— Ну… — Такко почесал в затылке. — В баронессу влюблены все. Она красивая.
Такко хотел добавить, что если барон проживёт недолго, Оллард сможет спокойно жениться на Элеоноре, раз уж оказался к ней неравнодушен. Но осёкся — за такую дерзость можно и по уху отхватить.
— Я — не все, — устало выговорил Оллард. — Ты не понимаешь. Она союзник, и мне не нужно большего. Просто… всего этого могло не быть. Скажи-ка лучше: нам кто-то дарил нож в деревянных ножнах с тонкой резьбой. Он ещё при нас?
— Да, вот, лежит под… на столе, — Такко метнулся поднять дорогое оружие и окончательно успокоился, когда их с маркграфом разделил стол.
— Очень хорошо. Напомни подарить Ардерику. Теперь я его понимаю — невыносимо каждый день видеть женщину, которая могла бы… А, пропади оно! О чём я говорил? Да: никогда не женись, не сходись с той, к кому тебя влечёт больше, чем расчёт! Отец правильно отказал старику Талларду. С этой женщиной я бы думал не о благе рода. Но вчера я не мог больше сидеть с ней рядом и прославлять будущее Эслингов — трусов и предателей.
— Ложитесь-ка спать. Я принесу воды.
— Да, принеси. Меня учили пить вино, но не это рыбачье пойло… Кстати, есть ещё?
— Ещё эля? Да вам плохо станет.
— Да и плевать. Завтра мы вернёмся в Эслинге с холодной головой и чистым сердцем. Но сегодня я буду делать, что захочу.
***
— А сейчас я спою о королеве Эйлин, что зимой вела народ Севера в битву! — объявил певец, потрясая небольшой арфой.
Верен слушал и поглядывал по сторонам, обгладывая гусиное крыло. Рядом отирался Кайлен. Сегодня он выиграл состязание стрелков, ходил гордый и почти трезвый. Впрочем, как и остальные: остатки эля развели водой больше чем на две трети.
— Жаль, зимой нас тут не было, — в который раз вздохнул Кайлен. — О, гляди, эти парни с Клюквенного болота. Видишь у ихнего деда узор на рубахе? Снизу перехлёст и дальше как коса идёт. А вон тот с Троллиной ладони — три косы и расходятся будто ветками…
— Это ты решил отплатить за то, что я тебя учил? — усмехнулся Верен.
— А чего бы и нет? Хотя у нас эти узоры давно не носят. Старики на праздник редкий раз наденут, только так и огрести можно, мол, ты против Империи, раз чтишь клановые знаки. А раньше ещё и плащи цветные надевали, чтобы издали было видно, друг или враг. Раньше, знаешь, редкий праздник обходился без резни. То одно не поделят, то другое… Я-то не застал, дед рассказывал.
— А теперь у вас один враг, — кивнул Верен. — Но ты говори, узоры тоже знать надо. Мало ли что.
Певец надрывался, повествуя о прекрасной и храброй королеве, спасшей свой народ, и о том, как впервые за многие годы на празднике лилось вино, а не кровь. Верен в музыке особо не смыслил, но простая мелодия увлекала. Тем более, эта история творилась на его глазах. Певец многое приукрасил, кусок вовсе взял из старой баллады, заменив имя, — впрочем, так делали всегда, песня всё равно вышла хорошей.
Слушая разом певца и Кайлена, всё твердившего про узоры, Верен скользил взглядом по толпе. До вечерних состязаний ещё было время, люди толпились у стола. Скотоводы, охотники, рыбаки — праздник свёл всех. Во главе стола сидела баронесса, она улыбалась, сложив руки на животе, и непонятно было, к чему она прислушивается больше — к музыке в её честь или к чему-то ещё. За её плечом стояла Бригитта и подмигнула Верену. Неподалёку Ардерик разговаривал с Дарвелом. Барона Верен едва нашёл: его окружили местные: судя по одежде, пастухи с гор, и он им что-то сурово выговаривал — не иначе, буянили вчера или не доглядели за скотиной. Верен уже перевёл взгляд дальше, как его будто молнией пронзило.
Слишком гордо держались гости для простых пастухов. Слишком высоко несли головы под бурыми капюшонами. Эту дерзкую манеру держаться Верен хорошо помнил с зимы. Он толкнул локтём Кайлена, всё болтавшего об узорах, и пошёл к Ардерику, стараясь не сорваться на бег.
Он до последнего надеялся, что ошибся. Но когда Дарвел оглянулся в поисках барона и застыл изваянием, а следом и Ардерик, вглядевшись, закусил губу и пошёл в ту сторону вкрадчивым кошачьим шагом, Верен отбросил сомнения.
