Они управились в несколько минут. Он был слишком возбужден и слишком долго ждал до этого. Еще немного помедлить — и рванул бы сейчас вместо планируемого ресторана в квартиру де Брольи, спросить, почему они все же не вместе. Почему она не хочет столь вожделенного им «вместе». Он, признаться, уже подзабыл. Пусть бы напомнила, а после он объяснил бы ей все по-своему, даже сейчас, столько месяцев спустя.

Уходя, Юбер оставил девчонке на столе запрошенную сумму и даже немного сверх того — за излишнюю свою порывистость, а после, приведя в порядок и себя, и свою одежду, убрался прочь. Такси больше не вызывал, спустился в ближайшую станцию метро, откуда низким грудным голосом, но все же совсем непохожим на Пиаф, девчонка-подросток во всю глотку распевала:

Je sais pas son nom, je ne sais rien de lui

Il m'a aimée toute la nuit

Mon légionnaire![4]

Вечер обещал быть музыкальным даже чрезмерно, но слушая, он медленно впитывал и интонации, и подрагивание голоса, и гул других голосов, скопившихся в коридоре подземки. Самому себе Юбер напоминал бездомного пса, словно это не его всего-то несколькими часами ранее чествовали в Елисейском дворце. Словно это не он с утра получил задание, которое никому другому не доверили бы, тогда как еще полтора года назад Риво совершенно серьезно называл его куском мяса, годным лишь сражаться. Словно ему совсем не осталось что терять.

Все нараспашку. Душа нараспашку. Форменный галстук в кармане пальто. Новехонький военный крест — где-то там же. Таким он и входил в пестрый зал кабаре, где его ожидали Уилсоны, раздобывшие это приглашение. Где на сцене с небольшим оркестром, набиравшим популярности в столице, играл черноволосый пианист редкой цыганской породы. И где за одним столиком ему предстояло сидеть с женщиной, которую когда-то давно он незаслуженно обидел.

Сколько их, таких, которые рады бы были открутить ему голову?

Однако, вопреки его ожиданиям, Катти Ренар, впрочем, теперь уже мадам Эскриб, едва завидев его, неожиданно подмигнула и указала на соседний пустующий стул. Оказывается, люди иногда излечиваются. И от обид, и от ран, почти несовместимых с жизнью.

[1] Колониальная дорога 4 или RC 4 — древний путь Индокитая, имевший важное стратегическое значение в Первую индокитайскую войну. Расположена на севере Тонкина, вдоль границы с Китаем на протяжении 200 км и была местом частых сражений подразделений Французского союза с «черными знаменами» (китайские бандиты), японцами и Вьетминем. В 1950 году французские экспедиционные силы потерпели поражение на этом участке, и дорога была потеряна.

[2] Во Нгуе́н Зяп — вьетнамский генерал и политик. Принимал участие в Индокитайской и Вьетнамской войнах. Он также известен как министр внутренних дел правительства Хо Ши Мина, главнокомандующий войсками Вьетминя, главнокомандующий Народной армией Вьетнама, министр обороны и член политбюро Коммунистической партии Вьетнама.

[3] Жюль Мок — французский политик и государственный деятель, социалист, член французской секции рабочего интернационала (СФИО — Section Française de l'Internationale Ouvrière), участник Сопротивления, Министр обороны Франции с июля 1950 по август 1951 года.

[4] Я не знаю его имени, я не знаю ничего о нем, он любил меня всю ночь, мой легионер (песня «Мой легионер» впервые исполнена Мари Дюба в 1936 году, однако с 1937-го появляется в репертуаре Эдит Пиаф, с которой впоследствии прочно ассоциируется).

Престарелый консьерж ее дома, все еще помнивший Марселя, по той же старой памяти и к ней до сих пор относился весьма нежно. Один из немногих оставшихся. Большинство людей глядели на нее если не с презрением, то с опаской. В мире мужчин за ней прочно закрепилась репутация шлюхи, и ей никогда не забыть того, какой шквал мыслей и чувств накрыл ее в тот день, когда она поняла, что люди с немалым любопытством стараются заглянуть на коляску, в которой она катала поначалу маленького Робера — посмотреть, какой у него разрез глаз или какого цвета кожа. После она стала просто родившей без мужа. После привыкла.

А сейчас… снимала церемонию награждения в Елисейском дворце. И ее провожали те же мужские взгляды, что и в прошлой жизни, а она знала, что никогда от них не избавится.

Да, по-прежнему, кроме мамы и Шарлезы, к ней относились только генерал Риво, несколько старых приятелей и вот, пожалуй, консьерж.

Он ее и встречал на пороге, когда она входила с улицы, пахнущая сыростью и весной.

— Мадам де Брольи, — почтительно пророкотал немолодой мужчина с хорошей выправкой, как у военных прошлых лет, торопливо открывая перед нею дверь. Она спокойно улыбалась и поднималась по лестнице на крыльцо.

