Останусь сегодня с ним. Одна ночь — откуп за мое вечное молчание, надежду на свободу. Уступка себе, своему чувству и желанию, да. Но иногда стоит проиграть сражение, чтобы после выиграть войну.

Не важно теперь, когда и зачем я так решила. Не важно, что осознаю: это глупая ошибка, которая будет стоить мне очень многого. Не хочу думать сейчас, сожалеть… Хочу действовать.

Миша, положив ладони на талию, потянул меня на свои колени.

— Так будет удобнее, — шепнул в губы, когда я, не сопротивляясь, уселась.

— Прежде всего тебе, — шепнула с ехидцей в ответ. Поерзала, провоцируя еще больше этого соблазнителя. Он усмехнулся, довольный.

Ему не надо знать о моем решении. Пусть постарается еще, добиваясь меня.

От азарта и возбуждения по коже побежали мурашки, а каждая клеточка тела будто наполнилась электричеством. Что ж, Миша, ты первым начал эту игру, а теперь в нее осознанно вступаю и я.

За дверями кабинета кураж сотрудников выходил на пиковые точки, кажется, даже музыка стала звучать громче. Сквозь ее гул иногда прорывались смех, неразборчивые крики, кто-то шумно топотал, пробегая по коридору. А у меня было собственное развлечение. Намного, намного лучше.

Неспешно стирая салфеткой пропущенный Вороновым остаток грима, намеренно делала это нежно, осторожно, прикусила губу, сосредоточившись на своем занятии. Спокойно мужчина сидеть, естественно не стал. Положив руки мне на бедра, он, томительно лаская, водил ими вверх, к ягодицам, и вниз, к коленям. А потом и вовсе не выдержал.

Глубокий, страстный поцелуй. Почти грубый, жадный. Долгожданный.

Я мигом забыла и о салфетке (впрочем, кожа Миши давно стала чистой), и о том, что в первые секунды решила не поддаваться, быть сдержанной. Закинула руки ему на шею, зарылась пальцами в волосы.

Мужчина притиснул меня к себе, одной рукой зафиксировав затылок, поглощал, терзал мои губы, наступал, лихорадочно лаская, чтобы в следующий миг позволить это и мне…

Сколько длилась эта восхитительная горячка, кто же считал… Она оставила нас обоих задыхающимися, растрепанными и горящими вожделением.

— Мне не нравится это платье, — хрипло выдавил Миша, прижался губами к виску.

Я, обмякшая, взбудораженная, устроила голову на его плече, никак не отреагировала на фразу, ожидая ее продолжения.

— Капкан для глаз и разочарование для рук.

Он щекотно провел пальцами по оголенному плечу, проложил дорожку поцелуев вверх, к шее.

— Вот здесь меня все устраивает, — пояснил затем. — А здесь нет. — Пошевелил руками на моих бедрах, показывая, что они не могут забраться под подол, плотно облегающий ноги.

Я не без злорадства улыбнулась:

— Фасон специально для тебя.

Шутливо зарычав, Воронов запрокинул мою голову, выдохнул в губы:

— Счастье мое, это означает, что платье придется с тебя снять.

Отрицательно покачав головой, я легонько щелкнула мужчину по носу. Потянулась, прикусила мочку уха и, вывернувшись из объятий, встала. Опустила вниз платье, поправила волосы.

В голове зашумело. Хмель от шампанского и нашего тесного «сотрудничества» с Мишей все еще играл в крови. Открыто улыбнувшись мужчине, оставшемуся сидеть на диване и наблюдавшему за мной жадным восхищенным взглядом, я направилась к сброшенным туфлям.

Опасную игру затеяла. И еще более опасное решение приняла. Но к черту! Иногда лучше сделать, а потом сожалеть, чем не сделать и сожалеть. Я люблю его, хочу, так пусть сегодняшняя ночь будет будто бы всей моей счастливой жизнью. Каждая минута — словно год, а час — десятилетие. Вот мое новогоднее желание. Наконец-то определилась с ним.

— Значит, домой? — спросил Миша, когда я обулась.

— Не знаю, — протянула, взбивая волосы.

Азарт и адреналин зудели, еще больше возбуждая. Ну же, Воронов, где твои замашки тирана, завоевателя, охотника? Не пора ли перекинуть меня через плечо и утащить в свое логово?

— Я тут вспомнила, что обещала танец кое-кому.

— Кому? — тут же зловещим голосом поинтересовался помрачневший мужчина.

