Наверное, можно считать судьбоносным провидением, что у него с собой внезапно нашлись презервативы. Потому что в ином случае я бы почти наверняка залетела, ведь это было все равно что бросить семена в густой свежевспаханный чернозем. Сперва он пытался быть деликатным, но я, поддаваясь своим ненасытным инстинктам, просила его быть жестче, и все кончилось тем, что он оказался сзади, крепко держа меня за волосы и буквально вдалбливая в сцену, у которой мы стояли.
Я думаю, они пришли на запах. Не могли не прийти, если так подумать. То, что произошло дальше, я старалась не вспоминать. Они были повсюду, а я никак не могла ими насытиться. Они наполняли меня со всех сторон, а тех, кому не хватило места внутри, я ублажала руками или они делали это сами, стоя рядом. И мне было хорошо. Самое отвратительное, что порой заставляло меня посреди ночи сжиматься в комочек под одеялом, вцепляясь себе ногтями в плечи, это то, что мне было хорошо. Если бы мой рот не был занят, я бы визжала и скулила от восторга. От переплетения чужих запахов, покрывающих меня, я сходила с ума, и мое безумие заражало и их тоже. Мы были настолько перевозбуждены, что я готова была поклясться, что в какой-то момент двое из них, не выдержав напряжения и того, что им так и не досталось самого сладкого, начали совокупляться друг с другом. Я помню стоны, что перебивали музыку, помню цветные пятна от прожекторов, мечущиеся по полу, помню, как по моей коже стекало их семя и какой невыносимый яростный голод переполнял меня изнутри. Он утих не сразу, скорее сойдя на нет вместе с моими физическими силами. Когда альфы оставили меня, я не могла пошевелиться, я просто лежала на полу и слизывала их остатки с себя, потому что они казались мне безмерно вкусными.
В таком виде меня нашли коллеги, которые обеспокоились моим исчезновением. В таком виде меня кто-то снял на телефон, и позже эта фотография стала достоянием местных групп в соцсетях — причем как тех, кто яростно ратовал за целомудрие омег и называл меня последними словами, суля мне смерть от клыков разгневанного Великого Зверя в комментариях, так и тех, чья аудитория просто любила кадры посочнее, чтобы со смаком передернуть на них. Я так и не узнала, кто слил это фото, но была благодарна хотя бы за то, что на нем не было видно лица — только пышная копна спутанных рыжих волос.
Слухи распространялись быстро. Совершив над собой невероятное волевое усилие, я все же вернулась на работу, когда период течки закончился, но сбежала оттуда еще до обеда, когда мне передали аж две записки, в которых альфы из высшего звена предлагали мне поехать с ними на выходные в загородный дом и «как следует повеселиться». Я видела это в глазах каждого, кто смотрел на меня — осуждение или жалость. И это в лучшем случае, потому что находились и те, кто считал нормальным сально подмигивать и чуть ли не напрямую изображать руками то, что, по их мнению, произошло в том зале. Не стоило сомневаться, что после того, как эта история и мое фото разошлось по всем местным группам в соцсетях, не было ни шанса, что я смогу отмыть это пятно со своей репутации. Поэтому я решила уехать, выбрав конечным пунктом назначения огромный, густо населенный Восточный Город, в котором никому не было дела до того, кто живет с ними на одной лестничной клетке.
Я попыталась представить себе, как Йон каким-то неведомым образом нашел бы то старое фото и узнал обо всем остальном. Смог бы он простить меня? Смог бы понять, если бы я сказала, что это не было насилием и что до встречи с ним это был мой самый запоминающийся и яркий сексуальный опыт, которого я безмерно стыдилась, но после снов о котором всегда просыпалась совершенно мокрая, а иногда даже от оргазма? В том, что случилось, не было ни грамма чувств или осознанности, только сырая биология, густая и дурманящая. До того, как я встретила Йона, я больше и близко не испытывала подобного захлебывающегося удовольствия от секса. Понадобилось целых шесть альф и полный раздрай в моих половых гормонах, чтобы по интенсивности и яркости моих ощущений сравниться с тем, что я испытывала рядом со своим близнецовым пламенем.
