих пор вот аукается.
Она добралась до дома на автомате, но, наверное, именно поэтому и без приключений. Спокойно кивала консьержу, спокойно ждала лифт, отвечала, если с ней кто-то здоровался в просторном холле. А потом долго-долго-долго поднималась наверх, не в самое поднебесье, но что-то около того.
А когда двери с характерным звуком разъехались в стороны, шагнула – будто в собственное прошлое. Раз – и она стоит перед одновременно злым и виноватым Володей и слушает все, что он говорит. Володя, когда чувствовал себя виноватым, всегда злился. Даже до агрессии доходило, и в тот раз дошло. У него, очевидно, подскочило давление, но он продолжал вопить так громко, что ей хотелось зажать уши руками, но она не могла себе этого позволить, потому что пропусти хоть слово – и ситуация покажется ей настолько жалкой, что с губ сойдет улыбка, с которой она глядела на него, и тогда он поймет, насколько ей больно.
Впрочем, вряд ли он замечал что-то, кроме себя. Драматизм, который Кульчицкий вкладывал в голос и в выражение лица, произвели бы впечатление и на покойника, а Стеша ничего… Стеша улыбалась.
Ну какой повод для слез? Ее просто бросили, выбросили, отшвырнули, как надоедливую собачонку. И ее же пытались сделать в том виноватой.
«Ягельский, Суранов, Алеша Русаков, Серега Сенин! Ты за последний год только со стариками не тягалась и то потому, что у них не стоит! И ты всерьез рассчитывала, что я этого не вижу?»
«Поверь, Володь, на меня у всех стоит! Даже у Бориса Иваныча», - смеялась Стефания в ответ, наматывая локон на палец и внимательно глядя своими темными глазами на Кульчицкого. О бурной личной жизни главного тандема театра в последнее время трепались все, кому не лень, да только в их истории она была отрицательной героиней. Всей разницы между ними: Стеша сама так захотела. Это было ее решение. Не комментировать, не оправдываться, не доказывать.
«Я бы никогда на тебе не женился, слышишь? – продолжал орать Володя. – Кто ты такая, чтобы я на тебе женился? Никто. Это я тебя сделал, я тебя слепил. Без меня ты никогда не была бы той, кем себя мнишь! Ты всего лишь красивая, но уже хорошо потасканная кукла. Только еще и слаба на передок. Жалко, раньше не знал».
«В таком случае, мы друг друга стоим, милый. Верность – это не про нас».
Не про нее верность. И брак не панацея, а уж то, что у них было – тем более.
Все изменяют. Она это знала. Она – Кульчицкому. Кульчицкий – ей. Марк – Рите, а Рита – Марку. Панкратов своей мымре. А Стеша – Панкратову.
С Андреем.
Порочный круг какой-то, и это смешно, а не грустно. Это не требует слез, потому что просто очуметь, как смешно.
В ее голове как-то сама собой выстраивалась хронология. Марик загулял первый раз, когда Ритка после родов еще не оправилась. У них были противопоказания для секса во время беременности, да и потом очень долго заживали швы. Не выдержал. Мужское взяло свое.
В том, какой мужчина Андрей, сомневаться не приходилось – ей уж точно. Может быть, это даже честно – не тревожить только что родившую жену. И никто никому ничего не обещал. Все правильно. И даже она сама с некоторым удовольствием сознавала, что не так уж и против быть любовницей, своя выгода от такого положения у нее имелась. В конце концов, после Кульчицкого у Стефании и правда были проблемы, и не признавать их – заниматься самообманом. Андрей если и не подлечил ее, то, по крайней мере, вывел из того состояния, в котором она зажималась и начинала чувствовать себя… ну давай, Адамова, произноси это замечательное слово. Она чувствовала себя ущербной. И главная цель ее связей – доказать Володе, что ее хотят. И себе доказать то же – после Володи, который однажды расхотел.
Одна беда – она всем давно все уже доказала. Антидепрессанты – пропиты. Раны – зализаны. Она – все еще жива и даже в состоянии радоваться… например, тыквенному кофе с Риткой. У нее по-прежнему есть любимая работа, целых два любовника и синее море с террасы пентхауса. А еще перспектива поплавать на яхте в Средиземном море с Панкратовым и выпить пивка в Праге с Маличем.
А невестка у нее дура, такая же, как она сама. Ну куда среди этих планов впихнуть детей? И любовь. И верность. И счастье. Семейную идиллию. Почти пастораль у моря.
Он первый раз позвонил в начале десятого, когда она сидела на воздухе, и ветер слегка холодил ее кожу, самую малость остужая. Она рассеянно глянула на телефон и почти услышала его голос, отдававшийся внутри ее головы: «Привет, еще не спишь?»
Куда ей спать? Детское время. У нее укладка, идеальный маникюр, а вчера она привела в порядок зону бикини и ноги. На ее теле ни волоска лишнего. Она ждет его звонка и надеется, что он позовет ее к себе.
