Фрэнк предпочел высказаться прямо: — Хорошо, коли так. Потому что меня не оставляет ощущение, что ты задумал нечто дурное.

— Дурное? Задумал?! — Филип зашипел так, словно и впрямь был котом, а Фрэнк наступил ему на хвост. — Да довольно мне сказать слово, и от твоего Грасса останется мокрое место да немного вони, как от раздавленного клопа! Он должен мне руки целовать за то, что еще дышит!

Похоже, Картмор тут же пожалел о вспышке, столь на него не похожей. Откинулся на спинку стула и с недовольным видом принялся крутить ножку бокала. — Пожелай я этого, — прибавил Филип уже спокойнее, — и уже этой ночью Грасс оказался бы в Скардаг, и не в той камере, что занимал ты!

— Ты был бы в своем праве. Но мы оба знаем, что иногда ты предпочитаешь окольные пути, и если мне назначена какая-то роль в твоих планах, предупреждаю сразу…

— Ты его защищаешь? — Взгляд Филипа стал вдруг острым, как лезвие его кинжала.

— Разумеется. Он мой подчиненный, и пока он служит в моем отряде, мой долг защищать его интересы.

На миг повеяло холодом, словно кто-то настежь открыл двери осеннему ветру. Потом Филип усмехнулся, долил себе вина и хлопнул Фрэнка по руке. — Ты все такой же. За каждого готов заступиться. Даже за громилу, который с наслаждением свернул бы тебе шею — если б посмел. — Он засмеялся, и Фрэнк понял, что друг уже немного пьян. — Прям как заботливая мамочка! А бедный-несчастный Грасс умеет находить покровителей! Что ж, если уж он меня обвел вокруг пальца, то что говорить — тебя-то разжалобить не смог бы лишь дурак.

— Кевин успел спасти мне жизнь, и не раз, — заметил Фрэнк, вспоминая Красавчика и его нож.

— С Грассом это ничего не значит! — живо ответил Филип. — Если б такой тип, как я, рискнул ради тебя жизнью, это было бы знаком глубокой привязанности — потому что жизнь я люблю, даже слишком, — Он фыркнул в бокал, и вино отзывчиво булькнуло. — Для Грасса что жить, что сдохнуть, все едино. Он убивает людей и монстров потому, что любит убивать. Такой человек может спасти тебе жизнь и через минуту прирезать. Нет, так не узнаешь…

Фрэнк не стал упоминать, что Кевин и правда был близок к этому. Ему не нравился мрачный блеск в глазах друга — а может, то лишь вино и отсветы огня?

— Не хватало только поссориться с тобой из-за Кевина Грасса — он и так мне слишком дорого обошелся, — Филип прикончил остатки вина, пробормотал, почти про себя: — Ты даже не знаешь, что он сделал…

— Вот именно, — согласился Фрэнк, помолчав. — Не знаю. И не могу быть судьей, тем более — палачом, не зная преступления.

— Не может же все дело быть в том, — осторожно продолжил он, — что Кевин сказал тогда что-то обидное Денизе?..

— Обидное? — Филип даже удивился. — Ах, да, вспомнил, моя маленькая ложь. О нет, он оскорбил Денизу не словами. Он ее поцеловал.

Если бы Филип сказал, что Грасс — оборотень, и каждое полнолуние сжирает по человеку, Фрэнк удивился бы меньше. Он сидел и слушал, как мир, который знал, раскалывается на части, чтобы со скрежетом и стоном срастись в нечто неузнаваемое.

— Грасс — Денизу?!.. Да уж я бы скорее поверил… Н-да.

Они оба молчали. Потом Филип засмеялся, смехом безрадостным, как прокисшее вино. — Твое лицо!.. Вспоминаешь все случаи, когда он ее поносил?.. А как он уговаривал меня, что Марлена Шалбар-Ситта подойдет мне больше… Что скажешь, каков лицемер? Грасс любит изображать эдакого грубоватого, слишком прямого солдафона, а сам провел даже меня!.. И всей его хваленой преданности не хватило на то, чтобы хотя бы притворяться до конца!

Филипа снедала жажда — бокал быстро опустел снова. Картмор наполнил его, и хотел подлить Фрэнку, но тот накрыл свой рукой, — еще не выветрилось из памяти, как Кевин с Доджизом споили его в первый день службы.

— Но… Даже если так…. — Слова давались с трудом. — Если столько времени он скрывал свои чувства, может, боролся с ними, не в силах признаться себе самому… Зная, что это безнадежно… Не стоит ли его пожалеть?

