Видя остекленевший взор старого мага, Лёлька торопливо вернула разговор на прежний курс:

– Нет, я имею в виду, может, маме с папой дома что-то понадобится… что может утешить их!

– Валерьянка? – осторожно предположил старик, не уточняя, имел ли сейчас в виду лукоморскую чету или себя. – Водка?

– Помочь в их горе!

– Дружина? Две дружины? Три дружины? Психотерапевт?

– Сократить время нашей разлуки! – в отчаянной попытке быть понятой воскликнула девочка – и тут вмешался Извечный.

– Извините меня, Адарету-сан, Ори-тян. Сожалением о том, что приходится прерывать столь трогательный разговор, полнится моя душа, но со своей стороны я точно знаю, что именно поможет сократить время разлуки детей и убитых горем родителей, – почтительно склоняя голову, проговорил он. Голос его звучал слабо и сипло, точно маг утомился после долгой тяжелой работы.

– И что же? – взгляд Адалета мог буравить стены.

– Амулет Тишины. Полагаю, вам не нужно объяснять, что это. Отдайте его – и мы вернем обоих детей незамедлительно.

– Не спрашиваю, для чего он вам… и так понятно… – маг-Хранитель презрительно поджал губы. – Скажу одно. Если бы он у меня имелся, за этих спиногрызов я отдал бы его хоть сейчас.

– Вы хотите сказать… что у вас его нет? – голос вамаясьца, напряженный, как натянутый лук, дал чуть заметную трещину.

– Нет. Да. То есть нет. То есть у меня нет этого драного амулета и никогда не было, а то, что вы отыскали и куда прорывались – хранилище!

– Но все следы привели к вам!

– Это был фотонный след образов первых артефактов чистой магии, эфирные отражения!

Над корявым столом повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь слабеющим жужжанием Ока. Лёлька не видела лица Нероямы, но могла представить его выражение. И выражения, теснившиеся в его мозгу. Смутная надежда вспыхнула в ее сердце: если амулета нет, и всё это нападение и похищение – ошибка, то зачем они с Яркой нужны вамаясьцам? Значит, их отпустят, откроют врата – и через час или день они будут у Адалета. Или пусть не через врата, пусть верхом, или даже пешком, лишь бы… Но чего она не могла представить – так это слов, прозвучавших через секунду:

– Если Адарету-сан настолько сведущ в теории фотонных следов, как и полагается старейшему магу Белого Света… значит, ему не представит сложности отыскать амулет Тишины, добыть и предоставить в наше распоряжение. Император не пожалеет любых сокровищ, чтобы вознаградить вас по заслугам. А в это время дети ваших друзей… чрезвычайно милые создания, заставляющие мое сердце таять… как снежинку на ладони… пока побудут у нас. Я надеюсь, что услуга, о которой мы нижайше вас просим… будет исполнена в кратчайшие сроки. В этом заинтересован лично его величество император Маяхата Негасима… тайсёгун Шино Миномёто… весь совет Вечных… и конечно, в первую очередь… Ори-тян… и ее невероятный брат. Их родители, должно быть, без ума от них… и будут безутешны… если…

– Ах ты узкоглазый надавыш!!!.. – Адалет взревел, как раненый зверь, Око и облако вспыхнули алым, слепя, кто-то закричал, что-то лопнуло, зазвенело, треснуло, взорвалось, швыряя на пол всё и всех – и мастерская погрузилась в непроглядную тьму.

Лёлька возвращалась в их с Яром покои прихрамывая: кусок какой-то штуковины, сорванной взрывом то ли со стены, то ли с потолка, больно задел по щиколотке. Чаёку повезло меньше: вся остальная штуковина рухнула ей на спину, и теперь дайёнкю шла, прижимая правую руку к боку, боясь лишний раз повернуться, и морщась при каждом шаге. Над ладонью поднятой левой руки, мигая, как догорающая свечка, подпрыгивал чахоточно-бледный светошарик. Замыкал процессию Забияки: охранника, пришедшего с ними, зашибло выбитой дверью. Но как заметила княжна, все мысли у него были не о сопровождении, обеспечении и пресечении, а о том, как лучше поддержать идущую первой девушку, не мешая ей светить и не задевая больного места и ее, ковыляющую между ними.

Наконец Лёка, не выдержав, посреди винтовой лестницы с особо крутыми ступенями вынырнула из своих мрачных размышлений о глубине и мерзости человеческого лицемерия, обернулась на конвоира, и жестом предложила остановиться. Удивленный, тот опустил неуклюже протянутую к дайёнкю руку и повиновался.

