Я сел за письменный стол. Машинально открыл ящик. Ничего. Второй — ничего. Впрочем… Я просунул руку подальше. Блокнот. Умеренной толщины, в дерматиновом переплете. Раскрыл. Ага, записи на немецком. В полутьме и видно плохо, и почерк ещё тот.

Ладно, сунул в карман курточки. Курточка у меня брезентовая, с карманами. Для рыбалки. Или вот для субботника.

Собрался уже уйти, но захотелось посмотреть на секционный стол — каков он. Какие новинки. Почему новинки? Потому что в нашем институте, во всяком случае, на тех кафедрах, которые я знаю, оборудование дореволюционное. Рабочее, но дореволюционное.

Стол был накрыт клеенкой.

Я откинул её. Ага, на станке была фиксирована крыса. Чепрачная. Так и есть, ставили острый опыт. За двадцать лет она должна была либо сгнить, либо мумифицироваться. Мумифицировалась. То ли воздух сухой, то ли вводили сильные антисептики, или бальзамирующие составы. Или побочный эффект какого-то опыта?

А станочек неплохой. Тоже немецкий. Неужели и это выбросят? Нужно бы намекнуть на кафедре физиологии, у них-то станки похуже будут. Прямо скажу, никудышные станки.

Наклонился, чтобы разглядеть название фирмы, выгравированное на станке.

И…

Крыса шевельнулась! Едва-едва, да и, фиксированная, она не могла бы шевельнуться сильнее, но она двигалась. Безусловно.

Взял лежащий рядом со станком пинцет, потрогал лапку. Та дернулась — насколько позволял станок.

Первым желанием было побежать, позвать, показать.

Но — стоп.

Есть тайны, прикосновения к которым убивает, вспомнилась строчка из романа. Ладно, я. Что знает один, можно и скрыть. А что знает студенческая группа — выплывет обязательно.

Да, сейчас не пятьдесят третий. Бабушка о том времени рассказывала мало, и уже потому я понял, что было невесело. Совсем. А люди, которые тогда были капитанами и майорами, сегодня полковники и генералы. Пусть буковки и поменялись.

Очевидно, что дело с ВЛК закрыто. Пусть оно таким закрытым и останется. Если, конечно, получится.

Я освободил крысу из станка и положил на пол. Та медленно поползла к санитарному стоку, уходящему в стену, и спряталась в нём.

Возможно, девочки и в самом деле видели крыс. Только не совсем живых. А вот таких.

Я был в перчатках — огородных. Таскать ящики дело занозистое, пыльные стулья — грязное, а руки нужно беречь. Потому никаких отпечатков пальцев нигде я не оставил.

Оставил на пыльном полу отпечатки ботинок, но ботинки у меня самые простые, местной обувной фабрики «Рассвет».

Я аккуратно прикрыл дверь, спустился вниз и вышел под полуденное солнце. Отсутствовал двенадцать минут. Похоже, отсутствие мое внимания не привлекло — все разбрелись по бурьяну, мальчики налево, девочки направо. Природа требует возврата.

Налево, так налево.

А там и добытчики вернулись. Четырнадцать бутылок пива, одна — минералки. И чебуреки. Ещё горячие.

Сытый комсомолец — работящий комсомолец. И когда приехал грузовик, мы быстренько погрузили ящики в кузов. А тут и хозяйственник объявил, что со стульями нужно повременить. Может, их и приспособят подо что-нибудь. Заносите стулья обратно в ВЛК.

Мы занесли. Пятьдесят стульев на пятнадцать человек — пустяки. Мы их поставили в коридоре, к стеночке. Аккуратно. Как в приемной сельского врача, только там два-три стула, а здесь — вон сколько.

— Ну, молодцы! — сказал хозяйственник, запер дверь и сказал, что поставит группе отлично. На субботниках тоже стали ставить оценки, такая вот инициатива.

Надя напомнила, что завтра к девяти на демонстрацию, и все стали расходиться. Немного утомились, что есть, то есть. Ну, и замарашки, не без того.

Я пошёл к вокзалу. Девушки остались в городе. Дела, и с утра на демонстрацию, чего уж разъезжать.

Вероятно, особых последствий не будет. Похоже, о ВЛК, вернее, о том, чем она занималась, все забыли. Иначе кто б нас пустил в здание. Как забыли? Да легко. На излете дела врачей министерство госбезопасности переформировали, Рюмина арестовали и расстреляли, а вместе с ним и эмгабешники рангом пониже тоже… того. Если и остались причастные, то предпочитали таиться, и не ворошить былого. Хорошего ведь не наворошишь, а назад в камеру ох как не хочется.

