– Ты слышишь, что я тебе говорю? Я скину тебя с крыши, идиотка. А может, вначале даже придушу. Не знаю, чего хочу больше. Убирайся, на хрен!

Сердце в груди колотится. Но вместе с тем меня охватывает такое умиротворение, не задевают его слова.

– Тут никого нет. Только я и ты. У тебя нет нужды доказывать, что ты сильнее, – тихо отзываюсь, по-прежнему глядя перед собой.

– Конечно, нет. Потому что я сильнее.

– Так зачем об этом говорить? – поднимаю резонный вопрос. – Ты сильнее меня. Сильнее своего отца. Сильнее многих. Суть в том, чтобы ты сам в это верил, а не кому-то что-то доказывал.

– О-о-о, – тянет насмешливо и вместе с тем крайне сердито. – Давай только без этой мути, доморощенный психолог, бля.

И садится.

Я молча продолжаю смотреть на город, но едва сдерживаю улыбку.

– Я тебя не закладывала, – сообщаю так же спокойно. – Точнее, не намеренно. Ренат Ильдарович увидел меня в этом халате и спросил, что случилось. А я попросту не умею врать.

– Я не пойму, ты сейчас хвастаешься или жалуешься? – презрительно отзывается на это Кир. – Не умеет она врать… – смахивает с пиццы крышку. Смотрит явно голодным взглядом, но брать не решается. – Признайся, плюнула? Или яду подсыпала?

– Пургена, – сладко улыбаюсь я.

Первой беру кусочек и демонстративно подношу его ко рту. Откусить не успеваю, Кирилл отбирает у меня шмат и сам вгрызается в него зубами.

– Ты без драки ничего не делаешь, животное? – раздраженно укоряю его.

– Этот проверен, – поясняет свои действия.

Я кривлюсь, но тему не развиваю. Молча беру другой ломоть.

Некоторое время просто едим. Пока я заканчиваю со своим куском, Кирилл смолачивает половину пиццы.

– Если бы мама была дома, она бы не позволила Ренату Ильдаровичу тебя ударить, – выговариваю я, промокая салфеткой руки. – Я не сказала ей. Давай завтра вместе…

– Заткнись! Нет, даже думать об этом забудь, – вновь приходит в бешенство сводный братец. Взглядом, который он на меня направляет, можно резать металл. – Никто об этом не узнает, – высекает жестко.

А я пошевелиться не могу.

Смотрю на него, и в груди неожиданно снова становится жарко. Совсем как случилось, когда отчим размахивал ремнем. Только сейчас отчего-то еще яростнее это пламя. Настолько, что нет сил сохранять неподвижность. Все тело горит и разбивает тремором. Хочется немедленно что-то сделать, чтобы почувствовать какое-то облегчение.

Первый такой приступ привел меня на эту крышу. На что способен толкнуть второй?

– Ты меня слышишь? Расскажешь кому-нибудь, считай, ты труп. После такого точно церемониться не стану, – рассыпается братец в угрозах. – Ты меня, блядь, мать твою, слышишь?

Он не рявкает, но в его голосе отчетливо пульсирует ярость. Она перетекает в меня, как ток. И вызывает страх, который трудно игнорировать, как бы я ни храбрилась.

– Слышу, – выговариваю отрывисто.

И мы замираем, испытывая друг друга взглядами. Мне никогда не приходилось кого-то так близко рассматривать, но тут как-то все само собой получается. Не то чтобы я хочу проникать внутрь него. Но по каким-то причинам чувствую, что именно это и происходит. Вижу не просто заострившиеся в напряжении черты лица… Даже не просто пыльную бурю в его глазах. В какой-то момент мне кажется, что я слышу его мысли. Чувствую все, что таится внутри. Перенимаю воспоминания.

Сердцебиение ускоряется, забивая нервными ударами слух. Дыхание туда же мчит. И я не выдерживаю. Моргаю и опускаю взгляд.

– А теперь пошла отсюда, – бьет Бойко голосом, словно кнутом.

– «Спасибо за пиццу, милая сестра», – отбиваю в отместку с издевкой.

– Уйди, сказал, – гаркает так, что я подскакиваю.

С опозданием себя одергиваю. Гордо выпрямляюсь, не понимая до конца, что происходит. Потом буду анализировать. Сейчас же важно правильно расставить акценты.

– Не обижайся, братец, но в академии я тебя все-таки подвину. Будет полезно всем. Считай, это началом терапии, – даю свободу своему внутреннему бойцу.

