Рядовой встал с места и молча, не издав ни единого шепота, перерезал верёвку, подав руку Уильяму, чтобы тот поднялся.

— Убирайся отсюда нахер. Я не мудак, как ты мог подумать. Да, по мне не видно, но я действительно не хотел всего этого, — парнишка смотрел прямо в глаза старику. — Вначале я просто подумал, что это ты… Что это ты во всём виноват — в их смертях. Был уверен в этом и хотел справедливости, хотя теперь даже не знаю, как твоя смерть помогла бы её получить. Я понятия не имею, зачем Бернард взялся за оружие. Я вообще не знаю, зачем он со мной пошёл!.. Но я знаю одно: никто не переживает этот суд, наёмник, — в руки Хантеру упал тяжёлый боевой нож. — Думаю, ты это знаешь лучше, чем я. А я… Я такого всем наговорил, — Ларри на секунду опустил голову. — Я же не знал, как всё было! Я просто был зол! Сказал то, что думал. Как предполагал!.. А теперь они меня и слушать не хотят, — Хан размял кисти и, положив нож в кобуру, встал на ноги. — А потом твой парнишка рассказал, что нашёл тебя, лежащего с фильтром в руке перед телом Леви. Сказал, что ты не дополз всего пару метров… Что пытался, пока я… В этом суде не будет справедливости. Только кровь. Потому вали отсюда. Иди любой дорогой и обходи это грёбанное место… Чердак пуст — его должен дежурить я. Пацан уже ждёт тебя там. Плюс ко всему там валяется твой плащ и разорванная к хренам рубаха — это всё, что я могу предложить. Про оружие и припасы забудь — разобрали уже все всё, что видели.

Уильям из Джонсборо кивнул и поспешил удалиться. Уже в конце пентхауса, у лестницы наверх, его вновь окликнул рядовой, держащий перед собой жетон на старой железной цепочке.

— Эй!.. Это твоё, я полагаю. Ты, конечно, не выглядишь сентиментальным, но, думаю, это тебе пригодится. Просто затем, чтобы.

В руки старику упала небольшая плашка. Конечно же, он знал, что там написано: «Джеймс Виттима. 03.06.2061. Вторая отрицательная», — а на задней же стороне то, что сам мужчина написал уже сам в далёком две тысячи восьмидесятом — после освобождения: «Свобода — это право не стрелять».

Как только жетон упал в руки наёмнику, он тут же услышал подлый шёпот, эхом отдающийся по помещению. Пока его взгляд остановился на табельном пистолете, что лежал в кобуре, тёмная, размытая, но очень высокая фигура вышла из-за одной из колонн пентхауса. На ней всё ещё не было очертаний лица, но по одному взгляду на неё Хан мог уверенно утверждать: она улыбалась.

— Давай убьем его, — шепнул силуэт, стоящий позади парня и раскручивающий вокруг большого пальца только что полученный нож. — Ты подумай: пистолет, патроны, бронежилет, прочая амуниция… — парень действительно был в полном боекомплекте, так как находился в карауле. — И всё это за один взмах ножом! Если выйдешь в мир сейчас — сдохнешь. У тебя же нихрена нет с собой. Чёрт, да даже еды нет! — фигура подошла к солдату и оперлась на его плечи, выглядывая из-за головы. — Давай же. «Если жизнь даёт тебе шанс — используй», — один легкий удар и…

Хан опустил глаза и прислушался к ощущениям — его желудок выл от голода, словно голодающая собака, а инстинкт самосохранения говорил о том, что нож мало подходил как для охоты, так и для убийств. Наверху его ждал лишь ещё один голодный рот, сырой плащ и разорванная рубашка. В момент сомнения взгляд его вновь упал на кобуру, где поблёскивала сталь оружие, но он смотрел и видел лишь следы от верёвок на своих запястьях — всё ещё синие. Он молча пожал руку Ларри и поспешил уйти, а силуэт тут же растворился в воздухе.

На чердаке было всё так же пыльно. Сквозь гул генераторов не было слышно ничего, а сквозь закрытые ставни — ничего не было видно, и всё же Уильям Хантер знал куда идти — лампочка в дальнем углу светила, отражая человеческую тень. Парень сидел на снайперской позиции Тихого, опустив голову, и время от времени посматривал в окно. Рядом с ним лежали плащ и рубаха.

— Зачем ты соврал, что я пытался спасти солдата? Ты же сам видел, что кто-то пристрелил его.

