— То, за чем ты гоняешься, однажды само тебя найдет, братишка, — внезапно с очень серьезным видом проговорил Медвежонок, поймав взгляд альфы. — Ты торопишь события.

— И слышать ничего не хочу, — поморщился тот. — Хана, тогда до вечера.

Он не называл меня «маленькой омегой», когда рядом были другие обитательницы Дома. И очень редко смотрел при них мне в лицо. Словно лишний раз хотел подчеркнуть, что я для него не отличаюсь от всех. Что я не его принцесса в башне, которую он так тщательно оберегает и буквально обслуживает. И я знала, что не должна воспринимать это так болезненно и остро, но у меня не получалось. Я никогда не выбирала эту жизнь и все вот это, но почему-то он вел себя так, будто я одна виновата в том, где оказалась и что со мной сейчас происходило. И вкупе со всем прочим это отчего-то невероятно эмоционально изматывало.

— Ты знаешь, чем он занимается в городе? Что это за Сэм, которого он так ищет? — спросила я, когда мы с Поппи снова остались на кухне вдвоем. Она мыла щербатые, потемневшие от времени тарелки, я вытирала их жестким вафельным полотенцем и ставила в буфет, одну на другую.

— Йон хорошо хранит свои тайны, — помолчав, ответила она. — Даже Ория не знает всего, хотя ей он доверяет больше всех нас.

— А Никки? Думаешь, она знает?

— Почти наверняка. Я бы, по крайней мере, удивилась, если бы это было не так.

Какое-то время тишину на кухне разбавлял только звук текущей воды, приятный стеклянный звон тарелок и едва слышное мурлыкание радио под потолком, но потом я все же заговорила снова.

— Мне кажется, он очень рискует, занимаясь этим сейчас. Нас же ищут.

— Он умеет быть осторожным, не переживай, детка. И упорства ему не занимать. Если решил что-то сделать, то обязательно сделает. Ория ведь изначально не хотела, чтобы Никки жила с нами. Говорила, что это опасно, ведь ее будут искать и все дела. Но Йон как-то ее убедил. Уж не знаю как, но, если он во что-то упрется, его вообще не сдвинуть. У старшей сестры к нему… слабость. Он ей напоминает ее брата, я так думаю. Ты же сама знаешь, как это бывает.

Я знала, о чем она говорит. Бестии чаще всего рождались по двое, а иногда и тройняшками. Это было еще одной особенностью нашей биологии. И поэтому с самого раннего детства мы уже не были одиноки, уже чувствовали себя связанными с кем-то, и, вырастая, заменяли связь с братом или сестрой на связь с партнером. Но, к сожалению, в последние несколько десятков лет все чаще среди двойняшек только один рождался настоящей бестией, а второй — человеком. Но это становилось понятно только к подростковому возрасту, когда такие, как мы, обретали свой запах, разделяясь на альф и омег. И когда у одного из близнецов этого запаха так и не появлялось, это всегда было огромным испытанием для их связи. Мы с моим братом это испытание не прошли, и после того, как стало ясно, что он не-бестия, мы очень резко и очень сильно отдалились друг от друга. Мама к тому времени уже слишком глубоко увязла в собственных проблемах, чтобы как-то сгладить или остановить этот процесс. Поэтому, когда впоследствии мне пришлось в спешном порядке уехать из родного города, никто из них и не подумал меня остановить. Я уже много лет не общалась со своей семьей, не считая дежурных созвонов по праздникам, во время которых мы все равно, кажется, толком не знали, что сказать друг другу.

И все же встречались и те, для кого эта братская связь оставалась безмерно важной на протяжении всей жизни, даже если физически близнецы не были вместе. И, может быть, поэтому то, что Ория назвала нас с Йоном именно близнецовыми пламенами, так глубоко и резко зацепило меня. Я уже однажды потеряла одного близнеца, который не смог справиться с тем фактом, что его природа отличалась от моей, и в том, чтобы обрести другого, связанного со мной не родственными, но куда более интимными, сложными и крепкими узами, мне чудилась какая-то вселенская справедливость. Словно иначе и быть не могло.

— Думаешь, он просил ее и за меня? — негромко уточнила я, возвращаясь к нашему с Поппи разговору.

— Кто знает, — пожала плечами черноволосая омега, явно не испытывая особого желания говорить на эту тему. Каждый раз, когда я пыталась обсудить с кем-то нашу с Йоном связь, диалог выходил крайне неуклюжим и коротким. Я не знала, что было тому причиной — отсутствие у собеседников каких-либо представлений о предмете разговора или банальная зависть, причин для которой я, правда, совершенно не находила.

