Отрицание – первая стадия принятия неизбежного.
Истерика сменялась приступами гнева, когда злилась на всех, пыталась оправдать себя, но ни черта не выходило, и от этого злилась еще сильнее. Била посуду, устраивала погром в квартире, швыряла вещи. В доме не осталось ни одной нашей общей фотографии. Разорвала, сожгла, надеясь, что боль утихнет, уляжется. Конечно же, не помогло. И вместо желаемого облегчения рыдала над горсткой пепла, оставшейся от наших счастливых моментов. Ненавидела весь мир и больше всех – себя. И Артема! Почему он так просто отказался от нас? Неужели не видел, не чувствовал, что стал для меня всем? Какая разница, что было раньше? Ты же победил! Влюбил в себя. Приручил. Мы в ответе за тех, кого приручили. В ответе! Как ты мог просто взять и уйти?! Как?!
До ломоты в груди, до исступленных криков хотелось его увидеть, услышать голос. Набрать номер и услышать простое «привет». Однако совесть и разрушающее чувство вины не давали мне этого сделать.
Врала. Шлялась с другим мужиком. В пьяном угаре опять полезла к Градову. Виновата по всем пунктам. Без права на помилование. Без права посмотреть ему в глаза. Заслужила. Но как же холодно внутри.
После разговора с отцом еще несколько дней просидела дома, упиваясь своей болью, мечтая, что в один прекрасный момент просто сдохну от разрыва сердца. Умру, и, может, тогда Тёма пожалеет о своем решении, поймет, как сильно я его любила.
Идиотка. Эгоистичная идиотка. Выдумывала триста причин, чтобы поехать к нему поговорить. И ни одна из них в конечном итоге не казалась убедительной. Потому что реальность, в которой я – законченная сука, разрушившая нашу жизнь, не изменить.
Неожиданно масла в огонь подлила сестра. Ее звонок раздался однажды вечером, застав меня во время уборки после очередного приступа гнева.
– Да, – ответила, продолжая раскладывать вещи по местам.
– Что у вас происходит? – с места в карьер начала она. – Денис сказал, что вы разводитесь!
Денис. Они с Тёмкой сразу нашли общий язык, сдружились. И сейчас продолжают общаться. Почему-то захлестнула ревность. Нет, не такая, как к представительнице женского пола. Другая. Я ревновала ко всем, кто мог быть просто рядом с ним. Разговаривать. Смотреть на него. Я – больная.
– Разводимся, – холодно ответила, прекрасно понимая, что Ковалева сейчас выдаст речь, лишний раз просветив, что я дура.
Я и так знаю! Не хочу ничего слышать! Никого! Даже сестру.
– Ты все-таки все проебала? – Марина никогда не стеснялась в выражениях. – Я же тебя предупреждала!
– Да, все как ты и говорила, можешь радоваться! – огрызнулась, чувствуя, что в глазах снова темнеет от злости.
– Чего зубы скалишь?! – в тон мне ответила она. Мои перепады ее никогда не пугали. – Могла бы позвонить!
– Я перед тобой отчитываться должна?
Не много ли руководителей и надзирателей на меня одну? Надоели все. Оставьте меня в покое!
– Что у вас стряслось? – игнорируя мой выпад, продолжала сестра.
– Какая разница? У Дениса своего спроси. Он наверняка в курсе событий.
– Кристин!
– Все, пока! – швырнула трубку в сторону.
Села на пол, обхватив пульсирующую голову руками. Неконтролируемый гнев – страшная вещь. Во мне кипели агрессия и протест против всего мира. Ненавижу. Всех ненавижу! Ведь неправа. Сто раз не права. Маринка не хотела зацепить, она на моей стороне. Я просто сходила с ума, отталкивая от себя всех, кто еще остался. Чтобы никто не мешал идти ко дну. Я этого не выдержу.
Вторая стадия. Гнев.
Спустя неделю заставила себя выйти на улицу. Распахнула дома все окна, чтобы проветрить, потому что в квартире было нестерпимо душно, нечем дышать. Атмосфера пропиталась моей болью, отчаянием. Стены давили, лишая последних сил, высасывая остатки тепла из стынущих вен.
С этого дня стала гулять в парке. Подолгу, по нескольку часов утром и вечером. Полной грудью вдыхая свежий воздух. Бродила по грязным слякотным апрельским аллеям до тех пор, пока не переставала чувствовать пальцы от холода. И только после этого шла домой.
