— Это подделка. Игра. Ты меня отлично понимаешь, да, сладкий? Ты ведь никогда не играешь… 

Джим опять угадал что-то настолько глубокое, что у Александра по телу прошли мурашки. Он действительно не играл, не допускал отношения к искусству как к постмодернистской забавной игре. Он считал это слабой позицией и совсем немного её презирал. 

— Никаких символов, никаких «понарошку», правда? Никаких замен. Я бы хотел, чтобы здесь был ты. Тебе бы понравилось. 

Теперь голос Джима звучал серьёзно и спокойно. 

— Он сейчас сделал надрез у меня на груди. Длинный такой, от середины ключицы и почти до соска, слева, — произнёс он. — Грудь — это, конечно, разминка. Сам понимаешь, все органы защищены рёбрами, даже новичок справится без труда. Нас ждёт что-то более сложное. О, да… — Джим рассмеялся таким смехом, которого Александр у него никогда раньше не слышал. В нём была и боль, и совершенно открытое наслаждение, и ещё что-то очень сложно определимое. 

И видит Бог, Александр хотел верить, что Джим играет. Ему бы хватило фантазии на такую выдумку. 

Он не мог шевельнуться и выдавить из себя хотя бы звук. 

— Мы переходим на спину. Там очень много нервных окончаний, так что, сладкий, это действительно больно. Но почти безопасно. Он может расчертить мне всю спину в тетрадную клеточку. Тебе было бы сложнее с этим справиться. У тебя бы дрожали руки, да, сладкий? 

Александр знал, что никогда в жизни не взял бы в руки нож с подобной целью. 

— Впрочем, очень недолго. Я представляю, — Джим шумно выдохнул, — как тяжело и криво шла бы линия. Самое сложное тут — решиться на первый разрез. Ты прикасаешься кончиком ножа, но не можешь приложить нужное усилие. Тебе страшно, что сейчас пойдёт кровь, что мне будет больно. 

Воображение у Александра было богатое. Температура плавила мозг, онемение в теле не проходило, и он отдался во власть голосу Джима, этой странной фантазии. Ему бы действительно было страшно. Он всегда боялся причинить боль другому человеку. 

— Ты держишь нож возле моей груди, смотришь мне в глаза и думаешь, что никогда не сможешь надавить сильнее. 

Грудь? Вроде бы была спина? Но Александр и сам представлял в этой сцене глаза Джима. 

— Но ты видишь, насколько я хочу этого. И у тебя, сладкий, просто не остаётся выбора. 

Странно. Александр представлял себе картинку очень чётко, при этом осознавая: то, что у него в руках нож, не делает его ведущим. Ему виделись глаза Джима, его требовательный взгляд, и он верил — рука дрогнула бы, нажала сильнее и оставила кривой надрез. 

— Чувствуешь? — тихо засмеялся Джим. — Ты держишь нож, ты контролируешь всё вокруг, но ты не можешь сопротивляться. После первого разреза ты делаешь второй…

Да, он делает, потому что всё ещё находится под воздействием воли Джима, его желания. Он действительно проводит остриём ножа уже ниже, по животу, и его мутит от вида светлой крови. 

Третий разрез всё меняет. 

Джим взглядом указывает на левое предплечье, но Александр и сам уже не чувствует страха… 

— Чуть ниже, сладкий, — голос Джима ворвался в сознание, но не уничтожил фантазию, а наоборот, словно бы сделал её реальностью. 

Александр осознал, что стоит в собственной спальне возле обнажённого Джима, а в руке сжимает перочинный ножик с множеством лезвий, из которых только одно извлечено и уже покрыто кровью. 

Нет, не бред, подумал Александр отстраннённо.  Бред — это расплывчатые контуры, сюрреалистические ощущения, потеря контроля над телом. Джим, нож, эта кровь и ощущения были реальными.

— Ну же, сладкий, — улыбнулся Джим, разводя руки, — не останавливайся. 

На самом деле встретив твёрдый взгляд Джима, Александр плотно сжал губы, протянул руку и быстро, грубовато чиркнул ножом по внешней стороне тощего плеча. Джим даже не дёрнулся, хотя рана вышла кривая и наверняка болезненная. 

— Мягче… Мы не хотим торопиться, сладкий. 

Нет, конечно. 

