— Ты же понимаешь, что он тебе не сын?

Бенедикт задумался. Понимал ли он? Разумом — конечно, понимал. Но он помнил, какие мысли одолевали его, когда Киллиан едва не умер от болезни легких в лесу. Он готов был заплатить любую цену, лишь бы спасти его. После этого рисковать Киллианом в Малагории было выше его сил.

— Но он — все, что у тебя есть, — вздохнул Ренард. Молчание Бенедикта оказалась для него слишком красноречивым.

— Не все. Друзьями я тоже так рисковать не готов, — севшим голосом признался великий палач Арреды. — Потому и прошу простить. Хотя вряд ли ты это сделаешь. И вряд ли поймешь.

Ренард повернулся к нему и долго стоял, сверля его «взглядом» невидящих глаз, затянутых молочным бельмом.

— Но собой ты рисковать готов.

— Я поступил бы иначе, если б у меня был выбор.

— У тебя он был, — качнул головой Ренард. — Ты мог отступиться.

— Ты знаешь, что не мог.

— Знаю, что не хотел.

— Твоя правда. Простишь ты или нет, приказ есть приказ, жрец Цирон. — Бенедикт поднял голову и посмотрел на него. Он привык общаться с ним, как со зрячим, и ему казалось, Ренард это чувствовал.

— В таком случае, я не смею ослушаться, жрец Колер.

Не делай этого! — взмолился про себя Бенедикт. Вслух он не произнес ни слова. Молча развернулся и направился к выделенной ему хижине. Если это его последняя встреча с Ренардом, так тому и быть.

***

Устье реки Бреннен, Нельн

Двадцать девятый день Паззона, год 1489 с.д.п.

Заросший густым лесом участок в устье реки Бреннен оказался неплохим укрытием — не в пример лучше всех предыдущих. В теплое время года здесь можно было подготовить хороший, долгосрочный лагерь, однако сейчас погода не благоприятствовала беглецам. Влажный холодный ветер скользил меж облетевших деревьев, и только пушистые сосны хоть немного защищали от его яростных порывов.

Здесь, посреди мерзлой земли горело несколько костров.

Чуть поодаль слышались удары одинокого топора, и Рахиль Волой, отбросив за спину тугую косу золотистых волос, зачерпнула походной чашкой подогретую похлебку и пошла к источнику звука. Она не сомневалась в том, кого увидит за работой. Казалось, уже полтора месяца он не сидит без дела ни минуты. Рахиль не помнила, когда он последний раз спал.

— Даниэль! — окликнула она своим бархатистым голосом с легким резковатым анкордским выговором.

Стук топора смолк. Вокруг пня, на котором, похоже, несколько часов велась непрерывная рубка, было сложено на подстилках уже три небольших поленницы.

Высокий мужчина с блестящим от пота бледным лицом, заросшим русой с рыжеватым отливом бородой, повернулся к Рахиль. Он работал без плаща или куртки, шнурки на завязках рубахи свободно болтались, открывая осеннему холоду голую шею. Русые волосы растрепались и налипли на взмокший лоб. За то время, что минуло со дня побега из Дарна, черты лица Даниэля Мился заострились, словно их обтачивал каменщик. Взгляд стал жестче, а янтарно-карие глаза будто потемнели и запали. Мускулы — и прежде закаленные физической работой — стали заметнее, спина выглядела напряженной. Тусклая синяя рубаха, выбившаяся из-под черных штанов, подчеркивала бледность его кожи. Сейчас Даниэль Милс походил на изможденного рабочего, вынужденного трудиться до седьмого пота. Трудно было представить, что полтора месяца назад он заседал в городском совете Дарна.

— Рахиль, — кивнул он. — Что-то случилось? Меня кто-то ищет?

— Я тебя ищу, сынок, — качнула головой женщина.

Даниэль покривился. От Рахиль такое обращение казалось ему диковатым. Она была старше его на десяток лет, но выглядела моложе своего возраста. Отчего она, присоединившись к нему после побега из Чены, решила называть его «сынок», Даниэль не понимал. Предпринимал попытки пресечь это, но все они окончились ничем. О том, не подумывала ли Рахиль действительно завести своих детей, Даниэль спрашивать не стал — счел такой вопрос глупым. Вряд ли женщине-данталли, мать которой сама умерла при родах без надлежащей помощи, захотелось бы повторить такую судьбу или обречь своих детей на вечное преследование Культа.