Все мои мысли были заняты только одним. Неужели нельзя хоть как-то исправить? Зажечь хоть немного света в этом аду? Хоть маленький лучик? Искорку? Может, все-таки позвонить? А если не ответит?
А если ответит? Вдруг он умирает в разлуке так же, как и я? Мечтает услышать мой голос? Хоть на миг оказаться чуточку ближе? Что ему сказать? Я не знала. Я уже ничего не знала, не понимала, но так хотелось хоть капельку надежды. Хоть крохотную крупицу. Пожалуйста. Ведь это так просто. Неужели даже такой малости недостойна?
Третья стадия. Торг. Все как по учебникам.
На двадцатый день все-таки сдалась и набрала заветный номер. Не дышала, считая гудки, и совсем не была уверена, что получу ответ.
– Да, Кристин.
Разбилась вдребезги, услышав родной голос. Ледяная лапа когтями впилась в сердце и медленно повернулась, нанося еще больше незаживающих ран. Боже, как же я его люблю! Руки тряслись так, что с трудом держала телефон:
– Здравствуй, Артем, – голос тоже дрожал. Молчали оба. Минуты три – не меньше, пока я не нашла в себе сил спросить: – Как дела?
– Нормально, – ни единой эмоции. Ни раздражения, ни злости, ни показной холодности. Тихо, спокойно… равнодушно.
Слезы побежали по щекам:
– Чем занимаешься?
– В командировке. В Калининграде.
– Да? – удивилась. Боже, как он далеко! От осознания этого словно стало меньше кислорода. – Тебя же перестали посылать в такие поездки…
Во время которых твоя никудышная жена может раздвигать ноги перед другими мужиками. Сейчас точно зареву.
– Не перестали. Я сам отказывался.
– А теперь?
– Теперь? – секундная пауза. – Теперь нет смысла. Так даже лучше.
Сбежал подальше от меня, не желая находиться рядом, пресекая все возможные столкновения. Прикрыла динамик рукой, потому что не смогла сдержать всхлип.
Кое-как выдохнула и севшим голосом спросила:
– Когда обратно?
– Не переживай, к нужной дате успею.
Закусила губу, ловя стон, готовый вырваться из груди. Это не мой Артем. Чужой. Бесконечно далекий.
– Понятно, – банальная фраза, но на большее не хватило.
– Что-то еще?
Господи, как он отвратительно спокоен. Будто автоответчик, робот.
– Нет, – еле выдохнула, чувствуя, как ледяные змеи внутри все сильнее скручиваются в колючий ком.
– Тогда пока.
– Пока.
Он отключился, а я еще долго сидела, прижав к уху мобильник, слушая быстрые гудки, словно отсчитывающие секунды перед окончательной гибелью.
Ничего уже не изменить. Не исправить. Конец.
Заново осознала эту ужасную истину. Заново умирала, разлетаясь пеплом по ветру.
Плавно перехожу на четвертую стадию.
Оставшиеся десять дней меня полоскала депрессия. Сука. По всем правилам, во всей красе. Начиная от нехватки сил, чтобы встать с кровати, бессонницы, отсутствия аппетита и заканчивая неспособностью здраво мыслить, сделать простейший выбор. Черный хлеб или белый? Все равно. Ведь есть не хотелось. Развернулась и ушла из магазина. Потому что не могла видеть других людей, не могла их слышать. Они мне неприятны, меня тошнило от них. Во всем мире только один человек, к которому я рвалась, словно одержимая. И он сейчас бесконечно далеко от меня. На другом конце вселенной.
***
На такси подъехала к ЗАГСу. Почти десять. Уже пора.
Хотела прогулять, не прийти, проигнорировать, спрятаться, только это все не имело смысла. Бесполезно. Нас все рано разведут. Обратной дороги нет. Как бы я ни хотела повернуть все вспять, Артем не отступит. Для него все решено.
Включить бы гордость. Подойти к нему, задрав нос кверху. Одарив надменным взглядом поставить небрежную подпись, и со словами «Гуляй, мальчик. Счастье свое ты уже профукал», уйти прочь, не оглядываясь, не вспоминая. Только от гордости давно ничего не осталось, как и от меня самой.
На ватных ногах поднялась по лестнице на второй этаж. Зорина заметила сразу. Он стоял в конце коридора, смотрел в окно. Каждая клеточка, каждый нерв зашлись в агонии, в исступленном отрицании происходившего. Желание подбежать к нему, обнять, уткнуться носом в широкую спину было практически невыносимым.