В тот день я чувствовала себя особенно скверно. На этот раз забыться не помогала даже работа и, перетаскав уйму барахла с заднего двора в старенький пикап, на котором одна из омег отвозила этот мусор на городскую свалку, я все еще не могла избавиться от неприятных мыслей. Мне вдруг начало казаться, что ничего хорошего со мной уже просто не может произойти, и все, что меня ждет впереди, это бесконечная череда бессмысленных пасмурных дней, в один из которых судьба все-таки схватит меня за зад и заставит отвечать за свою глупость и недальновидность. Подумать только, если бы я в тот клятый вечер не решила срезать путь, всего этого бы просто не произошло. Одно неверное решение, одна идиотская идея, и от моей жизни остались одни лохмотья.

Когда начало смеркаться, на улице стало ощутимо холоднее. Даже несмотря на то, что в Восточном городе зимы были куда мягче, чем в моем родном северном городке, погода все равно была далеко не летняя. Из-за того, что я не взяла с собой из дома никаких теплых вещей, мне выделили темно-серую дутую куртку из местных запасов — она была мне велика и не особо хорошо грела, но это было все же лучше, чем ничего. Надевая ее, я отчего-то ощущала себя персонажем какого-то мультика — круглым и мягким, как ватный мячик.

— Самое время основать клуб, — вздохнула я, смерив взглядом своих компаньонов — шесть забитых до отказа тканевых мешков с бельем, таких же круглых и пухлых, как я. Сев среди них на крыльцо черного хода в ожидании Йона, я пожалела, что у меня нет сигарет. Можно было стрельнуть у кого-нибудь из девочек, но, честно говоря, мне было лень заходить в Дом и искать дружелюбное лицо. Да и Йон явно не особо любил запах табака.

Словно мне в самом деле должно было быть до этого дело.

Вздохнув, я подняла глаза, изучая первые вспыхнувшие на темнеющем небе звезды. Темнота с каждым днем приходила все раньше, отбирая у нас остатки и без того коротких блеклых дней. Я не любила ночь и ее непроглядную мглу. Она пугала меня. В тенях могли прятаться монстры, клыкастые и зубастые, так и мечтающие вонзить свои зубы в податливую нежную плоть. Некоторые из них прямо сейчас толпились у центрального входа в Дом, окаченные неоновым светом мигающей вывески. До меня доносился приглушенный расстоянием гул их голосов, но, к счастью, запахи ветер нес в другую сторону.

Йон подъехал на пикапе прямо к крыльцу — видимо, успел перехватить машину у тех, кто сегодня был ответственным за мусор. Прямо удивительно, что, сколько бы мы ни расчищали задний двор и ни вывозили хлам, его словно бы и не убавлялось. В иные моменты мне становилось почти интересно, кем были прежние хозяева этого здания и почему после них осталось так много разнообразнейшего барахла.

— Не замерзла? — уточнил альфа, опустив стекло со стороны водительского сидения.

— Нормально, — отозвалась я, поднимаясь и с удовольствием разминая затекшие ноги. — Я уж начала думать, что ты не появишься.

— Дела задержали, — коротко ответил он, выходя наружу и помогая мне по одному затащить тяжелые мешки в кузов пикапа.

— Ищешь новую зацепку? — спросила я.

— Вроде того.

— Ты мне так и не расскажешь, в чем там дело, да?

— А ты хочешь знать? — недоверчиво уточнил он, затаскивая последний мешок и откидывая со лба вьющиеся пряди черных волос.

— Не знаю. Наверное. Я слишком многого сейчас не знаю в своей жизни, — пожала плечами я. — Кто такой этот Сэм?

— А у тебя ушки на макушке, — досадливо качнул головой Йон, снова забираясь в кабину. Я последовала за ним, и он завел мотор, осторожно выводя машину на дорогу. Отсюда уже было видно главный вход в Дом, и я невольно бросила короткий взгляд на тех, кто там стоял. Кажется, они пришли сюда компанией — трое рослых альф с настолько бандитскими рожами, что мне стало не по себе и очень захотелось сползти под сидение. Мне смотреть-то на них было страшно, а девочки Ории позволяли им куда больше, чем это. Наверное, они имели право называть меня белоручкой и «цивилом» и смотреть свысока. Моя, пусть и тяжелая, жизнь все же не шла ни в какое сравнение с тем, через что проходили они. И что самое грустное в этой ситуации — к чему они уже совершенно привыкли, не считая это чем-то постыдным, неправильным или недостойным. Или жестоким по отношению к ним самим.