Мысли, которые меня одолевали, были связаны с конечным пунктом моего путешествия. Если вдуматься, то это полная глупость с моей стороны — отправиться туда. Боря Коваль был другом моего детства, и он души во мне не чаял в свое время. Однако с тех пор много воды утекло. За семь лет, прошедшие со дня моего бегства из Генераторного, мы с ним ни разу толком не общались.

Боря появлялся в Интернете раз-два в месяц, иногда реже, и совсем ненадолго. Время от времени он оставлял мне весьма теплые видеосообщения, на которые я, выбравшись из «Вознесения», поначалу исправно и так же тепло отвечал. Однако с каждым следующим разом мои ответы становились короче и суше. Поначалу я охотно поддерживал контакт, надеясь, что у Бори может появиться информация о моих родителях или старых друзьях из Генераторного. Но эта надежда быстро растаяла. Из сообщений Бори я понял, что он живет в глуши, практически отрезанным от цивилизации, и вероятность появления у него каких-либо новостей — ничтожна. Тем временем, жизнь не стояла на месте. Наше с Борей времяпровождение было настолько непохожим, что общих тем практически не осталось. Последний раз, кажется, я получал от него сообщение года четыре назад, и, к моему стыду, я даже не помнил, ответил ли я на него.

Я понятия не имел, все ли еще Боря живет в том самом селении, да и, чего уж там, жив ли он вообще. Жизнь на пустошах — вредное и опасное занятие, а Боря никогда не был силен в искусстве выживания, и я сомневаюсь, что время это изменило. Он запомнился мне робким, неуклюжим, толстеньким и болезненным парнем, полным комплексов и страхов. Добряк и простофиля, из тех, над которыми дети любят потешаться, а иногда и издеваться, зная, что он не способен дать сдачи. Если бы не мое заступничество, Борю наверняка избивали бы в школе. Именно в благодарность за это покровительство он верно таскался за мной по пятам и почитал своим кумиром.

Я надеялся, что, если Коваль все еще живет здесь, то в его душе еще не полностью померкла память о том времени, и он не откажет в помощи герою своего детства. Впрочем, время меняет людей, и мне не стоило удивляться, если Боря встретит меня холодно и безразлично. В конце концов, своими последними сухими ответами или вовсе их отсутствием я ясно дал понять, что не дорожу общением с ним и не горю желанием его поддерживать. Это выглядело так, будто я возгордился и зазнался, познав вкус жизни в Гигаполисе, и друг детства, провинциальный простачок, застрявший в богом забытой дыре, перестал быть мне интересен. Да что там, отчасти, пожалуй, так и было.

Справедливости ради надо признать, что я никогда не любил Борю так, как Джерома или Мей. Я заступался за него, так как в моем тогдашнем представлении крутой хороший парень, коим я себя мнил, должен был защищать слабых. Да и мама не раз говорила мне, чтобы я не давал его в обиду. Только вот общение с робким и стеснительным парнем, который смотрел на меня полными обожания глазами, никогда не было мне особенно интересным. Думаю, с возрастом Боря мог понять это, как я сам, озираясь теперь на годы своего детства, понимал многие вещи, которые тогда не осознавал. Может быть, в нем даже могла поселиться обида. Кто вообще может угадать, что произошло в душе у человека за столько времени?

«Лишь бы он все-таки был жив, лишь бы никуда оттуда не переехал», — взмолился я мысленно. Ну и в глупой же ситуации я окажусь, если это не так. Меня, может быть, и не впустят в селение вовсе. Не открою ворота — и дело с концом. Дожидайся-ка, парень, следующего конвоя на пустошах.

— Не передумал сходить, а?! — поинтересовался один из моих соседей-наемников, закуривая во время очередной остановки, часа в три дня.

