Весь следующий день Мири проплакала взаперти. Пускали к ней лишь горничную Рози. Та утешала юную госпожу изо всех сил. Она-то и растормошила будущую невесту, застывшую к вечеру в совершеннейшей прострации, и заставила думать, думать, не сдаваться… Приводила примеры из книжек, прочитанных тайком с госпожой, о том, как отважные героини не сдавались, даже если их собирались выдать за стариков и уродов, за злобных колдунов или порочных правителей. Отважные девы не плакали. Или, порыдав немного, говорили: «Ах, так? Не будет этого!» и начинали энергично действовать. Плели интриги, сбегали из-под венца, по дороге к заветной цели непременно находили любовь всей своей жизни… Да даже если и выходили замуж за нелюбимых и отвратительных, то злодеи со временем оказывались существами с тонкой душевной организацией, исправлялись и становились настоящими героями, тоже любимыми. Так может всё не так уж страшно? Надо только взять себя в руки, подумать… и определиться: бежать ли прочь, переодевшись юношей, или, скрепя сердце, пойти под венец, но постараться разглядеть что-нибудь хорошее в муже?

Ах, эта практичная Рози…

По крайней мере, после её разговоров Мирабель тоже стала думать: а вдруг всё не так страшно? Но главное — что, если донна дель Торрес просто возьмёт да и откажет этим старикам в их прошениях о браке?

Очень хотелось верить в чудо. Потому что бежать… Куда? Кто её приютит? Кому она нужна? Страшно…

И чудо свершилось.

К полудню возле особняка Карраско остановилась карета донны Софьи Марии Иоанны дель Торрес да Гама. Величественная немолодая женщина прошествовала в дом в сопровождении двух красавцев-сыновей, одному из которых предстояло вскоре принять из её рук жезл Главы. Братья удивительно походили друг на друга, лишь смоляную шевелюру старшего, Георга, пересекала седая прядь. Поговаривали, так особо отметила его Морана при последней встрече.

Донна Софья неторопливо опустилась в кресло для почётных гостей. Сыновья заняли место по обеим сторонам, неторопливо и насмешливо изучая собравшихся в парадной гостиной членов семьи и домочадцев Карраско. Поприветствовав всех кивком, женщина, которую в Иккаре невозможно было бы даже представить Главой Клана, заговорила.

— Итак, дон Фернандос, к делу. У меня на рассмотрении — сразу три прошения о браке с твоей внучкой. О срочном браке! Видимо, чтобы не оставить возможности более ловким и смазливым поухаживать за их невестой… Покажите же мне этот прекрасный цветок, что едва появился в свете — а из-за него уже ломают копья и перья. Ну? Не эта ли крошка?

Под её немигающим, как у змеи, взглядом Мирабель оцепенела. Опомнившись, кое-как присела в положенном этикетом реверансе и замерла. Вот сейчас. Судьба. Решится.

Ей казалось — время застыло. Лишь чутьём она угадала, что донна Софья отвернулась. И только тогда Мири сморгнула, прогнав слёзы.

— Фернандос! — услышала она суровый голос. — Старый ты пень! Ты что, белены объелся? Да любому из твоих будущих зятьёв вдвое больше лет, чем тебе! Или жадность затуманила последние мозги? Этого птенца — да в игрушки дряхлым сластолюбцам? Я была о тебе лучшего мнения. Молчать!

Порывающийся возразить Карраско-старший неловко отступил, умолкнув под её тяжёлым взором.

— Вот и молчи, — спокойно добавила донна Софья. И вновь уставилась на Мирабель. — Да уж… невеста.

У Мири задрожали губы. Лишь неимоверным усилием она сдерживалась, чтобы не броситься в страхе вон из гостиной. Стояла, как смертного приговора ожидая.

И вдруг услышала прямо в голове шёпот-скороговорку:

«Всё будет хорошо, драгоценная донья. Не надо волноваться».

Тогда впервые в жизни она услышала мыслеречь. В их семье отчего-то никто не общался таким образом. Или… возможно, именно её, молоденькую девушку, выгодный капитал, который хотели удачно вложить, не торопились обучать этому искусству, дабы не водилось у неё собственных секретов? Так или иначе, но почему-то она сразу поняла, что с ней говорит один из молодых дель Торресов.

Тот самый, младший, что сейчас еле заметно и ободряюще ей подмигнул.

