Когда авто наконец остановилось, дверь кузова снаружи открылась, и внутрь решительно зашли несколько крепких мужчин, одетых не в полицейскую униформу, а в неброскую темно-серую спецодежду, которую мог носить кто угодно. Один из них без лишних церемоний надел мне на голову мешок, ткань которого, к счастью, хорошо пропускала воздух. Двое других подняли меня на ноги и несильными пинками направили в нужном направлении. Транквилизаторы работали исправно, так что я молча шел туда, куда меня вели. Молча сел туда, куда посадили. И безропотно позволил пристегнуть себя к креслу наручниками. Более или менее пришел в себя лишь минут десять спустя. Как раз в этот момент мешок с головы сняли.

§ 14

Я находился в темной комнатке, с лампой, направленной на меня таким образом, чтобы я не мог видеть окружающих меня людей — лишь смутные тени. Тот, кто снял с меня мешок, молча отступил куда-то во тьму, и, судя по звукам шагов и скрипу тяжелой металлической двери, покинул помещение. Я не видел ничего, кроме гладкой металлической поверхности стола передо мной, на которую падал свет лампы. Что-то здесь было не так. Я чувствовал это. Происходящее не соответствовало протоколу, по которому обращались с задержанными в полиции Сиднея. И от понимания этого по телу пробежал холодок.

— Я хотел бы позвонить своему адвокату, — произнес я слегка хрипловато с показной бравадой, которая, однако, получилась не особо убедительной из-за заплетающегося от седативных средств голоса. — Вы же знаете закон не хуже меня. Сами понимаете, что натворили много херни во время этого так называемого «задержания». Надо начинать это как-то расхлебывать.

Мне никто ничего не ответил, хоть я и не сомневался, что я здесь не один. И я добавил:

— И я не отказался бы от стакана воды. Дьявольски сушит от ваших транквилизаторов.

Лишь тогда я услышал скрип, с которым с противоположной стороны стола к нему придвинулся стул. На освещенный участок стола легли руки: миниатюрные, с аккуратным бесцветным лаком на ровно остриженных ногтях, в обрамлении рукавов идеально чистой белой блузки и черного жакета. На правой руке был одет простой наручный коммуникатор, какие я любил носить и сам. Эта рука уверенно держала черную шариковую ручку. Левая в это время— плавным движением открыла простой черный блокнот, наполовину исписанный аккуратным убористым почерком, и перевернула страницу на чистую.

Корпус владельца блокнота еще какое-то время оставался скрытым во тьме, но затем слегка склонился над столом — и я увидел в свете ламп строгие черты лица незнакомой женщины. На вид ей можно было дать лет сорок. Ее внешность была обычной, совершенно непримечательной, если не считать разве что излишней строгости в стиле: закрытая белая блузка, чёрный жакет; никаких украшений, кроме тоненькой золотой цепочки с крестиком на шее. Кожа была очень бледной, как у человека североевропейских кровей, не признающего солярий или морской загар. На лицо был наложен минимальный макияж, который лишь чуть-чуть выделял неяркие черты лица. Светлые волосы были аккуратно собраны сзади с помощью заколки. Женщина носила прямоугольные очки без нижней дуги, придающие ей дополнительной серьезности, хотя, казалось бы, куда уж больше. Из-за очков серые глаза смотрели на меня сосредоточенно, бесстрастно и холодно.

Наше зрительное касание длилось около минуты, на протяжении которой никто из нас не отводил глаз. И я неожиданно осознал постепенно пробуждающимся от транквилизаторов мозгом, что, за исключением разве что самого Чхона, я ещё никогда не соприкасался взглядом с человеком с такой ощутимой внутренней силой воли.

Тогда она заговорила:

— Вы заблуждаетесь на предмет вашего процессуального статуса, Войцеховский. Я — прокурор III ранга Анна Миллер, Департамент специальных прокуроров. Осуществляю руководство рядом особо важных расследований, проводимых офицерами СБС. Вот мое голографическое удостоверение.

Я нахмурился, глядя на всплывшую в воздухе «корочку». Миллер выглядела на ней так же, как в жизни.

