– Я и говорю, – потупился брат Сы.

– Невеште хочешь обиду нанешти – шватайтещь не по-шеловечешки, – Серапея поджала губы с таким видом, как будто первая обида, не смываемая никакими криками "горько", уже была нанесена.

– Ухватом по кокошнику, соль за шиворот – и в пещеру, – предложила с коня Серафима не понятно в чью поддержку: ни одна из сторон не признала ее за свою.

Серапея фыркнула, братья переглянулись, покачали головами – "Не подойдет. Нет у нас пещер больше" – и воззрились на консультантов в окошке Серапеиного дормеза.

– Давайте, дальше рассказывайте, чего делать надо… – покорно вздохнул Сам.

Россыпь домиков с приподнятыми желтыми крышами вдоль кривых улочек у подножия горы сватовская экспедиция увидела сразу. Чего она сразу не увидела, так это суматохи на этих улочках, переходящей в панику. Люди пилили деревья и метались как обезглавленные курицы. Обезглавленные курицы валялись у спиленных деревьев. На обочинах была навалена домашняя утварь, одежда, обувь и даже мебель. На площади в чаше засохшего фонтана горел костёр, рядом лежала разделанная туша многоразовой коровы, а чуть поодаль философски наблюдая за беготней, стояли лошади, запряженные в телеги.

Иван и Серафима нахмурились, машинально покрутили головами в поисках того, у кого можно было выяснить значение сего перфоманса и, не найдя, пришпорили коней.

– Куда это они? – не поняли братья.

– Насаждать добро и причинять справедливость, – кисло хмыкнул чародей.

Если бы не его магия, привередливая сейчас, как принцесса без горошины, он бы уже мчался в первых рядах лукоморских рейдеров, но с его немагическими боевыми навыками даже в спор ввязываться было самоубийством, не говоря о блиц-рейде против неизвестного противника.

– О! Справедливость! – встрепенулись братья, давненько не вспоминавшие о волшебных словах магии культуры. – Приятного аппетита! Здоровеньки булы! С лёгким паром!

И не успел его премудрие опомниться, как все восемь десятков Чи рванули под гору – только пятки засверкали.

Грохоча копытами по брусчатке, кони лукоморцев влетели в деревню, распугивая недобитых кур и – как выяснилось – недоизбитых поселян. Сенька зыркнула направо, налево… Крики, стук, звон, грохот, кудахтанье, люди в штатском, убегающие от людей в вотвоясьском военном… Откуда? Что за?..

Из распахнутых ворот, прижимая к груди эмалированную курильницу, выскочил старичок. За ним, отставая на пару шагов, но стремительно сокращая разрыв – вотвоясьский солдат.

– Отдай! – догнал он деда, повалил наземь и вцепился в предмет культа.

– Не отдам! Моё!

– Не трожь пенсионера!

Но окрик Серафимы не успел послужить предупреждением: ножны меча Ивана уже опустились на ухо грабителя. Глаза его моментально свелись к переносице, а действия – к опрокидыванию на спину. Перепуганный дедок свернулся клубком вокруг своего сокровища как вратарь, взявший пенальти, и замер.

– Дедушка? – слегка встревоженно позвал Иванушка, соскакивая с коня – и тут из-за угла вывалилось с десяток вояк.

Моментально оценив обстановку, они отбросили прилипшее к их загребущим ручкам деревенское барахлишко и выхватили оружие.

– Кто посмел поднять руку на Не Де Ли?! – скаля зубы и опасно щуря и без того не широкие очи, задал предводитель риторический вопрос, надвигаясь на Ивана в поисках то ли ответа, то ли сатисфакции. Судя по наличию меча в руке, и то и другое искать он собирался где-то внутри лукоморца.

– А вы кем ему приходитесь? – строго вопросил царевич.

Вотвоясец сбавил шаг и нахмурился.

– Десятник я! Дай О Дин моё почтенное имя!

– Очень нехорошо, господин десятник, – Иванушка печально покачал головой. – Из рук вон никуда, я бы даже сказал.

– Чего?.. – остановился Дай.

– Никудышный у вашей десятки моральный облик, говорю.

– Да?.. – меч О Дина чуть опустился.

