И пенек засветился.

Прямо у его корня, глубоко в кости вспыхнул золотистый свет. Потом сияющий свет распространился по всему длинному тонкому стержню, до самого кончика: все перо налилось золотом, посветлело до желтого и вспыхнуло так ярко, что стало почти белым. Секунду оно сияло у Дина в руке; он почувствовал жар на пальцах.

Потом свет потух.

Дин моргнул. Все они уставились на перо.

Оно больше не светилось.

Но теперь оно было безупречно прямым.

***

Дин испытал такое облегчение, что обнаружил, как у него дрожат руки, и вынужден был оторваться от Каса и присесть на несколько секунд на стенку из подушек, прежде чем продолжать. Сэм и Сара оба сжимали его плечо, улыбались ему и подбадривали словами вроде «Ну вот, мы же говорили!» Они настояли на том, чтобы Дин сделал перерыв и попил воды, которую поднес ему Сэм, пока Сара еще раз проверяла температуру и пульс Кастиэля.

Но Дин согласился лишь секунду перевести дух и сразу же вернулся к работе.

Он снова склонился возле Каса и попробовал фокус с маринадом на другом пеньке.

И тот тоже выпрямился. С такой же вспышкой света.

Один за другим все погнутые пеньки распрямились. И, похоже, оставались прямыми.

— Слава святым яйцам! — выдохнул Дин, когда последнее гнутое перо пришло в норму. — Не знаю, что это за хрень была, но у меня просто камень с души! — По обессиленным улыбкам на лицах Сары и Сэма он понял, что и они были расстроены не меньше его, и тоже пытались это скрывать.

Сара предположила:

— Может быть, это то самое насыщение благодатью? Может, ты просто помог перу коснуться благодати, и это благодать в него влилась? Или… могущество из благодати?

— Все может быть, — согласился Дин. Он вытер руки о тряпку и позволил себе упасть на мягкий пол эйри рядом с Касом, выпустив глубокий вздох. — Я понятия не имею. — Потом его осенила мысль, и он снова сел прямо. — Я и все другие пеньки так же обработаю. Замариную. Может, это им всем поможет? Даже прямым?

Сэм и Сара наблюдали за всей процедурой. Даже Мэг подошла неслышно, наконец появившись из своего неведомого укрытия, где пряталась во время лихорадочного эпизода Каса. Она осторожно запрыгнула в эйри, с любопытством подернув носом, и даже вытянула шею, чтобы понюхать один масляный кончик пенька. Похоже, она отнеслась к нему с настороженностью и, ко всеобщему облегчению, не выказала намерения трогать перья. В конце концов она устроилась в ногах у Каса и заурчала.

— Я трактую это как хороший знак, — решил Дин.

Оказалось, что только длинные пеньки реагировали так, как первый, этой вспышкой райского света. Короткие просто не светились, как бы Дин ни пытался.

— Может быть, они могут вспыхивать, только когда вырастают достаточно, — предположил Сэм. — Когда укореняются, может быть? Может, они еще не совсем укоренились, пока маленькие?

Дин решил повторять «маринад» ежедневно с каждым пеньком, просто на всякий случай.

Особенно с плечевыми перьями.

***

Температура Каса стабильно держалась в районе 39 градусов весь остаток дня. Высокая, но уже не угрожавшая жизни. Ниже Саре ее сбить не удалось: аспирин, казалось, не действовал, и, если они пытались остудить кожу Каса при помощи мокрых полотенец, у него начиналась сильная дрожь. Но Сара, похоже, считала, что этого достаточно. Мак, когда до него дозвонились позже, подтвердил, что состояние Каса, судя по всему, было стабильным. Оказалось, Мак был за границей на каком-то ветеринарном слете, посвященном экзотическим животным; было ясно, что будь он ближе, приехал бы в Канзас немедленно. (Дину и так удалось отговорить его от того, чтобы немедленно прыгнуть на рейс через Тихий океан, только пообещав звонить, чуть что-то изменится).

Кас больше так и не пришел в ясное сознание. Он попеременно мучился ознобом и жаром, бессвязно что-то бормотал или же глубоко спал, и (иногда) высасывал через соломинку протеиновые коктейли.

Но при этом он неизменно держался за Дина. Даже когда спал, он всегда клал руку на футболку Дина, или набрасывал крыло ему на ноги, или обхватывал рукой его запястье или лодыжку. Дину удавалось вырваться на минуточку, только если он делал уже ставший привычным фокус с подсовыванием Касу в руки своей старой фланелевой рубахи.