И второе. Ну вдруг, только вдруг, мне все это показалось? Крыса была совершенно мертвой, а двигалась (не скажу «ожила») исключительно в моём сознании? У меня же крысы — пунктик. Даже пунктище.

Хотя вряд ли. Себе я верю. Хоть и не хочется, а приходится — верить себе.

Ладно. Во-первых, может, всё и обойдется. Во-вторых, если вдруг найдут что-то интересное, если хватятся, если делом займутся большие знатоки, мое слово сторона: таскал ящики и стулья. Будь я один такой, взяли бы в оборот, но, думаю, в ВЛК побывали и побывают сотни. И студентов, и рабочих, и вообще… Всё затопчут, все перевернут… Но от ботинок я всё же избавлюсь. Во избежание недоразумений.

Придя домой, я сказал Вере Борисовне, что пообедаю сам, сейчас и устал, и на субботнике мы перекусили, поздравил с наступающими праздниками, и отпустил. Завтра у нее полноценный выходной. Хотя всё равно придет, скучно ей одной без дела.

Мне тоже было бы скучно. Но дел много. Перчатки и ботинки завернул в газету, купленную на вокзале. Домашние газеты, те, что выписываю, решил не трогать, опять во избежание. Потом душ. С новой сауной я затеваюсь раз в неделю, если девочки просят, а одному мне и душа вполне достаточно. Переоделся в домашний костюм. Галстук выбрал красно-синий, оксфорд. Никого я не ждал, но вдруг кто-то придет, а я без галстука. Нехорошо.

А раз я с галстуком, то всё в порядке. Можно и подумать.

На бабушкиной полке книжного шкафа отыскал скромную книжечку. Скверная бумага, без переплета. «Введение в учение о парабиозе», профессора Николая Заведенского, издание 1921 года. В ней, помнится, было упомянуто об опытах с животными, доводимыми до состояния, неотличимого от смерти, но путем определенных воздействий возвращаемых к жизни спустя дни и недели. Тотальная анестезия.

Я поднялся в мезонин, уселся за стол и раскрыл книжечку.

Вот оно: в состоянии тотальной анестезии подопытные животные, обычно крысы, неделями обходились без еды и воды, переносили охлаждение до минусовых температур, через них пропускали электроток — а потом возвращали в нормальное состояние. Не совсем нормальное — зверьки становились агрессивными, время прохождения лабиринта удваивалось и утраивалось, но сам факт того, что казавшееся умершим животное оживало, требовал дальнейшего углубленного исследования.

Я вернул книжечку на место.

Возможно, в ВЛК как раз и занимались «дальнейшими углубленными исследованиями»? Возможно. Возможно, там исследовали влияние пенициллина на фертильность? Возможно. Возможно, там просто опробовали новый УДЕ? Всё возможно. Но в послевоенное время денег на пустяки не тратили. Готовились к новой войне. Работали над атомной бомбой, над стратегическими бомбардировщиками, над ракетами, тратя колоссальные ресурсы. И восстанавливали промышленность, сельское хозяйство, транспорт, всё восстанавливали. Значит, ВЛК была важным объектом. Почему же её закрыли?

Я взял найденный в столе блокнот. Не стоит его раскрывать, ой, не стоит, кричал внутренний голос. Хоме Бруту тоже кричал, а он не удержался, и посмотрел на Вия.

Не удержался и я.

Раскрыл.

Глава 9

7 ноября 1973 года, среда

ПРИЗЫВЫ И ОТКЛИКИ

— Строители и монтажники! Повышайте эффективность строительства! Стройте экономично и добротно, на современной технической основе! Сдавайте пусковые объекты с высоким качеством и в срок! Ура!

— Ура! — вразнобой кричали строители, монтажники и примкнувшие к ним граждане.

Год назад и мы кричали оттуда, из колонны. А теперь стоим на трибуне и смотрим на демонстрантов сверху вниз. С завистью.

Там, внизу, люди двигаются. Идут, размахивают портретиками, смеются, а, главное, минуют трибуны — и разбегутся. А мы стоим неподвижно, с чувством важности происходящего. Так нас проинструктировали: не смеяться, не трепаться, не отвлекаться на пустяки. И стоять будем до последней колонны. Судьба у нас такая.