Таинственно улыбнувшись, я повернулась к двери. Краем глаза уловила, что Воронов вскочил с дивана и двинулся мне наперерез.

Конечно же, дверь открыть он мне не дал, придавив ее сверху своей рукой, навис надо мною. Спиной почувствовала, как бурно вздымается его грудная клетка, как напряжена каждая мышца в теле.

Я развернулась к Мише и тут же оказалась в тесном плену: спина прижата к двери, сильные руки удерживают за талию, лицо с лихорадочно блестящими глазами тянется к моему, горячее дыхание тревожит губы.

— Лучше не дразни меня, Леся, — предупредил, коснувшись своим носом моего.

— И не думала, — ответила тихо.

— К черту все. Я знаю, что ты не готова ни к разговору, ни тем более к… большему. Но, пожалуйста, — ладони Воронова обхватили мое лицо, он поцеловал меня в уголок рта, скользнул приоткрытыми губами к скуле.

Никогда прежде не видела его таким, до предела возбужденным, растерянным, отчаявшимся, пугающе грозным. Острое удовлетворение от осуществления пусть маленькой, но мести в мгновение ока переросло в колоссальной силы желание. Голова закружилась, а сердце замолотило.

Ни разу до этого дня не предполагала, что можно прийти в экстаз от пары невнятных фраз, почти невинных поцелуев и от того, что мужчина просто прижал тебя к двери, не давая уйти.

— Поедем ко мне. Хочу тебя до умопомрачения… Но если ты не хочешь… Решать тебе. Мы можем выпить. Или нет, не выпить… Поужинать, послушать музыку, посмотреть фильм… книгу почитать вместе, посидеть в темноте в молчании. Черт… Леся, поехали ко мне… Пожалуйста.

Он, будто находясь в полубреду, перемежал слова сладкими короткими поцелуями, дышал часто, шумно. Пальцы мягко проводили по талии, спине, касались груди. А я дрожала от счастья и возбуждения.

О да… Давно следовало отпустить себя, прекратить сопротивляться, позволить происходить всему этому сумасшествию. И у меня есть еще целая ночь, столько минут и часов…

Я не стала ничего говорить. Просто обняла его за плечи, впилась поцелуем в жесткие губы, без промедления ответившие мне так же жадно и пылко.

— Такси? — спросила, когда мы сумели оторваться друг от друга.

— Я не пил ни капли, поэтому на моей, — ответил он, отступая от двери. Я повернула ручку.

— И, Лесь, — Миша удержал меня, обняв со спины, чмокнув в макушку. — Поторопись с одеванием.

— Кажется, речь должна идти о раздевании, — парировала с иронией, попыталась убрать его ладони, сцепленные в замок на моем животе.

— Язва, — выдохнул мне в шею Воронов, прикусил чувствительное местечко под подбородком и разжал руки.

Дрожащая, взбудораженная и абсолютно хмельная от упоения и предвкушения, я пошла одеваться.

Как ни хотелось и дальше играть в провокацию, не стала задерживаться, облачаясь в верхнюю одежду. Причина поспешности была не только в том, что потерявший терпение и уверенность Миша мог бы явиться за мной и утащить на руках, наплевав на реакцию окружающих и нормы приличия. Суть крылась в другом: боялась задуматься о том, что творю, и остановить себя.

Предвкушение мешалось с отчаянием, отчаяние — с порицанием, а порицание, в свою очередь, с дикой жаждой и во время двадцатиминутной поездки к Воронову. А когда щелкнул замок входной двери, отрезая нас с мужчиной от остального мира, это пропало. Все правильно: должны быть лишь я и он, и страсть, которая разгоралась в наших обращенных друг на друга взглядах.

Все возвращается на круги своя…

Почти четыре месяца назад уходила из этого дома, решив, что больше никогда сюда не вернусь. Начну с нуля. Но вот я снова здесь… Снова те же чувства, но в сто крат сильнее (сыграли свою роль разлука, обиды), тот же мужчина, смотрящий на меня так, что подкашиваются колени, та же обстановка, ничуть не изменившаяся за время моего отсутствия, все еще хранящая ауру наших совместных дней.

Миша шагнул ко мне, потянулся словно бы за поцелуем, но тут же одернул себя. Сел на корточки у моих ног, а я застыла, недоумевая. Он расстегнул сначала один сапог, осторожно снял его с моей ноги, задержав стопу в теплых больших ладонях, потом другой. Помог стянуть пальто.