— Зачем? — спросил Даниэль и тут же устыдился. Вопрос прозвучал резче, чем ему хотелось. Он словно говорил: «если ты не по делу, уходи, мне не до тебя». Рахиль уж точно не заслужила такого отношения. Даниэль опустил голову и отер пот со лба. — Прости.

Рахиль снисходительно улыбнулась. Было ясно, что резкий тон совсем не задел ее.

— Сообщить тебе, что дров достаточно… если только ты не решил перевести на наши костры весь перелесок.

Даниэль рассеянно обернулся на сложенные поленницы, словно видел их впервые, и перевел взгляд на топор в своей руке. Под рукоятью на коже уже были видны следы мозолей.

— Когда ты в последний раз спал, сынок? — покачала головой Рахиль.

— Я не помню, — отозвался Даниэль. Только теперь он почувствовал, как устал. Его сил едва хватило на то, чтобы воткнуть в землю топор. Тело предательски качнулось, и он безвольно рухнул на пустой пень, придержав руками закружившуюся голову.

— Ел, должно быть, тоже давно. — Это было утверждение, не вопрос. Рахиль подошла к Даниэлю и протянула ему кружку с похлебкой. — Держи. Подкрепись хоть немного, ты же совсем без сил.

Он принял кружку подрагивающей рукой. Тем временем Рахиль поискала его плащ, подобрала его с земли, встряхнула от сухой листвы и щепок и набросила Даниэлю на плечи.

— Так никуда не годится, — ворчливо сказала она. — Зачем ты себя изводишь?

Ждала ли Рахиль ответа? Даниэль беспомощно смотрел на нее, и не понимал, действительно ли она хочет от него объяснений. Он даже подумывал спросить напрямую, но не решился, и его колебания не укрылись от внимательного взгляда Рахиль. Только ей он мог показать свою растерянность и беспомощность, только ей мог довериться без страха быть осужденным… но, видят боги, если б ему была дана возможность выбирать, сейчас он не в ее глазах мечтал увидеть заботу и беспокойство.

— Даниэль? — Рахиль призывно посмотрела на него, уперев руки в бока.

— Прости, — покачал головой он, пытаясь собраться.

— Хватит извиняться, во имя богов. Похлебка стынет, — проворчала Рахиль.

И впрямь ведет себя, как мама, — невесело усмехнулся Даниэль и послушно отхлебнул из кружки. Рахиль продолжала стоять напротив него, изучая его взглядом.

— Даниэль, ты должен…

— Взять себя в руки, знаю, — перебил он. — Я сейчас не имею права раскисать. Я им нужен. Остальным.

Рахиль тяжело вздохнула.

— Нужен, да. Очень нужен. Всем нам, — подтвердила она. — Но сказать я хотела не это. Ты взял себя в руки и продыху себе не даешь с того самого дня, как мы покинули Дарн. Каждый раз, как я тебя вижу, ты постоянно работаешь на износ. Ты хоть себя видел? Ты на мертвеца похож! Так нельзя, Даниэль. Не тебе, уж это точно.

Он виновато опустил голову.

— Ты права.

— Что с тобой происходит? — заботливо спросила она. — Я вижу, что ты места себе не находишь. Мы перемещаемся со дня побега, нигде не можем осесть. В Сембре, в Сонном лесу ты счел, что укрытие там делать небезопасно. Мы фактически обошли всю Шорру. Наши люди устали, многие уже выбились из сил.

Люди, — печально повторил про себя Даниэль. — Мы привыкли называть себя так, потому что притворяемся своими среди людей. Будь мы и вправду людьми, все было бы намного проще. Но мы данталли. Нас много. И мы в опасности.

— Им нужна стабильность. Хоть какая-то, сынок. И они верят, что ее можешь дать только ты.

— Только я? — Даниэль услышал в своем голосе желчную обиду. — Я давал им стабильность, сколько мог! В Дарне я сделал для них все. Если б Гусь не попался, мы остались бы там! А теперь я… — Он осекся и затравленно огляделся по сторонам.

Рахиль подошла к нему и ободряюще положила руку ему на плечо. Она знала, кого он выискивал взглядом и кому так боялся показать свою злость на погибшего собрата. Впрочем, никто доподлинно не знал, действительно ли он погиб, но Даниэль был в этом уверен. Он избегал говорить с Цаей, был не в силах видеть тоску в ее глазах, ему было больно сознавать, что, несмотря на все его усилия, мысли этой девушки занимал один лишь Жюскин.