Я уже знал, что спросившего звали Гжегошем, а второго, который носил камуфляжный комбинезон — Славомиром. Я успел познакомиться с ними во время последней длительной остановки, около часу пополудни. К тому времени моя сонливость несколько потеснилась, уступив место чувству голода. У меня в рюкзаке не нашлось ничего съедобного, а мои соседи не выражали желания поделиться своим сухим пайком и делали вид, что не замечают моего проголодавшегося взгляда. В конце концов я отбросил чувство гордости, и прямо предложил обменять сухой паек на несколько патронов из запасного магазина. Помявшись, один из наемников, который позже оказался Гжегошем, согласился. В обмен на десять патронов мне досталась пластиковая бутылка питьевой воды, большая банка мясных консервов и слегка теплый мисо-суп «Taberu» в упаковке-термосе из фольги.

Во время тогдашнего обеда и завязалась вялая беседа, которая, впрочем, не продвинулась намного дальше обмена именами (да и то, я назвался просто «Димой»). Я решился назвать им место своей высадки, рассудив, что они все равно узнали бы его, а так, может быть, удастся услышать что-нибудь интересное о Новом Замке. Но Гжегош со Славомиром оказались не слишком болтливы.

— Нет, с чего бы это? — сделал вид, что удивился предположению Гжегоша я.

— Ну, тогда твоя — следующая. Минут пятнадцать еще, — пожал плечами наемник, мол, дело твое.

— Знаете что-то об этом месте? — рискнул осведомиться я.

— Что там знать? Дыра дырой. Если бы там не было врача из «Красного креста», который временами заказывает медикаменты — нам бы вообще нечего было там останавливаться.

— Что там делает врач? — продолжал допытываться я. — Там какая-то эпидемия?

На пустошах не существовало единой системы здравоохранения, и с гигиеной ситуация была плачевной, так что опустошительные эпидемии всевозможных болячек, о которых в цивилизованных городах и думать забыли, проносились по селениям с пугающей частотой.

— Хрен его знает, — пожал плечами Гжегош.

— Да нет там никакой эпидемии! — сердито бросил через плечо Славомир. — Конвой бы туда ни за что не поехал. В таком захолустье всегда хватает болячек. Может, этот доктор опыты там ставит. На дикарях ведь даже дешевле, чем на животных. Хе-хе!

— Не думаю, что «Красный крест» таким занимается, — с сомнением покачал головой я.

— Они там в Содружестве все одинаковые, как бы себя не обозвали. Мы для них — просто скот, — презрительно сплюнул Славомир.

Я, тем временем, задумался. Моя мама была врачом, и эта тема была знакома мне куда ближе, чем Славомиру. Помню, как много больных было в моем родном селении — в разы больше, чем можно встретить в «зеленых зонах» Содружества. А ведь Генераторное, в котором я вырос, было, в своем роде, образцовым европейским городком. Мало кто мог похвастаться теми благами, которые имели мы.

Жители диких поселений, не защищенные озоновым куполом, лишенные чистой воды, качественных продуктов питания и нормального медицинского обслуживания, страдали, даже не говоря об инфекционных заболеваниях, от всевозможных родовых и наследственных заболеваний — от дистрофии и рахита до аутизма и церебрального паралича. Встречались редкие формы мутаций, которые вообще не были известны науке до Апокалипсиса. Рождение там здорового ребенка было исчезающей редкостью. Однако настоящим бичом были лучевая болезнь и всевозможные формы рака. Мама говорила, что некоторые селения на пустошах вымрут естественным путем в течение нескольких десятилетий, если им никто не поможет.

***

«Моя» остановка оправдала мои самые худшие ожидания. Это было облупившееся здание автозаправочной станции с магазинчиком и автомойкой, лишенное каких-либо признаков того, что люди обитали в нем после Конца Света. Размещалась старая АЗС на пустынной второстепенной дороге, по одной полосе в каждую сторону, с асфальтом весьма хорошего качества. На эту дорогу конвой свернул с основной автомагистрали пару километров назад.

Судя по отсутствию большого количества автомобилей на проезжей части и обочине, дорога не была особого оживлена и в старые времена. Я приметил на обочине лишь остовы нескольких больших туристических автобусов. Автобусы были выпотрошены очень добросовестно: не осталось ни единого сиденья, ни единого целого стекла. Что ж, хоть какой-то признак жизни!