Актар вопросительно смотрит на старого товарища:
– Вот чего не знаю, того не знаю. С кем‑то дружит?..
– Не то чтоб подруга; младшая сестра мужа, который умер, – отвечает тот. – В остальном, всё так.
Деды начинают ржать на ходу, а тот, что помоложе, спрашивает:
– Бабки везде такие? Думал, это только наша достопримечательность.
– Видимо, не только, – дипломатично удерживаюсь от обобщений. – Ещё нужна повозка, можно арба. Желательно с ишаком, чтоб бабка сама могла управлять. Кстати, это всё не бесплатно! От имени Орды, отблагодарю по‑честному.
*********************
Полусотник, выйдя из судебного помещения в приёмную, сделал знак остальным, чтоб остановились, и опустился спиной на один из диванов, не обращая внимания на окружающих.
Какое‑то время он боролся с собственной злостью. Так хорошо начинавшийся вечер обернулся дополнительными хлопотами. Не будь в решении судьи пункта об «урезании языка», в принципе, день можно было бы считать оконченным.
«Сбросил» бы девку на людей; подчинённые довели б её до дворца (он же – место содержания преступника, определённое судебным решением). Там её сдали бы на руки огромной нелюдимой бабище – и всё.
А он бы в это время уже мог шагать в мало известный, закрытый забором, но такой очаровательный дом… на весь вечер, вплоть до утра. Только для этого надо ещё забежать домой, сменить одежды на более подобающие, посетить баню с подогреваемыми мраморными полами…
Вот вместо этого всего (будь проклят жирный судья), теперь предстояла целая эпопея, вовсе не такая приятная.
В отличие от Столицы, в местной дыре урезание языка представляло собой не небольшую экзекуцию (раз и навсегда лишающую рабынь наместника возможности пожаловаться, поскольку грамотностью даже самые красивые девки обычно похвастаться не могли). В Столице, в отличие от этого города, в экзекуторской всегда присутствует дежурный целитель, который и кровь останавливает, и лишнюю боль снимает.
Здесь же, в лапах местных коновалов, уже были случаи, когда экзекуция завершалась смертью «преступницы». Пара человек, брыкаясь и вырываясь до последнего, своими рывками не дали остановить себе кровь (Хамза до сих пор не понимает, как целых два раза подряд можно было удалять язык НЕ раскалёнными докрасна ножницами. Даже он, далёкий от этой работы, знает: раскалённый металл прижигает сосуды и незамедлительно останавливает кровотечение. В итоге, девки померли прямо в здании стражи. Ещё кто‑то не выдержал сильной боли; остановка сердца, кажется; дворцовый лекарь говорил что‑то такое.
Понятно, что ни о каком штатном целителе в аппарате этой городской стражи речь не шла, это не Столица (масштабы, соответственно, не те).
По местным правилам, сопровождать на т а к у ю экзекуцию (и с неё тоже) преступницу должен был сам полусотник (как будто его «огонь» мог чем‑то помочь в случае чего! Идиоты…).
Над душой Хамзы, конечно, ещё довлел отчасти соблазн: махнуть на всё рукой, саму девку перепоручить подчинённым и шагать, куда собирался. В этом случае, пройди всё нормально, о нём никто и не вспомнит наутро. Ещё хорошо, если девка после всего будет как снулая рыба (из‑за боли, из‑за потери крови, из‑за неожиданной смены положения в обществе).
А если вдруг возникнут какие‑то сложности? И если Наместник будет разбираться – как так, почему не уберегли?
Одно дело – свидетельства рядовых незнатных стражников (язык не поворачивается назвать простолюдинов боевыми товарищами, хотя что‑то в этом слове было). У тех могли и головы полететь.
И совсем другое дело, если успокаивать разбушевавшегося наместника будет «брат», тоже маг, тщательно и добросовестно п р и с у т с т в о в а в ш и й л и ч н о при всех процедурах; и лично свидетельствующий, что девке просто не повезло. А сделано всё было правильно.
Вообще‑то, вероятность «плохого» исхода была невелика. Но Хамза отлично знал: если ты собрался расслабиться, всё, что может пойти на службе не так, обязательно пойдёт не так.
