Именно эту скандальнейшую фразу про поправку мозгов, пророненную в беседе с журналистом одного из бульварных изданий, из уст в уста передавали на всех литературных сборищах. И сильнее злорадства коллег по перу была лишь их парадоксальная зависть. Пусть Мари сейчас добровольно-принудительно совершала прогулки по закрытой территории и принимала оздоровительную терапию, но, тем не менее… Тем не менее, она была гвоздем сезона, самой популярной персоной. А за популярность в богемной среде можно было не только в элитную психушку съездить, а и душу дьяволу продать.
Желание публичности, охватившее местную публику, оказалось единственным новшеством, которое я заметила, вернувшись в литературную тусовку спустя несколько лет. Творцы больше не прятались в закрытых кафе и клубах. Наоборот, теперь они выходили к народу, на улицы, пытаясь сломать миф о собственной элитарной загадочности. Всем своим видом писатели и поэты демонстрировали крайнюю демократичность, готовность идти на контакт, общаться и болтать за жизнь с читателями. Но только делали это они не от искреннего дружелюбия, а чтобы «попиариться», привлечь внимание к собственной персоне. В камерном книжном мирке постепенно установился и укрепился тот же принцип, который давно диктовал порядок в других сферах: все должно быть продаваемо. А, значит, искусство тоже превращалось в бизнес. Точнее, шоу-бизнес.
По законам шоу бизнеса полагалось блистать и шокировать, ибо ты продаваем, если ты на слуху. Глядя на странные, если не сказать бездарные выходки некоторых гениев, я с грустью вспоминала Ярослава и его эффектные эскапады. Вот кто бы с легкостью вписался и разнообразил это пестрое общество, к которому я все же привязалась. Ведь именно эти по-детски самовлюбленные и смешные люди стали тем самым якорем, за который я зацепилась в попытках не скатиться на дно отчаяния из-за жизни без Марка.
Прошло уже два месяца с момента его отъезда, а он по-прежнему никак не мог вырваться ко мне. Работая практически без выходных и задерживаясь на службе допоздна, редкие свободные часы по моему же убеждению он тратил только на сон. Я не могла и не хотела требовать его присутствия рядом, зная о бешеном, на износ темпе его жизни. Каждый наш телефонный разговор заканчивался тем, что мы прощались с надеждой на скорую встречу, и снова и снова откладывали ее по моей просьбе.
Чувствуя по голосу, как сильно устает Марк, я снова и снова вспоминала наш первый месяц в Одессе и его эпопею с поступлением в университет. Теперь он переживал то же самое, только на кон было поставлено нечто большее, чем студенческий билет. Марку с его амбициями и нежеланием ходить в пешках, приходилось вновь и вновь доказывать свой характер и умение брать на себя удар, решать задачи куда более сложные, чем те, которые обычно доставались новичкам.
Он с неохотой посвящал меня в подробности происходящего на работе, но я догадывалась, что Марк затеял какую-то большую игру, и если что и тормозило его — так это жесткая иерархия, принятая в том мире, в который он хотел вписаться. И прогнуть его под себя, быстро взлетев по лестнице, перешагивая через нижние ступеньки, было невозможно. В его кругах не просыпались, как я, звездой-однодневкой. К власти и весомому имени там шли упорно и целенаправленно, годами. Марк был готов к этому, но действовать активно решил еще на старте. И сейчас ему нужно было сразу же заявить о себе, выделится среди таких же вчерашних выпускников, едва пришедших на службу — в этом была его цель, которой он следовал с тихим упорством.
Поэтому я понимала, что не стоит отвлекать его еще и рассказами о том, как мне больно каждое утро пить остывший кофе на нашей огромной и неуютной кухне, как тяготит меня эта квартира, похожая на огромного робота-наблюдателя. Как тяжело настроиться в новых стенах на творчество и набрать хотя бы пару строчек в пустом поле файла, несмотря на то, что в моем распоряжении был полноценный рабочий уголок с компьютером и выходом в интернет.
