— Ну да! — перебил его Игорь Коваль, обведя всех за столом осоловевшим взглядом и остановившись на полковнике. — А еще мы обратились с призывом о помощи к администрации в Олтенице!..

— …, которые сразу же согласились выслать нам боеприпасы, — попытался вежливо окончить опасную тему папа, посылая Бориному папе красноречивые взгляды, который тот непременно понял бы, будучи трезвым.

— Ага. Только вот гарантии прямой военной поддержи добиться так и не удалось! — ничуть не смутившись, продолжил гнуть свое учитель ОБЖ. — За это наш полковник проникся к соседям настоящим презрением. «Нас уже списали со счетов», — сказал он тогда. — «Так они всегда с нами и поступали. Рассчитывать можем только на себя».

Все испуганно притихли, так как попахивало здесь нешуточным оскорблением, а то и целым дипломатическим скандалом. Гройсман вслед за папой яростно засверкал глазами в сторону Коваля, будто пытался испепелить выпившего учителя взглядом, Новак побледнел так, будто готов был вот-вот упасть в обморок, а Миро недовольно хмурился и готов был уже ответить какой-то резкостью. Но, на удивление, лицо генерала после нескольких секунд раздумий расплылось в улыбке, и обстановка разрядилась.

— Да… Полковник так и не простил мне той истории. На последних совместных учениях он сделал вид, что слишком занят и не замечает меня — тогда-то я и понял, что он крепко запомнил обиду. Но не судите нас строго, товарищи. То были темные времена. У нас тогда не было сил и на то, чтобы навести порядок в собственном огороде, не то что на поддержку соседей. Знаете, чем занимались в те дни мои люди? Патрулировали город, чтобы не допустить каннибализма, да еще тушили постоянные пожары в палатках и хибарах. Мы были в шаге от того, чтобы скатиться к полной анархии. В народе бродили слухи, что пока все голодают, начальство каждый день объедается, а в скрытых от народа погребах гниют тонны продовольствия. Чушь собачья, но в нее верили так, что толпа готова был в любой момент взбунтоваться и линчевать всех руководителей. И это я еще рассказываю вам далеко не обо всех проблемах. Так судите сами, могли ли мы все там бросить и послать бойцов вам на помощь?

— Генерал, поверьте, никто и не думал… — начал было выплескивать неловкие извинения Новак, решив из-за долгой паузы, что Думитреску все сказал.

Но румын продолжил свою речь:

— Тогда все мы думали лишь о собственном выживании. Но сейчас мы наконец набрали достаточно сил, чтобы помогать друг другу. Повторись эта ситуация сейчас, не приведи Бог, конечно — наши подразделения были бы здесь по первому зову. Так же точно, как и ваши прибыли бы к нам. И мое присутствие здесь — это одно из свидетельств нашей дружбы, которая может уже очень скоро стать частью более широкого м масштабного альянса.

Новак и Гройсман переглянулись и, кажется, даже обменялись кивками — похоже, им очень понравилось то, о чем заговорил олтеницевский начальник. А мама, воспользовавшись моментом, мягко отвела разговор обратно к прерванному папиному рассказу:

— Всем нам теплее и приятнее от мысли, что рядом находятся друзья. А вот в те дни, я помню, мы с мужем были подавлены и угрюмы. Особенно Володя.

