Только сейчас Уильям посмотрел на своего собеседника и его невзначай пробрало на смешок: тот был одет в тяжёлые осенние сапоги тёмно-жёлтого оттенка, из-за которых виднелись серые носки и шорты выше колен, цвета земли. Довершала всё это незаурядная, чуть темнее шорт, толстовка, которую мужчина предпочитал носить расстёгнутой, выставляя на вид грязноватую белую майку.
— Неделя, — сдавив в себе смех, ответил он.
— Тогда немного. Были тут ребята в военной форме — местные, знаю каждого по именам и то, кто с кем на рыбалку ходит, если ты меня понимаешь, и какой-то стриженый хипарь, похожий на байкера, похожий на скинхэда, похожий на наёмника… хрен его знает в общем, — он неловко запинался, отсчитывая на пальцах.
— Давай про «хипаря».
— Ну, сам-то я его встретить не смог — он пришёл под вечер, а вечерами у меня аншлаг — видел его только мельком: чёрный, в чёрном, чёрные короткие волосы, чёрная короткая борода, чёрное-чёрное-чёрное… Я тебе говорю — то ли байкер, то ли скинхэд, если хоть кто-то из этих отморозков ещё остался. С ним пацан… или пацанка — тоже не понять. Держался\держалась хвостом, особо далеко не отходил\а, был или была в капюшоне непонятного мне цвета. Вроде всё.
— Отлично, а теперь… Нет, я не могу… Скажи, тебя ограбили, что ли? — старик провёл по лицу ладонью, уже не скрывая смешков с его стороны. — Нет, я серьёзно…
— Что? Ты это о… А чего не так-то с моим прикидом, а?! — покосив голову, спросил собеседник. — Хрен ты скажешь, когда я в этом барахле, что мне пятьдесят восемь лет, понял? Хрен-то там! Я даже лысеть не начал, чего уж — шляпа не нужна! Кстати о ней…
— Ладно-ладно. Слушай, я думаю поискать этого «хипаря» в каком-нибудь отеле — это мой напарник. Где здесь есть что-нибудь похожее?
— Э, не, — отвлечённо ответил тот, высматривая что-то у входа одного из домов, ближе к земле. — Ты что-то отупел, дружище. Смотри, если сейчас он выходит из города, то ты, — он выставил руку за спину и снова начал считать на пальцах, не разгибая спины, — теряешь время — раз, теряешь напарника — два, теряешь моё уважение — три. А я, как хороший друг, не допущу даже шанса на то, что буду видеть здесь твою рожу больше двух недель подряд. Так что сейчас я возьму какой-нибудь еды, и мы с тобой отправимся к мосту — перехватим его, если выйдет. А вечером уже двинем в отель — мост поднимут и даже при большом желании никто… А, вот она! — он направился к какому-то пьянице и ловким движением сорвал со спящего тела чёрную треуголку с парой нашивок на ней. — Так вот: никто не сможет выйти, — всю последующую к мосту дорогу Мафусаилу из Строббери пришлось выслушивать странные шутки о пиратах.
— И давно ты решил покинуть Джорджию, чтобы взять этот городишко, также, уверен, полный свобод и прав, на абордаж? — опершись на столб у моста, спросил наёмник.
— Около года и шести месяцев назад — весной, — второй сел на землю рядом со столбом и демонстративно почесал бороду. — Хотя, чтоб не соврать, Джорджию покинул я гораздо раньше — спустя неделю, после твоего предложения.
— Что, тебя так испугал сам шанс того, что я возьмусь за оружие, а ты будешь стоять рядом? — посмотрел на него сверху Уилл.
— Нет — то херня… Надеюсь, ты понимаешь, почему я не согласился, да?
— Уже обсуждали, — Хантер сел рядом. — Дерьмо то было, а не предложение. Вообще чёрт его знает, почему я это говорил.
— Не гони…
— Особенно учитывая то, что я сам не хотел становиться шлюхой с пистолетами, — перебил его тот, достав револьвер с кармана, — но пилигримом много не заработаешь, а…
— А рак в лес не убежит.
— Точно. Не пожелал бы тебе такого. Ничего бы вообще не пожелал — ни рака, ни пуль, ни убийств… Вот скажи мне, как мудрец: в чём разница физической смерти человека, — он навёл револьвер на сердце, — от моральной? — и тут же перевёл его на наклонённую голову, упёршись виском в ствол.