— Закрывайте, холодно, ваш ревматизм не дремлет, Вокье!

— В моем возрасте не иметь ревматизма уже стыдно, — отчеканил консьерж, пропуская ее внутрь. — Отчитываюсь: мадам Прево и мсье де Брольи гуляли с утра. А после обеда ваша кухарка ходила на рынок, хотя сколько уж я ей говорил, к вечеру там ничего уже и не остается.

— Зато цены сбавляют, — усмехнулась Аньес. — Вы же знаете, как рачительна Шарлеза.

— Это уж знаю, — мечтательно вздохнул Вокье и грустно улыбнулся. За их Шарлезой он и рад бы приударить, да только вид у нее был — не подступишься. Но о его поздней влюбленности не знал лишь ленивый в их доме.

Аньес ласково ему улыбнулась и направилась к лестнице, чтобы теперь подняться к себе в квартиру. Она не жила больше в Иври-сюр-Сен, попрощавшись с казармами, как надеялась, навсегда. Но продолжая работу на КСВС, оставалась в Париже. Теперь ее обычным маршрутом были поездки в Отель де Бриенн на официальные встречи командования. Как сегодняшняя. С той лишь разницей, что сегодняшняя была с первыми лицами государства.

И с подполковником Юбером.

Особенно с подполковником, о присутствии которого ей заранее ничего не сказали, иначе… Иначе! Она хотя бы была готова, даже если отказаться нельзя!

Аньес открывала дверь своим ключом, разувалась, снимала пальто — все это в совершенной тишине. Лишь на мгновение на глаза попалась Шарлеза, приложившая указательный палец к губам. Это значило лишь одно — тихо, Робер спит. А если уж Женевьева не вышла поздороваться с ней, стало быть, спит и она. Единственный мужчина, пусть и всего года отроду, подчас так выматывал их женское сообщество, что падали они по очереди, не чувствуя под собой постели. Но все три женщины их дома никогда от него по доброй воле не отказались бы и не променяли нынешнюю жизнь на ту, что была прежде, без него.

По дороге в свой кабинет, Аньес заглянула в детскую, которую они соорудили из комнаты, где прежде у нее размещалась целая гардеробная. Так и есть. Робер спит в кроватке, мать — на кушетке рядом. Заходить внутрь она не стала, чтобы и правда не разбудить, хотя, возможно, и надо бы, а то потом до утра будут разгуливать по квартире, а у нее работы столько — за ночь не переделаешь. Да она и скучала. Скучала по мальчику, чей ясный взгляд и смешные уши с первого дня запали ей в сердце. Это самое сердце он сжимал своими маленькими вечно липкими ладошками так же, как сжимал шоколадного зайца, которого ему вручили на Рождество. До тех пор, пока тот не растаял и не размазался по рукам коричневой сладкой кашицей.

Покинув детскую, она ушла к себе, работать. И работала до вечера, когда хорошо слышала, что встали уже и мать, и Робер, а комнаты наполнились запахом приготавливаемого ужина. Теперь здесь пахло совсем иначе, чем при Марселе, или чем когда она жила одна. И Аньес сложно было сказать, не скучает ли она по прежнему одиночеству. По запахам прошлого. По тишине стен. По выходам в свет и дорогим туалетам. По вечерним сигаретам в кресле Марселя и возможности не думать о том, о чем думается сейчас все чаще. Наверное, иногда она и правда скучала, но никогда не позволяла себе раскисать.

Ей нравилось занимать ванную, проявляя фотографии, пока Шарлеза запекает картофель с телятиной на ужин, или возиться с «Пасторалью» Жиля Кольвена, ночами отстукивая отредактированный текст на печатной машинке, когда Женевьева варит ей очередную чашку кофе, лишь бы немного порадовать ее и дать передышку. Ей нравилось, что частенько все вешалки в доме занимали мокрые пеленки, развешенные на кухне у плиты или в комнате возле обогревателя — сдавать их в прачечную они не успевали, и Шарлеза то и дело возилась со стиркой, а Аньес каждый раз собиралась раздобыть настоящую сушилку, и каждый раз деньги уходили на что-нибудь другое. Ей нравилось ездить в Отель де Бриенн по первому звонку Риво и нравилось, что там, на другом уровне подчинения на нее теперь смотрят иначе, чем сумасшедшую женщину в форме, угодившую во вьетнамский плен и чудесным образом вернувшуюся оттуда глубоко беременной. Ей нравилось в свободные дни выбираться из дому с коляской и бродить улицами, разглядывая, будто впервые видит, Париж. Ее мальчик родился в свой срок в конце зимы и теперь проявлял неугомонный, непоседливый характер бесконечными проказами. «Он всего лишь любопытен», — улыбаясь, говорила выбившаяся из сил мадам Прево, когда Робер попадал в очередной переплет.