Весь следующий день я переживал по поводу того, что «песня не родится», «песня родится слишком поздно», и я не успею, как следует отрепетировать, или «меня вообще не позовут».

Поскольку все мои мысли были сосредоточены на пятничном выступлении, новые знания, транслируемые преподавателями на лекциях, в одно ухо влетали, а из второго выпархивали навстречу свободе. В среду я переживал в два раза сильнее, чем во вторник, так что даже перепутал сперва аудиторию, а потом вообще зашёл не в свой корпус. Когда наступил четверг, ко мне потихоньку стала приходить уверенность, что никакого выступления не будет, просто ребята забыли сказать об этом. А, может, они все перессорились, и сами друг с другом больше не общались.

Конечно, всё это было более чем обидно, но мне хотя бы можно было больше не волноваться о том, что я плохо спою и опозорю группу.

Ко второй половине дня я практически смирился с этим и даже успел переключить ненадолго мозги на учебные дела. А потом мне позвонила Лайк и напряжённым голосом сказала, чтобы я пришёл в бар в семь. Больше никакой информации мне получить не удалось, так как она тут же бросила трубку.

Я убедил себя не строить теории и догадки, по какому поводу встреча. И так понятно, что за день невозможно подготовиться ни к какому выступлению, пусть даже и в баре для десятка человек. Я морально настроился услышать всё, что угодно: от того, что выступление перенесли, до новости о распаде группы или о том, что мне нашли замену. По крайней мере, я думал, что готов к любому развитию событий.

Зайдя в бар, я заметил за одним из столиков Мону и Лайк. Они пили кофе, и вид у обеих был замученный. Я подошёл к ним, но они практически одними жестами отправили меня вниз.

В подвале витал острый запах пота. Я постарался не морщить нос. Росс лежал на спинке дивана, вытянувшись вдоль, с закрытыми глазами. Его волосы были мокрыми и кудрявились. Нильс сидел на другой половинке дивана, что-то наигрывал на гитаре, прерываясь на то, чтобы погрызть палец. Тебя не было. Я изо всех сил старался не представлять, что тут могло произойти, но удавалось это с трудом, глаза автоматически оглядывали стены и пол в поисках новых трещин на краске или даже пятен крови.

— Привет, — сказал я, не глядя ни на кого. С Нильсом встретиться взглядом я побаивался.

Росс приподнялся, открыл глаза и несколько секунд взирал на меня, как на часть интерьера.

— О, Тейт! А что, уже семь?

Я посмотрел на свои часы и заверил, что ещё без десяти. Росс плюхнулся назад.

— Сейчас Фер вернётся, и мы сыграем. Подожди чуть-чуть, — Росс вновь закрыл глаза.

Значит, концерт всё-таки будет, и мне придётся выучить две песни за несколько часов?

— А давно вы тут? — спросил я, надеясь, что с закрытием глаз Росс не оглох.

— В следующий раз попробуй тоже принять участие, — сказал Нильс и отложил гитару в сторону.

Вид у него был не менее усталый, чем у Росса, но он, очевидно, не хотел это показывать. Держался он хорошо, но бледное лицо и то и дело закрывающиеся глаза свидетельствовали о том, что все здесь кроме меня работали, как волы.

Нильс поднялся наверх, а спустя пару минут в проёме появился ты и принёс в помещением аромат сигарет, кофе и энергетический запал. По крайней мере, Росс тут же подскочил на ноги и принял почти цветущий вид.

— Хорошо, что пришёл, — ты похлопал меня по плечу, стараясь другой рукой не расплескать темно-коричневую жидкость в бумажном стаканчике без крышки.

— Ага, — ответил за меня Росс, — а ты — что вернулся. Как там на улице?

— Сходи да посмотри, — ты ответил довольно грубо, но Россу, похоже, было всё равно.

— Если я пойду, потом Нильс, потом девочки…

— Никто никуда не идёт, — раздался с лестницы голос Нильса.

Нильс привёл с собой Мону и Лайк. Я занял место в углу, чтобы не мешать ребятам перемещаться и разбирать свои инструменты.

— Фу, ну тут и запах, — пожаловалась Лайк.

— Не нравится, не нюхай. Или купи противогаз, — огрызнулся Нильс.

— Ребят, ну хватит, не начинайте опять, ладно? — по тону голоса Росса я понял, что ему уже надоели эти склоки.