Но было и еще кое-что. Кое-что, что я до сих пор не могла толком осмыслить и осознать для себя. Тот вечер был грязнейшим пятном в моей истории, но он же был самым особенным событием в моей жизни. Полностью потеряв над собой контроль, покорившись своей природе, отдавшись ей с дикой, необузданной страстью, я погрузилась так глубоко в собственную суть омеги, как никогда до и после этого. И я ощущала себя сильной и свободной, я словно бы смеялась над всеми общественными нормами и предписаниями, и, хотя те альфы безраздельно владели моим телом в тот момент, на самом деле это я управляла ими, как древняя языческая богиня, чьи жрецы бьются в экстазе от прикосновения к ее божественной плоти. Это чувство больше не повторялось, поскольку я больше никогда не позволяла себе терять контроль и следовать зову своей истинной природы. И лишь один вопрос без умолку звенел у меня в голове, когда я думала обо всем этом — а возможно ли было повторить его иначе? Не опускаясь так низко, не используя для этого чужие желания, не опираясь ногами на головы жрецов, чтобы подняться к солнцу? Рядом с Йоном мне казалось, что это возможно. И не об этом ли в конце концов толковали старые книги, обещая духовное просветление для душ, соединенных истинной связью?
Как бы я хотела, чтобы у нас было время это выяснить.
На лестнице раздались шаги, и мы с Медвежонком, что по-прежнему крепко обнимал меня, без слов повернули головы в том направлении. Тадли, как и всегда, выглядел совершенно невозмутимым и разве что не насвистывал себе под нос, перебирая ногами по ступеням.
— О, вы здесь, — произнес он, приподняв брови и как будто с некоторой неловкостью окинув взглядом стоящего рядом со мной омегу. Что ж, по крайней мере, у него достает ума понимать, что из-за произошедшего утром стоит испытывать неловкость.
— Как он? — спросила я, постаравшись внутренне настроиться на любые новости.
— Судя по всему, болезнь у нашего пациента прогрессирует куда быстрее, чем обычно, — отозвался доктор, покачав головой. — У меня было не так много практики с подобного рода случаями, но этот — самый скоротечный на моей памяти.
— Он еще вчера вечером был почти в порядке, а ночью… — Я осеклась, ощущая себя так, будто пробираюсь по покрытому скользкой глиной горному склону — каждый неверный шаг так и тащит меня вниз, к краю. Незачем было зря снова провоцировать себя, вспоминая и думая о плохом. — Но лекарство же ему поможет, верно?
— Да, он показал… хорошую восприимчивость к препарату, однако… — Тадли осекся, словно сомневаясь, стоит ли продолжать.
— Однако что? — нетерпеливо спросила я.
— Послушайте, милочка, я не подписывался быть третьей стороной в этих переговорах! — поднял руки он. — Я бы не стал его слушать, потому что считаю такое поведение безответственным, но с другой стороны, с учетом оставшихся у вас доз лекарства этот вариант был не худшим.
— Я не понимаю, — помотала головой я. — О чем вы говорите?
— Да ну в самом деле, эта драма уже начинает меня утомлять, — нервно отмахнулся тот. — Я врач общей практики, а не психотерапевт. Я очень уважаю мадам Орию и ценю ее… отношение. — Он снова покосился на Медвежонка, и тот мило улыбнулся ему в ответ. — Но избавьте меня от необходимости быть тем, на ком вы, милочка, сорвете свою злость.
— Что вы сделали с ним? — Мой голос зазвенел, переполненный то ли страхом, то ли гневом, но Тадли решительно направился к выходу мимо нас, подняв руки в знак того, что не собирается продолжать этот разговор.
— Только то, что он сам попросил, — все же сообщил он, убедившись, что я не собираюсь хватать его за плечи или иным способом добиваться от него ответа силой. — Вам стоит поговорить с ним, а не со мной.
Поднимаясь к Йону, я ощущала свинцовую тяжесть в ногах и удивительную легкость в голове. Там не осталось мыслей. Вообще никаких. Я устала бороться — с его упрямством, с нашей незавидной судьбой, с собственным отчаянием и желанием опустить руки. Кто в конце концов я была такая? Просто обычная омега, каких еще тысячи и сотни тысячи в нашем мире, которая столкнулась с силами, во много раз превосходящими ее собственные. Я сделала все, что могла. Действительно ли сделала? В какой именно момент можно будет с чистой совестью поверить в это и ни о чем не жалеть?