— Вот как, — страдальчески вздохнул я.

СБС имела специальные полномочия, определенные злополучным Законом «Об особых полномочиях» — тем самым, за отмену которого ратовали оппозиционеры. Служба находилась вне вертикали Правительства, не была подконтрольна Парламенту и подчинялся исключительно лично Протектору. И без того огромная власть этого органа, вобравшего в себя мощности канувших в небытие ЦРУ, АНБ, Ми-5 и Ми-6, Моссада и других западных спецслужб, усиливалась на протяжении всей истории Содружества. На момент завязки противостояния Протектора и Консорциума, СБС, окутанная ореолом тайны и всеобщего страха, оставалась одним из главных столпов влияния Патриджа.

В отличие от детективов местных правоохранительных органов, которые осуществляли деятельность под надзором прокуроров и судей соответствующего уровня, и Центрального бюро расследований (ЦБР), за агентами которого надзирали прокуроры и суды с экстерриториальным мандатом, назначаемые Парламентом Содружества, СБС не была подконтрольна фактически никому.

В аппарате Службы был создан собственный Департамент специальных прокуроров (ДСП). Их в народе прозвали «инквизиторами». По сути эти прокуроры были не надзирателями за следствием, а его руководителями, нацеленными на быстрое завершение расследования и выдвижение обвинения. А особые военно-гражданские трибуналы (ОВГТ), которым были подсудны все дела, находившиеся в ведении СБС, рассматривали дела в закрытом режиме, по ускоренной процедуре и выносили более 95 % приговоров в пользу обвинения. Из этой замкнутой карательной системы, окончательно застолбившейся в смутное время Четвёртой мировой, были практически полностью исключены адвокаты и общественность. Если ты попадаешь в неё — значит, скорее всего, тебе крышка.

— Что ж, отлично. Вы, похоже, прекрасно понимаете, зачем вы здесь, — удовлетворенно заключила Миллер. — Так будет проще.

— Я не удивлен, что я здесь, — не стал спорить я, сумев кое-как совладать со своим заплетающимся голосом. — За последние несколько месяцев я испытал так много необоснованных притеснений со стороны ваших коллег из полиции, что не удивлен, что и вы наконец решили подключиться. Видимо, я представляю очень большую угрозу глобальной безопасности, раз лучшие умы всесильной СБС заняты мной.

— Ну зачем вы выпендриваетесь? — недоуменно пожала плечами Миллер. — Нас ведь никто не слышит. Официальная запись не ведется. Так давайте говорить начистоту.

Она не сводила с меня пристального взгляда.

— Поверьте, вы не подвергались никаким «притеснениям». Если бы у кого-то была цель посадить вас за решетку, то это давно было бы сделано. В рамках закона. Даже полиция Сиднея, какими бы коррумпированными и непрофессиональными не были тамошние детективы, справилась бы с этой задачей. А я так и вовсе настрочила бы обвинительное заключение за пару недель, и можете не сомневаться, что трибунал вынес бы по нему приговор. В вашем файле для этого вполне достаточно данных.

С этими словами она пролистала несколько страниц своего блокнота.

— Но этого никто делать не стал, — добавила она, и тут же сделала вывод: — И, видимо, зря. Потому что чувство безнаказанности всегда порождает более серьёзные правонарушения.

Я смело посмотрел ей в глаза:

— И какие же, интересно?

— Сами знаете, какие.

Не сводя с меня пронизывающего взгляда, она констатировала:

— Вы долгое время приносили пользу обществу, Войцеховский. Окончили интернат «Вознесение». Как и я, между прочим. А это хорошая школа для будущих сознательных граждан. Почти пять лет вы проработали в правоохранительной системе. Отработали контракт в ЧВК — мерзость, конечно, но в таких услугах общество тоже нуждалось, а у вас для этого были все необходимые данные. В общей сложности вы отдали служению обществу больше семнадцати лет.

Прокурор уважительно кивнула.

— Принято считать, что это заслуживает почтения. Дает человеку определенный кредит доверия. Балльная система Накамуры полностью построена на подобных принципах.