…Как он на неё смотрел, боги, как смотрел!

С едва заметной мягкой улыбкой, чуть сощурившись… Прищур этот слегка гасил пламя чёрных, как ночь, бархатных глаз, и в то же время позволял разглядеть густые, на зависть девушкам, пушистые ресницы. Высокие скулы, твёрдый волевой подбородок, прихотливый изгиб губ… Настоящая мужская красота, ничего общего не имеющая с картинной херувимной внешностью мужчин Карраско. Если в братцах Мирабель ангельские черты, хоть и с налётом порочности, смотрелись по молодости лет естественно, то отец их выглядел, как порядком потасканный и побитый судьбою, а то и спившийся ангел. И это несмотря на почти правильный образ жизни и совсем редкие в последнее время возлияния. Старший Фернандос, хоть и не выглядел столь гротескно, но относительно молодое (благодаря усилиям магов-косметологов) лицо, оставшись почти кукольным, плохо сочеталось с обрюзгшим телом и возрастной скованностью движений.

На братьев же Торресов хотелось любоваться.

Гигантами они не были, но стать и стройность зрительно придавали им роста. В мужчинах, замерших у кресла почтенной матери, чувствовались и сила, и ловкость, и даже своеобразная грация. Мири вспомнила, как легко и изящно они проскользнули в гостиную — бесшумные, как большие коты, опасные, как хищники… Да. Опасные, это чувствуется, но для кого-то ещё, а вот для неё здесь и сейчас страшнее всего казались нежеланные женихи. Как их назвала донна Софья? Дряхлые сластолюбцы.

Кроме того, она панически боялась остаться наедине с отцом. Дедушка-то характером помягче, к ней благоволит, и вряд ли начнёт вымещать досаду от отказа Главы на внучке. А вот с батюшки станется переложить на неё вину. Хорошо, если обойдётся пощёчинами, а то опять запрут в комнате, оставив на хлебе и воде.

А главное — он ведь не успокоится, опять возьмётся за своё. С поправкой на мнение донны Софьи, разумеется. Возможно, новые претенденты на руку дочери окажутся чуть моложе, но уж никак не беднее и родовитее этих, забракованных.

— … Подайте донье кресло! — услышала она и не сразу поняла сказанное. Слова пробивались с трудом, будто заложило уши, глаза застилал туман… Кресло? Кому? Ей? Должно быть, ведь среди собравшихся больше не к кому обратиться «донья». Она едва не упала на сиденье и испуганно вскинула голову.

Старший дель Торрес, что с седой прядью через всю голову, смотрел на неё в упор, пристально. В отличие от младшего, он не улыбался. Но губы его были странно сложены… дудочкой? Вот он едва заметно напрягся… и вместе с выдохом к Мири унеслось едва видимое серебристое облачко. Не доплыв до девушки, оно рассыпалось, обдав ароматом свежести и грозы. И тотчас отхлынула подступившая от волнения и чересчур стянутого Рози корсета дурнота. Его губы шевельнулись. В голове прошелестело: «Так лучше? Успокойтесь, донья. Всё хорошо».

Теперь на неё смотрели и Торресы, и домочадцы. Причём все они стояли перед гостьей, в полном соответствии с этикетом, а Мири, видите ли, сидела. Ей хотелось зажмуриться и провалиться сквозь пол. Без сомненья, это кресло отец тоже припомнит.

— Вполне естественное для девушки волнение, — неожиданно мягко сказала донна Софья. — К тому же, похоже, она у вас не привыкла ни к повышенному вниманию, ни к обществу, как к таковому. Я слышала, дон Фернандос, вы ещё чуть ли не взаперти держите и разрешаете выходить из дому не чаще раза в неделю. Это так?

Отец прокашлялся.

— Обычная система воспитания для молодых девушек, донна.

— Позаимствованная вами в Иккаре, где принято считать, что место женщины — под ковриком в мужниной спальне. Вы мне эти восточные замашки бросьте, дон. Добро бы, сами родились и выросли в тех местах, ещё можно было бы понять; но вы же здешний уроженец, цивилизованный, вроде, человек! Извольте вернуться к нашим традициям и к уважительному отношению к особам женского пола, в том числе и к родной дочери. Узнаю о вашем неподобающем к ней отношении — прокляну лично и надолго. Вы меня поняли?