Прелесть в том, чтобы никуда не спешить. Это разговор. Обычный их разговор по телефону, только без телефона и, в сущности, без слов. Александр опустился на колени и ласково провёл остриём от колена вниз по напряжённой мышце, но остановился, не дойдя до стопы. Джим чуть прищурился, но без презрения или снисхождения — он отдавался ощущениям. Под ресницами мелькнуло белое — он закатил глаза. Второй порез на той же ноге прошёл сзади, от впадины под коленом до ахиллова сухожилия. Бледная кожа на бёдрах цепляла взгляд, притягивала, как лист бумаги в тот момент, когда на кончиках пальцев зудит мысль.

— Ты хочешь, сладкий. 

— Мне страшно… — пробормотал Александр, но солгал, и они оба отлично это понимали. Страх остался очень далеко позади. 

Он сглотнул, не ощущая языка во рту. Он не мог делать этого на самом деле. 

— Не смотри на лезвие. На меня. 

Даже если бы захотел, он не сумел бы вырваться из хватки взгляда Джима, так же, как не сумел бы остановить руку с ножом. 

На заднем плане играло что-то… знакомое, лёгкое. Он ухватился за фразу: 

«Эй, взгляни на меня,

Я единственный,

Кто нашёл связь!».

И по позвоночнику прошёл холодок от этих слов. Выпрямившись, он зашёл Джиму за спину и, едва веря, что действительно делает это, провёл тупой стороной ножа за его ухом и ниже по шее. Джим снова рассмеялся, на этот раз довольно, чуть хрипловато. 

— Ты быстро учишься, сладкий. 

Александр не хотел чертить клетку на его спине. Это было бы слишком примитивно, поэтому он обвёл сначала одну лопатку, затем вторую. Получились крылья. И тут же память по ассоциации подкинула красочное описание «Кровавого орла». В груди резонировал глубокий грудной голос молоденькой Шер. Звуки тормозились в ушах, цеплялись, растягиваясь до невозможности, и так же замедлялись движения руки с ножом. Смех Джима сплетался с замедленной песней, но стоило ножу чикрнуть по кости, как поверх наложился быстрый ремикс. 

«Со звуком

Всё в порядке».

Не совсем. Ритм вообще был не тот, он сбивался и крошился, сыпался. И в то же время никогда эта песня не звучала настолько в тему, никогда не была Александру так близка. 

Он снова посмотрел Джима в глаза, но не увидел их — только мутную пелену перед собой. Рука стала тяжёлой. 

— Сделай это, сладкий, — попросил Джим. 

Александр сделал. Песня оборвалась. 

Потолок был… высоким. И ещё длинным. Очень длинный белый потолок. Почему именно длинный? Александр не мог сказать точно, но чувствовал, что в этом есть какой-то смысл. Длинный белый потолок. 

Не длинный, а почти квадратный, на самом деле. 

Александр смотрел на него немигающим взглядом, пытаясь поймать за хвост ускользающую мысль, очень важную и меткую. Казалось, если он сумеет уловить её, воскресить в памяти, то разом всё встанет на места. 

Но голова отказывалась работать, невзирая на все его усилия. Мир вокруг покачивался, и только потолок оставался стабильным. С чего он вообще взял, что потолок длинный? И что это была за важная мысль? 

Он зажмурился, подстёгивая память. Эта мысль пришла к нему сейчас… Недавно. Вчера вечером. Он читал ответ корейцев по поводу проката «Стены», потом… К горлу подступила тошнота, голова загудела, а воспоминания о вечере оборвались. Господи, складывалось ощущение, что вчера он пил по-чёрному. 

А ещё звонил Джим. 

Нет, не звонил. Он не стал бы звонить после того раза. Александр был убеждён: пока «Стена» не выйдет в прокат, Джим не станет выходить с ним на связь. И всё же его не оставляло чувство, будто вчера они говорили. 

Тело казалось ватным. Снова открыв глаза, Александр скосил взгляд на окно и увидел, что из-за штор пробивается солнце. Пошевелил пальцами и правой рукой сжал телефон, который лежал у него на раскрытой ладони. 

Всё-таки звонил. 

В груди разлилось разочарование, к которому добавила злость на самого себя: как он мог забыть о разговоре? Как вообще?..