Ужасающие слова этой малолетней бестии, в чьих недалеких глазах горел огонь священной ярости, я выслушал с замиранием сердца. Перед глазами появилось лицо матери. Я вновь услышал в своих мыслях ее рассказ о противостоянии с сектантами. «Безумная предводительница сектантов слегла от мексиканки…» — сказала моя мама в конце истории, и от меня не ускользнула неловкость и сомнение в этих словах. Было нечто, что она не пожелала мне рассказывать. Но это вовсе не то, о чем твердит эта придурочная Вита! Моя мама никогда в жизни не лишила бы человека жизни — даже такого гнусного и мерзопакостного, как та сумасшедшая фанатичка!

— Заткнись! Ты несешь полную чушь, — выдохнул я. — Никто никого не травил! Хотя, может быть, стоило! Если бы эта сумасшедшая стерва была жива, я бы лично разжал ей челюсти и вылил самый сильный яд прямо в глотку!..

— Димитрис! — обернувшись, я заметил, как к нам приближается Григорий Семенович. — Ты-то чего здесь разорался? Тоже мне — староста. Капитан на корабле всегда должен оставаться спокоен. Мы и так вон с дружком твоим еле справляемся. Он, видите ли, защитничком наших доморощенных террористов заделался!

— Простите, Григорий Семенович, — я виновато потупился.

— Ладно, проехали, — он похлопал меня и Борю по плечам. — Не волнуйтесь, отогнали ваших казаков, скоро выходить сможем! Они как вертолет углядят — драпают куда глаза глядят. Чего приуныли? Вам-то что? Интересное приключение получилось, в любой компании можно похвастаться. А вот мне, как инициатору, влетит от Маргариты Петровны и от ваших родителей по самое не могу!

Выбраться из церкви нам разрешили через полчаса. Подробностей о встрече с казаками нам так и не рассказали — ограничились краткими словами о том, что никто не пострадал. Нашу охрану усилили еще десятком милиционеров, которые прибыли из селения на двух джипах. Назад мы шли бодрым темпом, не останавливаясь больше для фотографирования, и в угрюмом молчании, если не считать возбужденных перешептываний школьников. Плача больше не было слышно — даже самые робкие успокоились и нашли в случившемся приключении что-то интересное и интригующее. Можно было не сомневаться, что апрельский поход в Храм Скорби станет главной темой для сплетен и пересудов в последующие месяцы аж до самых каникул.

Ничего интересного по пути больше не произошло. Мей обратила внимание на мое сумрачное настроение и поинтересовалась, все ли хорошо, на что я правдоподобно соврал, что немного перенервничал из-за встречи с чужаками и из-за скандала, учиненного Джеромом.

К неприятной беседе с Витой я больше возвращаться не хотел, хотя ее слова глубоко запали мне в память. Поглядывая на Борю, который брел неподалеку, я готов был поклясться, что и он запомнил будоражащую кровь сценку в церкви надолго. Интересно, верит ли он абсурдным обвинениям в адрес моей мамы? Задумавшись об этом, я решил, что вряд ли мне когда-либо предстоит это выяснить, — ни я, ни Боря, скорее всего, не захотим возвращаться к этой истории.

— Ну Слава богу! — из раздумий меня вывели мамины слова.

На этот раз мама с папой ждали меня сразу за воротами — вместе с сотней прочих родственников, с нетерпением ждущих возвращениях своих детей из похода, неожиданно превратившегося в весьма нервное и рискованное мероприятия. По сравнению с некоторыми мамашами, которые душились слезами и не могли найти себе места от волнения, мои держались очень даже стойко.

Тем не менее мама первым делом заключила меня в свои объятия, нисколько не заботясь о моем стеснении в присутствии однокашников — это был верный признак волнения. Я услышал, как в ее груди учащенно бьется сердце. В этот момент я вспомнил, что после тяжелой болезни ей категорически противопоказано волноваться — и почувствовал острый укол совести.

— Я же с самого начала знала, что ничего хорошего из этого мероприятия не получится! — погладив меня рукой по волосам, с легким укором (скорее всего — в папин адрес) прошептала мама.