Вздохнув с сожалением, он рывком поднялся с дивана, кивнув остальным на двери:
– Двигаем в здание стражи! Идём вместе.
От остальных, видимо, не укрылась его борьба с самим собой, потому что сзади раздался глумливый смешок (сразу из трёх глоток).
Ещё пару лет назад Хамза бы очень возмутился и без разговоров пересчитал зубы всем без разбора прямо тут. Но сейчас, чуть пообтесавшись, он уже не придавал того значения «форме» отношений, зная от старшего родственника, что их «содержание» много важнее.
Пока каждый из полусотни еженедельно отдаёт одну десятую своего жалованья лично ему, Хамзе (а жалование, не уставал он напоминать сам себе, здесь платиться в полной мере и в срок), пусть хмыкают за спиной сколько угодно.
Власть – это выполнение другими людьми того, что правильным считаешь ты. Десятина с подчинённых – это правильно, ибо кому, как не ему, средства нужнее всех.
Особенно в свете планирующегося после сорока дворца на берегу моря, который сам себя не купит.
_________
Выйдя на крыльцо, полусотник немного покачался с пятки на носок, размышляя: заскочить ли домой по пути к зданию стражи (взять одежду для смены, а помыться в бане уже потом, при казармах)?Или всё же вначале покончить дела с девкой, а домой пойти уже после этого, заодно избегая общественной помывочной?
В итоге, для сбережения времени (которое можно было потратить приятно и на самого себя), им был выбран первый вариант.
Чуть изменив маршрут и оставив подчинённых ненадолго на улице, он уже через минуту присоединился к ним с одеяниями для вечера, увязанными в аккуратный узел.
Поскольку они сделали небольшой крюк, изменённый маршрут теперь лежал по улице Лудильщиков.
На углу, прямо посередине брусчатки, поперёк улицы, в самом начале, стояла арба. Вокруг неё кудахтала какая‑то бабка непонятной внешности, виртуозно матерящаяся сразу на нескольких языках.
Несмотря на незнание фарси и его дикарских ответвлений (типа пашто), ругательства все стражники из Метрополии понимали отлично уже после первого месяца работы.
– Ты смотри, как загибает, – развеселился один из державших девку.
Чуть позади арбы, стоя на одном колене, ладил слетевшее колесо голый по пояс тип, периодически бросавший ругающейся бабке снизу:
– Матушка, ну успокойтесь. Сейчас всё исправлю, не стоит оно вашей злобы…
Увещевания сгорбившегося над треснувшей осью мужика, однако, пропадали втуне: бабка угомоняться категорически не желала.
Кстати, увещевал мужик свою знакомую на одной из ветвей восточного туркана, стражникам во многом понятной.
Бабка, мало не прыгая вокруг поломавшейся арбы, в какой‑то момент неловко ступила между камнями брусчатки. Охнув, взмахнула руками, и тряпичный свёрток в её деснице едва не хлестнул по глазам одного из стражников.
– Раскрой шире глаза, старая блядь! – рявкнул тот ей на ухо.
Поскольку, видимо, застряв ногой между камнями, женщина сходу не могла высвободить её быстро.
Ойкнув ещё раз, старуха чуть развернулась на одной ноге, повторно взмахнув свёртком.
– Да убери ты своё тряпьё, блядина старая! – рассвирепел окончательно стражник, второй раз едва успевая убрать глаза с траектории мелькающей в воздухе тряпки.
Покраснев от злости, он хлестнул открытой ладонью по руке бабищи, вышибая из её руки злосчастное тряпьё и заставляя её отшатнуться, не смотря на неподвижную ногу.
– И уберите своего ишака с этой улицы! – прикрикнул второй, примериваясь, как бы пройти: чтоб протиснуться дальше, одеждой предстояло обтереть пыльную стенку стоящего вплотную к дороге дома.
Возившийся с колесом тип незамедлительно поднялся на шум и тихий всхлип женщины (матери?), осевшей на мостовую и поджавшую под себя повреждённую ногу.