— Еще бы! — усмехнулся отец горьким воспоминаниям. — Мои прогнозы не сбывались, россияне наступали, и было похоже, что Наливайченко был прав, призывая к бескомпромиссной борьбе. Люди косились на меня и злобно шептались за моей спиной. В общем, популярной личностью меня было назвать сложно. Но вскоре обо мне все забыли. После нескольких полетов беспилотников, по которым на этот раз никто не стрелял, на рассвете 25-ого июля на горизонте перед нашими укреплениями показались сгустки пыли, свидетельствующие о приближении танков. Сердца людей сжимались от страха и гнева, и в тот момент мало кто верил, что удастся избежать кровавой сечи. Но артподготовки без предупреждения, как предсказывал Симоненко, не последовало. Грозные танки «Черный орел» и приземистые бронемашины пехоты, двигаясь развернутой цепью, замерли где-то в полукилометре от лагеря, там, где начинались минные поля. Орудия смотрели в сторону укреплений, но залпов не последовало. Стало очевидно, что перед боем будет разговор. В составе парламентеров, вышедших из лагеря некоторое время спустя, был и ваш покорный слуга. Признаюсь, то был один из самых жутких моментов в моей жизни — когда я вышел из приоткрывшейся калитки на пустошь и засеменил по узенькой тропинке между минными полями в сторону танков, замерших на огневых позициях. Тогда я и сам едва верил, что удастся предотвратить побоище. Но уже через час мы вернулись с вестью, что командир россиян, майор Хаустов, предлагает обменять боеприпасы и фильтры к противогазам на продовольствие и топливо. Его солдаты до того отощали и вымотались, что были похожи на скелеты, обтянутые камуфляжем, а техника была в шаге от того, чтобы остановиться. Россияне принадлежали к экспедиционному отряду, высланному из ЮНР генерала Ильина на поиски ресурсов. По словам командира, ситуация у них в «республике» была тяжелой: запасы продуктов истощались, личный состав косила «мексиканка», все больше солдат дезертировали и сбивались в банды. Генерал Ильин заявлял, что он получает приказы от Верховного главнокомандования, однако почти никто из офицеров ему уже не верил. Враждебных намерений в отношении нас майор не имел. Сказал, мол, во-первых, «все-таки братья-славяне», а во-вторых — все обиды впору уже оставить в прошлом. Вглядываясь в черты лица Хаустова, я не увидел в нем ничего изуверского. Обычный мужик средних лет — утомленный бесконечной борьбой за выживание, небритый, седеющий, со впалыми щеками и синяками под глазами. Берегущий последние сигареты и думающий, как лучше поступить, чтобы его солдаты — пацанята едва ли не школьного возраста, не померли с голодухи. Чем-то он был похож на полковника Симоненко. Чем-то — на меня самого. Даже сложно поверить, какие соображения могли заставить таких похожих людей воевать друг с другом, и не просто воевать — стереть с лица Земли всю человеческую цивилизацию.

Хотя в комнате не было человека, не знавшего самого факта и результатов переговоров с россиянами, но все слушали папу, затаив дыхание — не каждый день услышишь откровения очевидца тех событий с такими подробностями, которые не сохранились в анналах истории.

— В лагере практически не осталось бензина, не говоря уже о еде, но мы все же сумели убедить совет, что половину оставшихся запасов надо отдать россиянам, чтобы те уехали. Взамен благодарный командир передал нам несколько ящиков патронов разных калибров, а также оставил два танка и четыре БМП — техники все равно было слишком много, чтобы заправить и увезти ее всю. Симоненко остался доволен обменом. Бронемашины окопали по периметру лагеря, и они серьезно усилили его оборону. Они, кстати, до сих пор в строю. В ночь с 25-го на 26-ое россияне уехали. Люди наблюдали за удаляющимися силуэтами машин, стоя на баррикадах. А когда те скрылись за горизонтом… вдалеке раздался грохот выстрелов и взрывов.

Все и так знали, что произошло дальше, включая и меня. Но папа счел нужным все же окончить историю:

— Позже стало известно, что казаки атамана Наливайченко устроили на пути бронетанковой колонны засаду. В яростном бою, продлившемся всю ночь, погибло не менее ста казаков. Понеся потери, россияне организованно отступили на северо-восток, на прощание вызвав ракетный удар по позициям нападавших. Тень того ночного побоища до сих пор висит над Генераторным. Все усилия людей, стремящихся к миру и согласию, в один миг стали прахом. Россияне, с которыми удалось расстаться по-доброму, теперь были убеждены, что стали жертвой подлого предательства. Что до казаков, то они винили людей, оставшихся в лагере, в трусости и пособничестве врагам. Говорят, среди них упрямо бродил слух, что кто-то из лагеря предупредил россиян о засаде, и именно этим объяснялись такие большие потери. Если и ранее они не желали иметь с «лагерными» ничего общего, то теперь жгучая неприязнь превратилась в настоящую ненависть. В конце концов 3-го августа, вопреки запрету атамана Наливайченко (по крайней мере, я верю, что атаман не отдавал тот приказ) один из его сотников повел разъяренных мужиков на штурм лагеря, чтобы, как они кричали, «вздернуть скотину Симоненко и его приспешников». В лагере в то время тоже было неспокойно. Изголодавшиеся люди винили полковника и его соратников, к которым приписывали и меня, в том, что мы отдали часть драгоценных припасов россиянам. Пятеро из членов совета заявили, что больше не желают заседать под предводительством Симоненко. Вокруг «штаба», окруженного гвардией полковника, собралась толпа недовольных. Когда казаки пошли на приступ, в толпе раздались призывы не стрелять в них, открыть ворота, пропустить казаков к Симоненко и помочь им «расправиться с тираном». О том, что произошло дальше, я вспоминаю без малейшего удовольствия… но я не могу осуждать этого.