— Только в том, — Мафусаил ловким движением выхватил пистолет из рук друга, — что после моральной смерти можно воскреснуть. Не наводи эту штуку на себя почём зря, а если и было какое-то «не зря» — рассказывай, какого хрена ты ещё жив.
Наёмник громко выдохнул и медленно начал рассказывать пилигриму события последних четырёх лет. В них было мало приятного. В какие-то моменты — в те, во время которых Хан глядел на своего товарища сквозь волосы, ему казалось, что глаза того наполнены то ли страхом, то ли сожалением, а, возможно, и тем, и другим. Серые глаза Мафусаила из Строббери тускнели с каждым сказанным Уильямом словом, улыбка медленно опускалась с лица, но не исчезала — превращалась в лёгкую, горькую и опечаленную тень самой себя. Он не задавал вопросов. Мог. Сотни раз мог, но молчал. Тучи летели быстро, слова — нет. Наёмник в какой-то момент перестал быть наёмником, и говорил открыто — не упускал ни одной подробности, ни одной детали, ни одной эмоции — рассказывал так, как переживал это.
— …и вот, я приехал сюда… Не знаю, зачем. Зачем вообще было всё то, что происходило со мной в последние недели — не знаю, — взгляд Хантера был устремлён куда-то вниз — в землю, в кромешный-кромешный ад, где ему, как казалось, было самое место. — Хочу просто собраться с силами и… и попытаться искупить то, что сделал в самом начале, пока ещё не поздно. Если уже не поздно…
Нависла тишина. Хантер закрыл глаза и старался не думать вообще ни о чём — смотреть на пустоту такой, какой она и есть. Он чувствовал, как по спине, где-то в правой её части, бегут мурашки — то ли от озноба, который пробирал его даже в плаще, то ли от мысли, от страшной искры разума о том, что он уже больше четырёх лет не имел возможности так просто говорить кому-то правду о прошлом или будущем — не утаивая. И он рассказал обо всём. Почти.
— Хреново, брат, хреново…
Уильям из Джонсборо обернулся и уставился на своего друга — тот сидел с опущенной головой точно так же, как и он сам. Пожалуй, именно из-за этого он и доверял Мафусаилу — тот сохранил поразительную способность к сопереживанию людям, к их пониманию. Весь последующий день они просидели в тишине — до заката оставалась всего пара часов.
— Что будет, когда ты найдешь их? — вдруг спросил товарищ, смотря на смену часовых у переправы.
— Не знаю… Что должно быть?
— Это ты мне скажи, — он поднялся с земли и медленно зашагал в сторону города — сегодня его не покинет уже никто. — Ты же понимаешь, что Девочке будет безопаснее в башне военных? На авианосце, куда забирают всех детей? В море, где нет ещё трупов?
— Понимаю. Я… Я не хочу забирать её. Не хочу отнимать шанс на что-то более…
— …надёжное?
— Нормальное, — Хантер поднялся и рывком нагнал собеседника. — Она маленькая. Ещё маленькая. Мне осталось недолго, чего бы я там не думал. Но сколько? Год? Два? День? Месяц? Она не успеет вырасти — не успеет стать самостоятельной и защитить себя. А это будет значить, что я соврал. Соврал не во благо ни ей, ни себе — вообще никому, — мимо с хохотом промчались дозорные — у них начинался выходной. — Хочу лишь убедиться, что с ней всё в порядке.
— А что с Александрой? Нет, я не имею ввиду… Что у тебя с ней? Ты ведь упомянул её лишь одним словом, и то…
— Не знаю.
— Как это? Тут же, обычно, всё просто…
— Нет… Да… Не знаю. Я не знаю. Она спасла мне жизнь, Мафусаил — лишь несколько людей в этом мире были способны на это. Мне достаточно — я ей должен.
— Хм… Предположим, понятно, однако я не…
Но не успел пилигрим пройти и двух метров, как тут же был сметён пробегающим парнем, который, даже не оглянувшись, скрылся в толпе. Наёмник быстро поднял своего друга, пока тот держался второй рукой за плечо да выкрикивал брань, и оттащил с дороги, по которой неслись ещё несколько фигур.
— Ар… Грёбаные фанатики, — процедил сквозь зубы подбитый, — Это догони! — средний палец во всю свою мощь сиял убегающим вдаль силуэтам.
— Что ещё за «фанатики»? — спросил у друга Хантер, поправив тому капюшон.
— Судьи, чёрт бы их побрал, — отряхнулся собеседник и прохрустел позвоночником.