Ощущения, что опасность миновала, вовсе не было. Но по крайней мере, Кас был жив.

И пеньки продолжали расти.

***

Тем вечером Дин раз за разом одержимо проверял состояние пеньков, протирая тонкие серебристые стержни заправкой для перьев. Сара и Сэм ушли вниз поспать. (Дину удалось немного вздремнуть ранее.)

Кас лежал на животе. Иногда, пока Дин занимался перьями, Кас слегка просыпался, перекладывая голову или сжимая руку на лодыжке Дина. Но по большей части он лежал тихо и дышал обнадеживающе ровно.

Дин работал не спеша. Что-то отголоском отдавалось в его памяти.

«Я отдал все ради тебя, — сказал Кас. — Я отдал все ради тебя». Он явно заново переживал старое воспоминание. И Дин знал точно какое. Тот переулок… решение Каса взбунтоваться против Рая.

Но на самом-то деле Кас и правда отдал все. Он отдал все ради Дина.

«Когда Кастиэль впервые прикоснулся к тебе в Аду, он был для нас потерян…»

Дин стиснул зубы.

Теперь Кас был «потерян» уже годы. Потерян в человеческом мире. Павший. Смертный, беззащитный, покинутый… неспособный летать. Со сломанным крылом.

Но если Кас переживет линьку — нет, когда Кас переживет линьку, — он наконец снова обретет полноценное могущество. Если эти странные пеньки вырастут и укоренятся как должны, у Каса наконец будет новенький набор плечевых перьев, то есть он сможет опять убрать крылья в небесную плоскость и там зарядиться могуществом. И тогда, когда его плечевые перья наберут достаточно могущества, и первостепенные и второстепенные у него будут свеженькие и крепкие, он наконец сможет полететь по-настоящему. Не только спланировать вниз от безысходности, как на мосту Золотые ворота, но полететь полноценно. Он вообще вернет себе все свои ангельские свойства. Не только способность летать, но и бессмертие, неуязвимость, умение путешествовать во времени, карать…

Он снова станет полноценным ангелом.

Дин вспомнил и еще одну вещь, которую упомянул Кас. Разговор, который состоялся у них несколько месяцев назад, в автобусе в Калифорнии, когда Кас сказал: «Я думал насчет метафизики небесного могущества… если я когда-нибудь полиняю и обрету полную силу, — я могу потерять то, что чувствую сейчас».

Конечно, они убедились, что после чая из ангельских слез Кас, похоже, не утрачивал способность испытывать «человеческие» эмоции. Но на этой неделе стало ясно, что могущества ангельские слезы давали немного. Что Кас почувствует, когда вернет себе все могущество? Когда в его распоряжении будет вся райская мощь? Каково ему будет с новыми крыльями, с длинными заостренными новехонькими перьями, блестящими на солнце? Когда он почувствует поток могущества внутри, мощный, как река во время разлива? Уж наверняка ему захочется поноситься по миру… впитать вновь обретенную свободу, прочувствовать свои возможности…

Может быть, скромные удовольствия человеческой жизни перестанут его прельщать.

Такие удовольствия, как еда и сон, например.

Или такие удовольствия, как секс.

Такие удовольствия, как объятия. Поцелуи. Возможность лежать вместе ночью. Укрыть Дина крылом. Держать его за руку… вместе просыпаться утром, обмениваться поцелуями — ангельским и человеческим. Гладить Дина перьями. Вместе завтракать, готовить печенья с Сарой, ходить на прогулки с Сэмом, и потом вечером возвращаться к Дину… устраиваться рядом на подушках, чтобы посмотреть кино… задремывать, пока Дин гладит его крылья… засыпать головой у Дина на плече…

Было слишком уж легко представить, как эта странная, чудесная интерлюдия, которую они пережили вместе, этот невероятный роман, просто закончится.

Слишком просто было представить, как Кас просто поднимется и улетит.

Дин методично прошелся по всему крылу. Массируя корень каждого пенька, перо за пером. Теперь росло уже больше восьмидесяти пеньков. Дин обработал их все. Первостепенные, второстепенные, каждое драгоценное плечевое, и любимые крылышки (на которых были свои миниатюрные пеньки), и даже мягкие кроющие перышки, выстилавшие крыло.