— Потому, что иначе Ларри не решился бы тебя спасти. А он хотел… Очень хотел. Вину, должно быть, чувствовал, — не поворачиваясь, ответил Мальчик.

— Это ты тоже понял по глазам?

— Люди куда прозрачнее, чем мне казалось. Особенно, если их что-то тяготит — они всеми силами пытаются показать это… Что им нужна помощь, поддержка, толчок. Даже если их характер сопротивляется… Держи, — парень обернулся и вытянул руку с револьвером в ней.

— Как достал?

— Соврал. Сказал, что он принадлежал Джеймсу и попросил отдать мне как память. Думаю, они просто не могли отказать — он же был бывшим военным, как-никак. И погиб. Как и остальные.

— Он сам тебе рассказал о своей службе на армию?

— Да. И то, почему ненавидел себе подобных — тоже.

Старик откинул барабан — шесть пуль ровно. «Забавно». Положив пистолет в кобуру, он накинул рубаху, попытавшись окончательно не порвать рукав — не получилось.

— Вот… Блять, — пришлось придерживать единственный целый кусочек шва.

— А что с лицом?

— Это?.. Это цена свободы, — он накинул плащ и положил оружие в кобуру. — Пошли отсюда — я хочу похоронить Джея или, хотя бы, сжечь тело.

— Уже.

***

В Ботаническом Саду Оклахомы было пусто — большинство из растений уже отцвели или сгнили из-за обильных дождей, и лишь древние деревья остались на своём прежнем месте, приятно шелестя желтеющей листвой на ветру. Там, среди всей той пустоты, забытых грязных окон и холодного бетона стояли два деревянных креста, а перед ними — две такие же серые, как и небо, фигуры.

— Вот он.

— А кто второй?

— Брат.

— Ты сам… Двоих?

— Нет. Попросил ребят об одолжении. Они согласились.

— Понял.

Старик положил руку в карман и обхватил жетон, лежащий там. Какое-то время он просто сжимал его и смотрел на крест. Или в пустоту? Мысли всё так же не хотели лезть в голову, рушились ещё в самом зачатии. Единственное, что было реальным — шум ветра. Тихий, спокойный, безмятежный. «Всё пройдёт, — говорил он миру. — И все пройдут».

— Знаешь, что плохого в смерти? — спросил вдруг Хантер. — Человек оставляет по себе слишком глубокий след. Раз за разом. Вот, как оно происходит: чем дольше живёшь — тем больше теряешь. А потери… Чувствуются куда сильнее, чем приобретения. И след оставляют по себе глубже. Это как идти по зубьям пилы — ты долго-долго поднимаешься вверх, привыкая к человеку, принимая его к себе в сердце и в голову, а потом, когда ты оказываешься на вершине, оказывается, что следующий шаг ты должен сделать в обрыв — опуститься на тот же уровень, с которого начинал. Шаг и всё — нет человека. И начинаешь сначала. А на конце этой пилы — пусто. Нет там ничего — всеми богами поклялся бы, если бы верил — только смерть. И вот что худшее во всём этом? — Парень вопросительно поднял глаза. — Осознание того, что кто-то благодаря тебе поднялся на ту самую вершину. Что кто-то должен будет упасть вместе с тобой. Только вот ты умрёшь — твоё сердце уже никогда не сожмётся, а сердце того, кто продолжит жить… наверняка оставит по тебе печать, — Хантер поднял перед собой жетон. — И вот эта печать — всё, что есть по человеку. Вся память. Ни вещи, ни наследство — ничего из этого не играет роли — это лишь средства, в то время, как память и воспоминания — это цель. И… Пока ты помнишь человека, пока можешь воссоздать образ в голове — он всё ещё жив.

— Как с праздником Мёртвых в Мексике?

— Да. Как с праздником Мёртвых в Мексике. По крайней мере, так проще тем, кто остался.

Уильям повесил брелок на вертикальную часть креста и встал перед могилой. «Я должен был тебя пережить. Должен был. У нас ведь был с тобой уговор, помнишь? Что, когда придёт моё время, ты убьешь меня. Клятва. И вот, ты умер… А время так ещё и не пришло. Как ты мог?! Как ты мог так поступить?! Прости меня…».

— Я побуду с тобой немного? — заговорил Мальчик. — Найду себе место, где захочу остаться, и тут же уйду. Просто я… Прости, понимаю — не время, но это важный вопрос… Можно? — Уилл молчал. — Если не для меня, то для него… То есть!..