Такко слез с окна, выпрямился, и медальон под рубашкой коснулся кожи. Тёплый, привычный. Как же жаль, что не пришлось так открыто поговорить при жизни! Но, верно, есть слова, которые могут быть сказаны только после. Он ещё раз перечитал письмо о признании наследников, затем копию письма баронессе. Внимательно, не пропуская ни слова. Ну и задачка. Ясное дело, Элеонора не пожелает через шестнадцать лет признаться в измене, иначе потеряет Север. И что сможет сделать Такко?

За дверью загрохотали шаги, раздались голоса. Такко едва спрятал бумаги и подскочил к рабочему столу, будто складывал инструменты, как дверь распахнулась. На пороге стояла баронесса и пятеро крепких парней.

— Отнести в мои покои, — распорядилась баронесса, указывая на письменный стол. — И кресло тоже.

Парни принялись вытаскивать тяжеленную мебель сквозь низкие двери, давясь проклятиями. Такко поморщился и отступил к окну. Хоть бы денёк подождали!

Баронесса обернулась к нему, и он поспешно склонил голову, пряча глаза.

— Тебе должно быть нелегко перенести гибель своего учителя. — Элеонора подошла ближе. — Порой боль утихает, если разделить её с кем-то. Ты был последним, с кем маркграф Оллард виделся и разговаривал, верно?

Голос ласковый, а взгляд цепкий. Раньше и не смотрела в сторону Такко, а тут разве что по голове не гладит. Любому ясно, что если Оллард кому и выболтал тайну, то ему. Выпытать или похоронить её вместе с ним — дело наживное.

— Мы оба потеряли наставника и сегодня можем говорить на равных. — Элеонора по-простому оперлась о подоконник, будто проводя границу, за которой не было места манерам. — Ужасная, невосполнимая потеря! Маркграф Оллард заботился о нас до последнего. Оставил мне советы по управлению, проекты на будущее… Если бы я знала! Я бы не отпустила его. Удержала бы под любым предлогом!

Если бы Такко знал, он бы тоже что-нибудь придумал. Быть может, зря Оллард видел в баронессе врага? Быть может, и правда осеннее безумие толкнуло на ненужный шаг?

— Я знаю, что он отдал тебе родовой меч. Он доверял тебе и мне больше, чем кому-либо. Я вижу, как тяжело тебе хранить память о его последних мгновениях. Поделись, и я помогу — в память о нашем общем наставнике.

Такко разглядывал её руки, сложенные на узорчатом поясе, и едва ли не впервые в жизни благоразумие брало верх над жаждой приключений. Баронесса не ошиблась насчёт тяжёлой ноши. Сейчас солгать несложно, но что будет потом?

Письмо за пазухой было опасно, как трещина в подземных плитах или забытая шахта. Пройдёт шестнадцать лет — и тряхнёт так, что мало не покажется никому. Деньги, земли, власть — всё закрутится вихрем, и Такко окажется в его сердцевине. И близнецы — вместо того, чтобы тихо-мирно править родным Севером.

Как много зависит от того, в чьих руках окажется письмо!

Бумаги за пазухой щекотнули пальцы, когда Такко осторожно вытащил их и вложил в протянувшуюся руку. Баронесса вцепилась, впилась в строки, вскинулась недоверчиво:

— Завещание, рекомендации… И всё?

Такко кивнул. Письмо о наследниках по-прежнему упиралось в ребро, и его он не отдаст, даже если баронесса прикажет. Даже если позовёт всю стражу замка. Но она не позовёт — мысль, как увести подозрения, легла плотно пригнанной деталью.

— Маркграф хотел что-то сказать мне перед смертью. Но не успел. Только вручил родовой меч и… Теперь я не знаю, что делать. — Он нахмурился и взглянул баронессе в глаза. — Он устроил мою судьбу, оставил средства, он всегда хотел, чтобы я учился… но меч?

— Не имею представления, зачем он отдал его тебе, — пожала плечами Элеонора. — Он не оставил распоряжений?

— Только это, — Такко кивнул на бумаги в её руках. — Господин канцлер тоже ничего не нашёл. Я догадываюсь, как надо поступить — когда всё уляжется, перевезти прах маркграфа в родовую усыпальницу и положить меч в гробницу. Я почту за честь сделать это. Но мне не даёт покоя, что он хотел мне сказать. Ведь иначе меч забрал бы господин канцлер, он достойнее… а я… такую честь оказывают только наследникам, верно?