— Ничего там на самом деле страшного не произошло! Честно! — поспешил заверить я, опасаясь, что после этой истории мама наложит строгий запрет на мое участие в чем-либо подобном.

— Наше счастье, что все так закончилось, — выпустив наконец меня из объятий, сказала Катерина Войцеховская, облегченно вздохнув. — Теперь-то ты, Дима, понимаешь, наверное, для чего наше селение обнесено стеной и круглосуточно охраняется?

— Понимаю, мам, понимаю, — смиренно кивнул я. — Но все же хорошо, видите?

— Сильно испугался? — глядя на меня испытывающим взглядом, поинтересовался отец.

— Да нет, вовсе я не испугался! — я попытался сделать выражение своего лица как можно более беззаботным. — Мы их только издалека краешком глаза видели! Никто и испугаться-то не успел, кроме разве что учителей — погнали нас в церковь, как будто на нас надвигается гигантский смерч.

— Ну, учителей я отлично понимаю — на них лежит огромная ответственность, Димитрис, — ответил папа, при этих словах улыбнувшись и махнув рукой несчастному Семену Аркадьевичу, который в этот момент объяснялся с наседающими на него наиболее чувствительными мамашами. — Они сделали все правильно. В таких делах лучше перебдеть, чем недобдеть!

— А Джером говорит, что они просто пришли на могилки, что у них там тоже кто-то из близких похоронен, — припомнил я. — Я вот теперь думаю, что он прав — иначе бы они так просто не ушли.

— Я практически уверен, что догадка Джерома верна, Димитрис, — кивнул отец, на ходу обменявшись кивками и рукопожатиями еще с несколькими родителями, в том числе и с Бориным папой. — Но осторожность всегда должна быть превыше всего.

— Давайте-ка пойдем домой, — предложила мама. — Смеркается, холодает, нечего нам здесь торчать. Игорь Андреевич, не составите ли с Борей нам сегодня компанию? Я сегодня была выходная и сгоряча наготовила столько, что нам с этим и за неделю не управиться.

— Ну что вы, неудобно как-то… — смутился Коваль-старший, который в этот момент стал как две капли воды похожим на своего вечно смущенного сына.

— Еще как удобно, Игорюня! — папа дружески потрепал его по плечу. — После всех сегодняшних треволнений нам с тобой выпить по сто грамм категорически не повредит. У меня все равно сейчас Мирослав гостит, да кое-кто из коллег сегодня придет поужинать, так что вы нас совершенно не стесните. Присоединяйтесь!

— Ну, я, вообще-то, не пью… — сделал последнюю неуверенную попытку отказаться от приглашения Игорь Андреевич.

— В данном случае это не выпивка — скорее лекарство, — окончательно разоружил его папа, подмигнув.

В общем, в тот день у нас были гости. Причем Борей с папой и Миро дело не ограничилось. Пришлось даже затаскивать в родительскую спальню и раскладывать во всю длину стол, стоящий в предбаннике между нашей и соседской квартирами, чтобы за столом смогли уместиться все желающие.

Это была не из тех дружеских посиделок, на которые мама с папой приглашали, например, Юнгов, родителей Мей и которые проходили в веселой непринужденной атмосфере. На этот раз к нам заявились несколько знакомых мне чванливых папиных коллег, и даже важный гость из Олтеницы — начальник той самой прибывшей в Генераторное делегации, о которой все в последнее время так много говорили. Этот последний, пожалуй, и запомнился мне больше всего.

Папа звал его «Троян» и вел себя с ним совершенно свободно, а вот его коллеги держались с подчеркнутым уважением. Хотя, может быть, тут больше подойдет сложное слово «подобострастие», которое я вычитал в одной старой книге. Даже Миро, весельчак и балагур, который из-за своего острого языка не раз попадал, по его же рассказам, в нешуточные переплеты, ходил перед своим командиром, вытянувшись по струнке и называл его не иначе чем «генерал Думитреску». Услышав эту фамилию, я сразу понял, что передо мной — тот самый офицер, который задолго до моего рождения подписался вместе с папой на Пакте о дружбе и сотрудничестве в Доробанцу. Теперь он стал какой-то большой шишкой в Олтенице.