Любить Денизу годами, не смея проронить ни слова, — это представилось Фрэнку так ярко…

— Можешь его жалеть. Я вижу предателя и лжеца. Ты-то никогда не скрывал… — Филип долго вертел бокал в пальцах, изучая его содержимое. А когда посмотрел на Фрэнка, взгляд друга был серьезным и почти трезвым.

— И это еще не все… Чего, по-твоему, заслуживает человек, — медленно проговорил он, — готовый из низких соображений, ради мести, обмануть чистое, невинное существо и разрушить его жизнь?

Фрэнк ответил не сразу, тихо: — Думаю, ты знаешь, чего он, по-моему, заслуживает.

— Пулю в голову? — с кривой усмешкой уточнил Филип, снова принимаясь искать истину на дне бокала. — Ах, мой друг, мир был бы куда лучше, если бы все люди были такими, как ты. Я одобряю твой способ решения проблем, даже если не всегда выбираю к нему прибегнуть.

Фрэнк заговорил не сразу. Филип не назвал никаких имен, но его слова многое прояснили. Возможно, все.

— Ты простишь меня, если я не буду просвещать тебя далее, — продолжил Филип со все той же усмешкой, похожей на гримасу боли.

Фрэнк кивнул. Разумеется. На кону была репутация женщины. И он даже догадывался, какой.

— Проясним лучше другой вопрос, — Филип отставил бокал в сторону и выпрямился на стуле. — То, что сказали эти болваны про моего отца и мать не могло не заставить тебя задуматься, не так ли?

Фрэнк покачал головой. — Филип, не в моих обычаях слушать глупые сплетни.

— Знаю, друг, знаю, и все же… Филип посмотрел по сторонам, наклонился ближе, облокотившись о стол, и негромко продолжил: — Моя мать умерла нежданно, молодой и прекрасной. Поэтому, по правде сказать, нет удивительного в том, что после ее смерти по городу поползли странные слухи. Верно и то, что они с отцом иногда ссорились — они оба были люди с характером, и все же он ее обожал. Мать обожали все.

Пока он молчал, задумавшись, Фрэнк вспомнил картину, с которой смотрела женщина с золотисто-огненными волосами, и ее живой портрет — старшего из ее сыновей.

— Правда в том, что неожиданной ее смерть стала только для посторонних. Нашим семейным лекарем тогда был бедняга Данеон, и он не раз предупреждал, что с ее слабым сердцем надо вести спокойный образ жизни. Но мать обожала балы, развлечения, верховую езду… И сгорела, как цветок, брошенный в костер, — Филип вздохнул. — Отец так и не простил Данеону, что тот не смог ее излечить — хотя это, похоже, было не в силах человеческих. Отец отчасти осознавал это, но… Поэтому щедро наградил Данеона за верную службу и отправил на покой в провинцию, чтобы больше не видеть.

— Я понимаю твоего отца… — задумчиво проговорил Фрэнк.

— Да и я тоже… Но о достопочтенном Данеоне у меня остались самые лучшие, хотя и смутные, воспоминания. Это ведь они с тетей сообщили мне, что мама умерла. Для меня тогда то были просто слова… Отец велел Данеону больше не появляться в столице, поэтому я держу в секрете, куда езжу. Незачем ворошить прошлое… Достопочтенный сам сказал, что так будет лучше.

Фрэнк сочувственно пожал руку друга. — Как странно, что я рос без отца, а ты — без матери.

Филип тряхнул кудрями, отметая жалость. — Я ее почти не помню. Тетя отнесла меня попрощаться с телом, но я и тогда не особо опечалился, слишком мал был, чтобы понимать. Хуже всех пришлось Бэзилу. Он всегда был чувствительным мальчиком, склонным к фантазиям — а когда горячо любимая мать вдруг внезапно исчезла из его жизни!.. Самое ужасное то, что слухи просочились и к нему, и он в них поверил.

— Неужто он может думать, что ваш отец!..

— Они с отцом никогда не ладили, а Бэзилу нужно было кого-то винить. С тех пор во всех его несчастьях ему чудится чья-то злая воля. Печально — взрослый мужчина, старше меня, который боится собственной тени!.. Ладно, довольно о грустном, — Филип снова закинул ногу на ногу и взялся за бутыль. — Надеюсь, ты не принял болтовню Грасса всерьез? Тристан был не настолько глуп, чтобы спать с моей женщиной у меня под носом. Благодаря нашему общему знакомому, я больше не верю в преданность и благодарность — ты, Фрэнк, редчайшее исключение из общего правила — но честолюбия и здравого смысла Трису хватало. А Эллис относилась к нему скорее как к младшему брату.