– Не чеши ерунду, центурион, – откровенно ржет в ответ. – Знаешь, сколько таких, как ты, было?

– Сколько?

– Не счесть!

– Запомним последнего.

– Тебя-то? Ну не будь же ты такой тупой!

– Ты не обязан всегда быть лучшим. Остановись, пока не погубил себя. Это проблемы Рената Ильдаровича, ты не обязан…

– О, я остановлюсь, – выпаливая это, подрывается на ноги и угрожающе надвигается. Я не отступаю, из-за этого почти сталкиваемся лицами. – Остановлюсь, чтобы погубить тебя, ракушка. Как же туго ты соображаешь!

– Твои слова – это только твои слова. И меня они не задевают. Понятно тебе, КираКираБу? – на самом деле мне хочется громыхнуть ногой и еще с десяток раз выдохнуть это «бу-бу-бу». Но я отлично владею собой… – Хочешь взрывать, будем взрывать!

– Тебе не стоит со мной связываться, – предупреждает тоном дьявола.

От моей наглости он зол и одновременно доволен.

– Мне следует испугаться? – хлопаю ресницами, будто и правда с умом не дружу и отчаянно нуждаюсь в его совете.

– Следует, – и я знаю, что он не врет. – Имей в виду, я на полдороги не сворачиваю. Я всегда первый. Во всем первый.

– Да-да-да, – поддакиваю и киваю. – Приятнее всего будет сделать тебя на соревнованиях!

– В какой лиге ты участвуешь? – фыркает, явно рассчитывая услышать какую-нибудь ерунду.

– В той же, в которой будешь ты.

На лице Кирилла появляется очередная презрительная ухмылка.

– Я четвертый год побеждаю. С таким отрывом, что тебе и не снилось.

– И? Я не пойму, ты сейчас хвастаешься или жалуешься? – возвращаю ему его же нелепую реплику. – Не напрягайся так, а то лопнешь от собственной важности.

– Ты, блядь, доведешь меня…

– Конечно, доведу!

– Вали, на хрен, сказал.

– Вот и пойду!

– Вот и иди! – рукой направление указывает.

Когда я не реагирую, внаглую меня разворачивает и толкает к окну. Выбора нет, но прежде чем перебраться в комнату, я, конечно же, оборачиваюсь.

– Спокойной ночи, брат, – выдыхаю, только чтобы позлить его.

– Хуят.

– Сладких сно-о-ов…

– Нет, я тебя точно когда-нибудь прикончу!

– Кира, ты куда так засмотрелся? – сидящая на моих коленях Маринка снова проделывает эту раздражающую хрень – скребет когтем мне по морде.

Резко дернув головой в сторону, ловлю ее загребущую лапу и, выкручивая ей же за спину, грубо толкаю ближе к себе. Узкая юбка задирается выше всяких границ приличия и туго натягивается на бедрах Довлатовой, являя моему воспаленному взгляду полоску красных трусов и стирая, наконец, с сознания маячащую где-то на горизонте чертову сводную сестру.

Стараюсь не замечать эту бесячую личинку в академии, но она, блядь, с тех пор как началась учеба, будто только и делает, что на глаза мне лезет. Предводитель обездоленных, мать ее. Шоркается с ними по всему корпусу. Как оказалось, все эти телята – второкурсники, а выскочку знают и почитают по каким-то там общим колхозным IT-олимпиадам. Признанный лидер, понимаете ли. Вождь вымирающего племени. Желторотая горластая блоха. Да у нее лично даже «reset» клинит. Там перегруз башни, судя по всему, конкретный. Проводка трещит и дымится, а она все таскается.

Ну, вот опять. Куда летит? Юбка как капюшон кобры раздувается. Или это не юбка… Хрен поймешь. На ногах еще какие-то кислотные подштанники, а этот мохнатый хлам туда-сюда за ветром носится. Перья, бля! Она же не представляет себя птицей? Канарейка, мать ее.

Дай мне кто-нибудь пульт управления от этой киборгши, я бы ее навек остановил. Я б ее…

Моргаю и отворачиваюсь. Вся шея в Маринкиных слюнях, а я продолжаю палить на эту крашеную сороку. Она же – бомба замедленного действия. Хрен знает, что в следующую секунду выкинет. Я не привык кому бы то ни было доверять. И то, что эта чертова инфузория может где-то сболтнуть лишнего, меня реально беспокоит.