Гости тоже поняли, что их узнали. Бурые капюшоны слетели, и Верен невольно потянулся к мечу, увидев знакомые рыжие космы.
— Богатого урожая, свободный народ Севера! — Певец как раз ударил по струнам в последний раз, и голос Шейна разнёсся над пустошью, как зов боевого рога.
***
Элеонора вскинула голову, не веря глазам. Только безумец мог явиться на праздник, когда на него шла охота! Напрасно выставляли часовых, напрасно складывали в горах костры — ждали войско, а на три десятка горцев в простых плащах никто и не взглянул. Шейн снова всё просчитал.
На правой ладони заныл шрам. В этот раз предателю не уйти.
Люди мгновенно отхлынули от Шейна; кто прятался, кто бежал за оружием. Его люди сплотились, ощетинились луками и копьями. Элеонора мысленно ахнула: всё же на её празднике прольётся кровь, а не вино. Слишком много вокруг было женщин и детей, слишком много мужчин явились безоружными и бездоспешными. На праздник шли, не на войну.
— Не стрелять! — рявкнул Ардерик, и Элеонора на миг прикрыла глаза от облегчения. — Уводите людей!
— Не стрелять! — крикнул и Тенрик. — Брат! Тебе здесь не рады! Уходи с миром и сохранишь жизнь.
Шейн, конечно, сразу понял, что его не тронут, пока не отгонят безоружных. Растолкал своих людей и встал у всех на виду, скрестив руки на груди. Плащ он скинул и красовался в вязаной рубахе с родовым узором. Тенрик стоял перед ним, уперев руки в пояс и широко расставив ноги, возвышался неприступной горой.
— Сегодня жарко, а путь был долгим. Нальёт мне кто-нибудь эля?
— Ты зимой кровью напился! — крикнул кто-то из толпы. — Обойдёшься!
— Что, вот так и погоните младшего Эслинга? — наигранно изумился Шейн. — Не нальёте бедному путнику? Поглядите-ка — барон Тенрик отказывает в гостеприимстве! Да ещё родному брату!
— Налить я тебе налью, — проронил Тенрик, протягивая рог. — Пей и уходи.
Шейн отхлебнул и передал рог дальше.
— Ну вот, я отведал от твоего стола. Не по закону будет, если теперь меня прогонишь!
Тенрик замешкался, подыскивая ответ. Элеонора быстро оглядела толпу — зеваки отступали слишком медленно. Она пошла навстречу Шейну, прихватив для уверенности чей-то длинный нож со стола и молясь, чтобы не оступиться. Сегодня опереться было не на кого.
— Не тебе поминать закон, Шейн Эслинг! Ты предал свой дом, когда разорил его зимой, предал родного брата, предал своих людей, оставив их на верную смерть в Зимнюю Четверть! И смеешь говорить о гостеприимстве!
— О, как она заговорила! — Шейн оглядел её с головы до ног, чуть задержавшись на раздавшейся талии. Элеонора бессознательно скрестила на животе руки с ножом. — Раньше была поскромнее. — Повернулся к Тенрику и кивнул на Ардерика: — Это он её учит по ночам?
Тенрик дёрнулся, как от пощёчины, а Шейн снова обернулся к Элеоноре:
— Тебе ли говорить о стыде, красавица! Сколько бычков побывало в твоём тёплом загоне, пока мой брат в поте лица трудился на полях и пастбищах?
— На чужих-то полях? — насмешливо ответила Элеонора. — А твоему бычку так и негде пастись с тех пор как я дала тебе от ворот поворот? Верно, он совсем слаб и неказист, раз никому не приглянулся?
— Ты-то знаешь толк в племенных быках, а? — вкрадчиво спросил Шейн. — Умеешь отличать их от волов, которым место на пашне?
— Придержи язык, брат! — прикрикнул Тенрик.
— Держи карман шире! Знаете, что сказал мне отец, когда я собрался сюда? Что велит поставить по мне камень на Высоком Мысу, мол, я не вернусь назад! А я сказал — вернусь! Ещё как вернусь! Потому что трус Тенрик что угодно проглотит во имя мира и семьи! Ты говоришь, брат, мне здесь не рады? С каких пор свободный народ Севера не рад тому, кто принёс ему кровь и славу?
— Ты принёс голод и смерть, — Элеонора не сразу узнала сдавленный от ненависти голос. Кайлен держал стрелу на тетиве и явно желал спустить её. — Кости наших отцов стали пеплом, как и твои обещания! Ты предал нас и никто за тобой не пойдёт!
