Екатерина Максимовна, старшая медсестра, спала, облокотясь о стол и уложив голову на руки. Устает, по две смены подряд пашет, а дома внучка семимесячная. Здесь и родилась, Константин сам принимал. Он улыбнулся, вспомнив крепкую здоровую, под четыре кило девочку. Но это редкость, отделение специфическое, профильное, с угрозой выкидыша женщины лежат, рожают недоношенных. Вон как Ира… улыбка сбежала с лица, Константин нахмурился, не его смена была, может и вытащил бы её мальчика с того света. А может, и нет… он же не господь бог, двадцать восемь недель, вес меньше килограмма, такие редко выживают, а если случается, то почти все с патологиями. Иногда природа лучше знает кого оставить, а кого отсеять, чтобы породу улучшить, люди ей только мешают и более всех врачи. Но Иру жаль, вряд ли она сможет еще родить…

Константин тронул старшую сестру за плечо

— Екатерина Максимовна, как у вас тут? — она сонно захлопала глазами.

— Ой, Костя! А я что-то раскисла совсем после сегодняшних представлений, — в неформальной обстановке она звала его по имени, еще со студенческой ординатуры пошло, — Мамки взбаламутились, из палаты в палату шастали, охали, ахали. Парня того зашивать пришлось, с хирургии звонили, что все хорошо, но связку он повредил. Вот есть же на свете такие люди! Себя не пожалел, в окошко впрыгнул.

— Да, удивительный случай, хорошо, что обошлось и все живы-здоровы. А вы бы прилегли часа на два, я сам посижу, мне все равно где заявления подписывать. Потом смените меня.

Она мотнула головой и поплелась в ординаторскую. Устает, возраст сказывается. Заменить некем, опять же, на такую зарплату кто согласится? У Максимовны и пенсия, и зарплата — на круг набегает, а молодой специалист в частную клинику подастся.

Константин расположился за столом, сверил назначения по тем женщинам, которых вел. Заметил под журналом листы свидетельств о перинатальной смерти, смертность высокая, за неделю четверо. И больше трех дней прошло, сведений не подали, почему надо самому перепроверять все! Упустил сегодня, дикий случай этот…

Константин вспомнил, что окно хотел проверить, забрал просроченные свидетельства со стола, встал, мимоходом заглянул в туалет, увидел, что стекла так и нет. Ночной ветер задувал в окно, одуряюще звенели во дворе цикады. И ведь разбилась бы Ирина. Он вспомнил какой легкой она показалась, его руки не почувствовали веса взрослой женщины. Изводит себя, от еды отказывается, так и до анорексии докатится. Придется кормить через зонд… Бедная, бедная…

Константин всегда был профессионально ровен в эмоциях, врач должен лечить пациентов, а не жалеть их, как его профессор руководитель диплома говорил: "На всех жалости не хватит" и все же эту отчаявшуюся душу жаль…

Третий год заведовал Константин отделением, всякое бывало, но до суицида не доходило. Да, неприятности могли получиться крупные, проверка прокурорская радости не добавила бы. Впору сердиться на Ирину, а он жалеет.

Максимовна сменила через два часа, как и договаривались, на циферблате четыре утра, теперь Константин мог уснуть ненадолго. С бумагами разобрался, отчетности столько, что лечить некогда, только пиши, да пиши. Ни о какой науке речи нет, а ведь мечтал, и разработки лежат, но практика и отделение съедали все.

Вместо того, чтобы вернуться к себе в кабинет, Константин поднялся этажом выше, в реанимацию новорожденных— его детище, то, чем он гордился. В палате с кювезами оставался всего один малыш, несмотря на тяжелые роды и третью степень недоношенности он выжил, остальные — нет. Сведения по ним завтра надо передать, все сроки прошли.

Малыш лежал неподвижно, странно непропорциональный, тонкие ручки и ножки слишком коротки казались для такого туловища, пальчики без ногтей, голова без волос. Отечное красное тельце опутано трубками и проводками датчиков, ни дышать, ни есть он сам не может, без кювеза с подогревом и системой ИВЛ, без кормлений из шприца он не прожил бы и нескольких минут. А за жизнь цепляется отчаянно, молодец.