– Возьми. Ее. На руки, – мрачно прошептала она ему на ухо.

– Что?..

– Никто не увидит. А нам еще вон сколько пилить. А ей больно.

– Но я… Но она… мы… Ты гайдзин, иноземка! Ты не понимаешь! – растерянного юношу сменил заносчивый самурай. – Мой долг чести по отношению к ее отцу, к ней, к Вечному Таракану…

Долг чести по отношению к их опекунше и ее родителю она еще была готова принять. Но долг чести по отношению к таракану, пусть даже вечному – или тем более – переполнил неглубокое блюдечко ее не такого уж и терпеливого терпения. Не зная, хохотать ей или орать, Лёка взмахнула стиснутыми кулаками и прошипела:

– Ну отчего вы тут все не как люди-то, а?! Отчего вы тут все такие замороженные?! Ну как можно наплевать на то, что ты любишь, и что тебя любят?! Перед тараканами у них тут долги! А перед самими собой?! Ты что, хуже таракана?! И Чаёку тоже?!

– Если этого потребует мой долг, я изгоню из своей души даже ее, – красный от гнева, невесть как умудрился размеренно прошептать Забияки.

– Да что у тебя там останется, если ее не станет!

– В душе я буду хранить верность совету Вечных! – огрызнулся он.

– Ну и женись тогда на своих Вечных! – едва не ревя – от обиды, от страха, от безнадежности и просто оттого, что давно не ревелось, а надо, выкрикнула Лёлька.

– Не твое дело, на ком я женюсь, – процедил он сквозь зубы.

– Отец отдал Таракану Чаёку, даже не спросив ее, хочет ли она! Продал, как корову, чтобы от него выгоду получить! А что она лучше за мокрицу выйдет, чем за него, тебе не интересно?! Тебя только ты сам интересуешь, какой ты весь из себя героический и страдальческий! Эгоист! Не любишь ты ее и никогда не любил! Себя только! Так не дури ей больше голову, трепло кукурузное!

– Это я-то ее не люблю?! Я?! – самурай был готов рычать и кусаться. – Да что ты понимаешь! Глупая девчонка! Курица безмозглая!

– Тише, тише, вы что?! – донесся сверху испуганный голос дайёнкю и неровные, прерывающиеся шаги, спускавшиеся вниз. – Забияки, успокойся! Ори-сан, пожалуйста! Не надо так говорить! Вы не знаете наших обычаев…

– И знать не хочу, если они человека равняют с тараканом!

Не зная, что еще сказать, чтобы ранить их обоих побольнее, чтобы до них наконец-то дошло, что они делают – или, вернее, не делают – Лёлька яростно рванула вперед.

Ярик проснулся только к обеду следующего дня. Раскрыв глаза, еще не понимая, где находится и что происходит, он потянул носом и громким и четким голосом проговорил:

– Есть хочу!

Лёлька, как раз уплетавшая за столом у окна гречневую лапшу с креветками, подскочила, схватила свою тарелку и кинулась к брату:

– На! Яр, ты как?! Голова болит? Что болит? Где болит?

– А больше нету? – не реагируя на вопросы, мальчик разочарованно глянул на остатки Лёкиной трапезы.

– Сейчас наложим, Яри-сан! – служанки, приставленные к пленникам на время болезни Чаёку, наперегонки бросились к котелкам с едой и соусами.

– Болит чего-нибудь? – настойчиво повторила девочка.

– Спина… – поморщился Ярик. – Отлежал, кажется.

Не дожидаясь помощи от заполошно метавшихся служанок и сестры, он сел, роняя на тапки Тихона, распластавшегося на груди, свесил ноги с кровати, подумал – и встал. Амулеты Чаёку в изножье вспыхнули лимонно-желтым и рассыпались в пыль.

– Ну?.. Ну?.. – с замиранием сердца выдохнула княжна.

– Ну… Нормально всё. Мне кажется. Я долго спал?

– Сутки почти.

Он постоял, вспоминая события прошлого дня, и зарождавшаяся улыбка немного скисла. Мысль о скором бое с противником старше и опытнее себя могла испортить какое угодно благостное настроение.

Наскоро умывшись, княжич слупил три порции обеда, изумив Лёльку и порадовав женщин, запил тремя чашками чаю с вываренными фруктами в сахаре и обессиленный откинулся на спинку стула. Всё-таки жизнь была прекрасна, хоть местами и удивительна.