Лицо баронессы просветлело, даже плечи расслабились, опустились.

— Я ценю твою честность и отвечу тем же. Я давно заметила, что вы ближе друг к другу, чем наставник и ученик. Но если бы маркграф пожелал передать тебе своё имя, он бы составил соответствующие бумаги. Поэтому мой тебе совет: гони сомнения прочь. Ты хорошо придумал с мечом, это благородное намерение. Не сомневаюсь, тебе удастся его выполнить.

Такко поклонился в знак благодарности, а когда выпрямился, о баронессе напоминал только тонкий запах духов. Сердце стучало; он ввязался в игру, которая ему была не по силам. Но определённо стоила того, чтобы попробовать разобраться в ходах. Родовой меч обретёт своё место, и отнюдь не в усыпальнице. А кто из близнецов возьмёт его, укажет время.

Такко оставил у Ривелена все вещи, кроме бумаг и двух бутылок вина из потайного маркграфского шкафа. С таким набором можно было пойти только в одно место, и он зашагал по пустоши, беззвучно молясь, чтобы Верен был у себя и свободен.

Верен понял без слов — послал кого-то предупредить Ардерика и Бригитту, другого отправил за бочонком эля.

— Барону титул и без нас дадут. На могилу пойдём, да?

Такко мотнул головой, вздрогнул. После маркграфских покоев, пусть и разграбленных, после живого и искреннего письма идти на могилу хотелось меньше всего.

— Давай к Шейну на курган. Оттуда и праздник увидим.

Замковый двор с холма было видно плохо, только верхний стол. Слуги сновали с полными блюдами и кувшинами. Такко тоже откупорил обе бутылки, одну протянул Верену. Стекло звякнуло, на руки пролилась багровая жидкость. Такко отхлебнул большой глоток и наконец рассказал Верену всё, что носил в себе этот год — о подкинутом серебре и суде, тайных ходах и механизмах, об Агнет и белых лепестках. Умолчал лишь об убийствах — это другу знать не следовало. Верен сперва пытался переспрашивать, потом лишь сидел с круглыми глазами да наполнял пустеющие бутылки элем.

Когда Такко закончил, в замке зажгли праздничные огни. Ударил колокол. Барон встал и поднял рог высоко над головой.

***

Едва увернувшись от слуг с огромными подносами, Ардерик вошёл в замок и почти сразу услышал на лестнице голос Элеоноры:

— Я девять лет управлялась без советника, господин Ривелен. Зря беспокоитесь.

Ответ канцлера было не разобрать, слышался только увещевающий бубнёж.

— Тенрик ценит чужие жизни, — возражала Элеонора. — Годен только голубям… я хотела сказать, он жалел даже голубей, павших от мора. И он далёк от северных заблуждений. Его скорбь не перейдёт в месть. О, Ардерик! Рада вас видеть. Вы сегодня один? Вашему оруженосцу не оторваться от молодой жены?

— Верен помогает другу скорбеть по маркграфу. Я выдал парням меру эля и не жду их до завтрашнего дня.

— Главное чтобы эта милая попойка не задержала наш отъезд, — буркнул Ривелен. — Не хватало застрять где-нибудь у Северного Предела.

— До снегопадов ещё долго, — успокоила Элеонора. — Дайте мальчику оплакать утрату. Простите, господа, я должна вас оставить. У меня разговор к Дугальду Лиамскому. Наши соседи, как всегда, привезли эль, и надо успеть, пока почтенный Дугальд способен отличить меня от сосны.

Ривелен тоже удалился. Ардерик проводил его пренебрежительным взглядом. В воздухе витала тревога, и канцлер даже не пытался её скрывать. И боялся он — смешно сказать! — Эслинга.

После вчерашней схватки барон из презираемого всеми увальня превратился в скрытую угрозу. За этот год у него отняли жену, семью, замок, власть. Наследников, наконец. От такого у любого лопнет терпение, даже у Тенрика Эслинга.

Намётанный взгляд выцеплял кольчуги под одеждами столичных воинов. Лиамцы тащили к столу рыбу и катили неизменные бочки, но и в их взглядах мелькала настороженность. Ардерик огладил рукоять меча. Если судьба даст шанс сделать Элеонору вдовой, он им воспользуется.