— Чё играть? — спросила Мона, устраиваясь за барабанной установкой.

— Вторую играю тогда я, — сказала Лайк, не успевшая занять заветный стульчик.

— Только над душой не стой, — буркнула Мона.

Я подумал, что за то время, что ребята работали над песней, они успели несколько раз поссориться, помириться и надоесть друг другу. Но, несмотря на это, мне было жаль, что меня не было в это время с ними. Они-то настоящая группа с настоящими взаимоотношениями, а я всего лишь дополнение. И зачем они вообще взяли меня? Я же слышал, Нильс прекрасно поёт. Я изначально не был тут нужен. Неужели я здесь только потому, что ты так захотел? Ну и зачем это тебе?

По команде Нильса сначала вступила Мона со своим барабанным проигрышем, потом все остальные. Росс уже через пару тактов бросил игру и подошёл ко мне, чтобы сунуть мятый лист с текстом. В это же время Нильс стрельнул в нашу сторону злобным взглядом, но не отвлёкся от игры, а стал петь своим красивым низким и чуть хриплым голосом слова, записанные в моём листе.

Я подумал о том, что я вообще тут делаю? Но песня звучала здорово, поэтому я решил не думать о побеге. В конце концов, меня же зачем-то позвали. Может, я должен оценить творчество группы? Постаравшись отвлечься от мыслей, что я мог бы быть на месте Нильса, я стал просто слушать.

После двух куплетов (вместо припева повторялась последняя строчка куплета) Нильс замолчал, но ребята продолжали играть. Когда я почувствовал, что песня заканчивается, Нильс выкрикнул что-то, глядя прямо на меня. Его голос потонул в барабанной дроби Моны, но мне показалось, что обращался он ко мне.

Инструменты замолкли.

— Запомнил мелодию? — спросил Нильс.

— Я должен петь? — задал я, как оказалось, идиотский вопрос.

Нильс закатил глаза, а Росс стал демонстративно молиться потолку, прося его послать мне немного смекалки.

— Да, петь! — лицо Нильса потеряло свою привычную бледность и слегка побагровело. Уверен, если бы не дефицит времени и не усталость, он бы пульнул в меня чем-нибудь. Может, даже Россом, на которого, похоже, изо всех сил старался не обращать внимание.

Росс завершил молитву, и на секунду в комнате повисла тишина, которая после довольно громкой музыки показалась осязаемой. Ты поднял с полу стаканчик с кофе и шумно втянул в себя напиток, затем поставил назад. В отличие от всех остальных, замученные лица которых были обращены в мою сторону, ты сиял от избытка сил и чуть ли не приплясывал на месте.

— Не надо на него кричать, — обратился ты к Нильсу. — Весь настрой спугнёшь.

Легко лавируя между музыкальными инструментами, электропроводами, усилителями и людьми, ты добрался до меня и встал так близко, что даже задел меня плечом. Я уловил помимо всех прочих запахов, какой-то сладковатый аромат непонятного происхождения. На жвачку или духи было не похоже. Ты обвил меня рукой, забрал лист со словами и негромко произнёс мне прямо в ухо:

— Тебе нужно петь, как Нильс, только своим голосом и в своей манере, понимаешь? Он спел, чтобы понял, куда и когда должен ложиться твой голос.

Мне польстило твоё внимание, но со стороны, наверное, выглядело так, словно ты объясняешь мне, как последнему идиоту, элементарные вещи, поэтому мне стало неловко. Я попытался высвободиться из твоих объятий. Ты сразу же убрал руку, но при этом у тебя стал такой растерянный вид, что я даже испугался. Никогда не видел у тебя такого выражения лица.

— Извини, — пробормотал я тихо, чтобы услышал только ты. — Я не хотел…

Ты прикусил губу, и растерянность на твоём лице сменилась привычной ухмылкой. Но созерцать её мне пришлось недолго, так как ты отвернулся и ушёл к синтезатору.

— Можно продолжать? — скептически поинтересовался Нильс.

Попытки с десятой у меня получилось попадать в ритм. Сначала Нильс требовал, чтобы я пел громче, энергичнее, эмоциональнее, живее, но потом махнул рукой и сказал, чтобы я хотя бы выучил слова, а «не таращился в лист, как в смертный приговор».