Неприкаянно шатаясь вечер за вечером из угла в угол, тратя время на пустые и бессмысленные занятия, я забросила даже свой главный проект — сайт помощи страдающим от саморазрушения, наш клуб анонимов со странностями, который совсем недавно был мне вторым домом. Ребята-модераторы почти за год его существования и так научились справляться без меня. А еще мне было стыдно перед теми, кому помогли мои строки, и кто пришел поздравить меня с выходом книги, а я взяла и сбежала от них.
Да, никто не попрекал меня этим поступком, некоторые даже шутили, что я писатель и мне положено быть немножечко сумасшедшей. Но я не могла не заметить тонкую невидимую стенку, вставшую между нами с того памятного августовского дня. Теперь смотрители форума, продолжавшие жить проблемами подписчиков, были им гораздо ближе, чем я, ушедшая в свою жизнь и в шумный мир писательских развлечений.
Связь с еще одним моим детищем была безвозвратно потеряна — вслед за рукописью, второй птенец оперился и уверенно выпорхнул из гнезда.
Я же, чтобы не остаться совсем одной, продолжала регулярно бегать на различные вечеринки, капустники и творческие сборища, заполняя этим бесполезным шумом тишину в сердце. Иногда с чувством скрытой тревоги, я думала о том, что сказал бы Вадим, если бы увидел, как складывается моя писательская жизнь. Уж он точно не погладил бы меня по голове и не одобрил привычку залихватски трещать о последних сплетнях, щедро запивая несвежие разговоры шампанским, чтобы хоть как-то погасить осадок от подобного отдыха.
Чем дальше, тем чаще я вспоминала о нем — о моем бескомпромиссном учителе, привевшем меня в мир, где я сейчас так радостно и легкомысленно прожигала жизнь, и удивлялась, почему мы до сих пор не пересеклись ни на одном из мероприятий, ведь я посещала почти каждое из них. Пару раз, поддавшись порыву откровенности под воздействием коктейлей, я чуть было не задала вопрос о Вадиме кому-то из случайных знакомых в полной уверенности, что узнаю хоть что-нибудь. Ведь в нашей тусовке невозможно было держать в секрете подробности из собственной жизни, даже очень постаравшись. Слухи и сплетни все равно просачивались по капле и бурно обсуждались. Но его имя не было на слуху этой осенью, и вскоре я начала подозревать, что немногочисленные тихие разговоры о нем тут же стихают при моем появлении.
Так мои новоявленные «друзья» отплатили мне за нежелание откровенничать о подробностях наших взаимоотношений с Вадимом.
Тем не менее, то тут, то там, по капле я собирала информацию и вскоре начала догадываться, что в Киеве он наездами, так как с головой ушел в какой-то очередной проект-расследование, с преподавательской деятельностью завязал и с головой окунулся в путешествия-авантюры-приключения.
С чувством невероятной горечи я понимала, что не только нанесла ему удар в спину, но и посодействовала отказу от любимого дела — уходу из университета. Конечно же, Вадим не мог оставаться там после всех бурных обсуждений нашей скандальной связи, ловить на себе сочувствующие взгляды коллег и утешения в стиле: «Вот такие вот они, студентки-вертихвостки». Это было для него оскорблением едва ли не большим, чем мой неожиданный отказ. Причем оскорблением регулярно повторяющимся — в обществе всегда любили жалеть и делали это с завидным упорством, тайно злорадствуя. Поэтому, чтобы начать новую жизнь, Вадиму пришлось бросить все.
Эта новость изводила меня день за днем. Трудно было представить себе учителя более талантливого и харизматичного, чем он. И теперь по моей вине университет лишился одного из лучших преподавателей, а студенты потеряли главного вдохновителя и организатора работы всех клубов, брифингов и прочих неформальных мероприятий, которыми славился мой бывший ВУЗ.
И все это из-за одного необдуманного поступка одного очень неуравновешенного человека.
Я гнала от себя эту навязчивую мысль невыносимо длинными осенними вечерами, плавно перетекающими в хмурые и затяжные зимние сумерки. Но в мозгу упорно стучал молоточек: «Это ты, это ты виновата». И заглушить его могла только новая компания, только новый вечер, проведенный за обсуждением глупых и пустых новостей, только новый паб или концерт, любой новый повод убежать из квартиры, которая без Марка так и не стала мне родной.