Константин улыбнулся краснокожему инопланетянину, но тут же посуровел, накатила боль воспоминаний. Своих ни жену, ни ребенка он спасти не смог, весь арсенал техники, все его знания, опыт оказались бесполезны. Множество сложнейших родов принял у чужих женщин, а в тот раз не дотянул. И точно знал, где ошибся, но понял слишком поздно…

На экране монитора, укрепленного на стене над кювезом, отображались показания приборов, беспокоиться не о чем, пока все идет хорошо. Здесь, на отделении Константин мог поручиться за жизнь этого малыша, но что будет, когда его переведут в детскую больницу, а потом в дом малютки? Мать от него отказалась. Константин не осуждал — жалеть, осуждать ему не позволяла профессиональная этика. Есть закон, разрешающий женщине не забирать младенца, тем более такого. Выходит, выжил он, да никому не нужен, мать сегодня выписалась, даже не взглянула на него. А тот, которого ждали, кого ставили выше самой жизни — не смог удержаться в ней.

— Ну, живи, лягушонок, ногти нарастут, — сказал Константин малышу, еще раз взглянул на монитор о вышел.

Вернулся к себе, все намеченное сделал, можно спать, а сон нейдет, в темноте тревога и прошлое. Достаточно одного укола и крепкий сон с нереальными сновидениями обеспечен, но Константин никогда не позволял себе этого. Сесть на иглу легко и доступ к препаратам есть, но что потом? Жизнь не закончилась в тот день, когда его сын не сумел сделать первый вдох, продолжалась она и после похорон жены и ребенка. О справедливости или несправедливости провидения Константин не задумывался, фаталистом не был, в бога не верил. Он продолжал жить, продираясь сквозь препятствия. В этом они и тот безволосый малыш похожи.

Присутствие кого-то в комнате заставило резко подняться с дивана.

— Кто здесь? — Константин щелкнул выключателем. — Ирина?

Видно он все-таки задремал и не слышал, как она вошла.

— Ира? Что ты…

А больше ничего спросить не успел, она метнулась от двери к нему, упала на колени, обхватила за ноги.

— Христом богом прошу, Константин Михайлович! Что хочешь сделаю!

Он с трудом оторвал её от себя, заглянул в глаза. Там боль бесконечная, но не безумие.

— Ирина, что случилось?

— Мальчика отдай мне, — выдохнула она, а слезы по щекам катятся, руки дрожат, — отдай его мне.

— Какого мальчика?

— Отказного. Я знаю, слышала! Отдай его мне, — схватила Константина за руки, порывалась целовать, бормотала сбивчиво все одно, — Я любить его буду, а за тебя бога молить. Ты можешь… можешь…

— Да что я могу?! — Константин резко отстранился, — ты с ума сошла что ли, мне такое предлагать!

Она сидела на полу раздерганная, раздавленная неизбывным горем.

— Не будет у меня деток больше, не будет…

Раскачивалась, как сомнамбула. И снова жалость к ней толкнула Константина в сердце.

Поднял, усадил женщину на диван.

— Я укол тебе сделаю сейчас, поспишь.

— Такой сделай, чтобы не просыпаться! Жить я не хочу, — тихо и спокойно сказала Ирина, — и не буду.

Константин не ответил, выбрал ампулы из застекленного шкафа, поставил Ирине внутривенно укол диазепама.

— Ложись.

Она не спорила и не плакала больше. Константин сам уложил ее, не сказать чтобы насильно, Ирина не сопротивлялась, тряпичной куклой была в его руках. Он укрыл женщину больничным одеялом, Ира тут же свернулась калачиком, подтянула колени к груди, а Константин зажег настольную лампу, погасил верхний свет и пошел в ординаторскую рыться на полке с обменными картами, у него хранились только тех женщин, которых он вел сам. Таким образом карта Лены-Кристины была у Константина, а Ирины — нет.

Приморский родильный дом еще не дошел до современных технологий, электронная отчетность, базы данных, карты рожениц — все существовало в бумажном варианте, в здоровом шкафу набитом пластмассовыми боксами, закрепленными за врачами. Неразбериха, бесконечное дублирование бумажек сводили с ума, но сейчас Константин радовался, что ничего нет в электронном виде.