– Конечно. Посмотрите: этот воин, чья обязанность – защищать мирное население, являя собой пример доблести и благородства, только что сделал попытку отчуждения частной собственности заведомо беззащитного пожилого человека с применением насилия против личности потерпевшего несмотря на ярко и безусловно выраженное несогласие с направленными на него противоправными действиями.

– Он сделал… что?.. – раскосые очи десятника медленно стали повторять траекторию глаз зашибленного вояки. Остриё меча ткнулось в мостовую.

– Баюн! Баюн! – заносились нервные шепотки вокруг десятника.

Из-за спины заднего вояки из группы поддержки лук и колчан со стрелами переместился на грудь. Прилетевший невесть откуда нож перерубил рог, но это лишь послужило командой для остальных перейти в активную фазу боевых действий. Мечи и глефы взметнулись, выставились вперед…

И тут с горы спустилась волна.

Волна из восьмидесяти одного молодца практически одинаковых с лица, вооруженных чем попало, но в основном большим и острым.

Переводя взгляды с испуганно прижавшегося к мостовой старика с курильницей на несостоявшегося грабителя, с него на неполную десятку, ощетинившуюся дрожащими теперь отчего-то колюще-рубящими металлоизделиями, Чи Хай бодро вопросил, поигрывая топором:

– Справедливость вызывали?

Недодесятка с воплями "Помогите!" и "Наших бьют!" развернулась и бросилась бежать. Братья Чи – за ними, то ли узнать, чем и кому надо помочь, то ли придать обоснование второму заявлению.

На крики из домов и переулков начали выскакивать их товарищи по оружию: сперва обнаженному, потом – уроненному. Братовья, хоть и лишенные гигантской зверовидности, сохранили в облике нечто такое, не уловимое рассудком, но очень хорошо рассматриваемое подсознанием, что первой реакцией любого нормального человека при виде надвигающегося на него семейства Чи было бросить всё и убраться подальше[177].

Тон и скорость задавала великолепная десятка Дая, прихватившая, к чести их будет сказано, контуженного товарища. За ними, оставляя шлейф из недоприсвоенных безделушек и предметов пополезнее, мчались солдаты в похожих доспехах. Крики братьев "Эй, стойте, мы с вами поговорить хотим!" подгоняли их так, как не мог ускорить ни один военачальник ни на каких учениях.

Командир их, сделав неуклюжую попытку развернуть свои отряды[178], был отброшен в канаву, и лишь проворство и способность развить высокую скорость из положения "лежа на спине на куче мусора" спасло его от встречи с Чи Паем[179].

Наиболее расторопные мародеры успели запрыгнуть в телеги, поджидавшие на площади, и теперь уносились прочь, нахлестывая взбудораженных лошадей. Остальные бежали за ними, пока не убедились, что ревущей, рычащей орде вооруженных маньяков погоня надоела, и можно, наконец, свалиться без сил на дорогу, вопрошая безответные небеса, отчего они ниспослали карьеру солдата, а не пекаря или сапожника.

Тем временем Иван, Серафима, братья и подоспевший арьергард остановились на площади. Озирая царивший разгром, обходили они россыпи вещей, погибших кур, обломанные ветки и спиленные деревья, плодоносившие гранатами и рубинами…

– Что тут произошло? – спрашивали путешественники друг друга, но никаких идей в головах не появлялось. Картина разгрома не укладывалась в сложившиеся о Я Синь Пене представления никаким боком. Местные жители, напуганные не хуже уцелевших куриц, украдкой выглядывали из-за подоконников и заборов и прятались за них при малейшей попытке гостей двинуться в их сторону.

Братья, оставив надежду поговорить хоть с кем-нибудь, кого не пришлось бы сперва ловить по всей деревне или приводить в себя нюхательными жжеными перьями, принялись за уборку. Вооружившись импровизированными метлами из ветвей поваленных деревьев и древков алебард и глеф, они сметали в подносы рассыпанные по улицам украшения и драгоценности, с каждым касанием метел земли рассыпая новые, и сваливали в котлы. Боярин Демьян, последние пять минут честно старавшийся реанимировать корову под руководством Наташи, сдался, и занялся вместо этого делом более благодарным – руководством своей гильдией при приготовлении обеда. Остальные лукоморцы начали разбивать лагерь прямо на площади, делая вид, что их совсем не интересуют притаившиеся по домам селяне.