— Разве гибель — заслуженное спасение? — Вайесс вспомнила Бена и Макри, точно не заслуживавших своей участи.
— По-твоему, остальные её заслуживали? — поинтересовался Бог, приковав её к месту взглядом. — Никто не заслуживает, ни один человек не хуже и не лучше другого, но такова судьба — их судьба, судьба их окружающих. Меняй её.
— Так вы всё знаете… — эта правда как-то не приходила ей в голову раньше, может, как раз от своей очевидности. Бог оставил этот вопрос без ответа.
— Как насчёт перейти на «ты»? Твой тон слишком сильно идёт вразрез с таким обращением.
— Наверное, так будет проще, — насупилась Вайесс. Ей подумалось, что, и всё-таки, Он очень даже походит на обычного человека.
— Завтра проверим тебя на прочность, — закончил он, установив сменную палочку и направившись к двери, — Отсыпайся и не вздумай делать глупостей, ладно?
— Что за проверка на прочность?
Бог вышел и направился к импровизированному магазинчику, как и все остальные дома, словно неуклюже выточенному из камня, добытого на залежах неподалёку. Полноватая женщина мягко улыбнулась постоянному гостю и быстро забегала по витрине, приводя в порядок попадавшие с покосившихся полок товары. В углу тихо и безмятежно догорали благовония, сделанные из смеси песка и ещё чего-то, принесённого ветрами. Бог не обратил внимания, сделав пару шагов вперёд и незаметно, будто даже не коснувшись шелушившейся обертки, взял со стола черный, словно в копоти, батончик, на котором размашистыми буквами было выведено незнакомое ему слово. Он немного порылся в памяти, выискивая хоть что-то похожее, но к возвращению женщины, вернувшей еду на место, так ничего и не вспомнил. Богу стало интересно, и он шагнул вперёд, вытянув руку и коснувшись пальцев продавщицы. Перед глазами возникла судьба — похожая на киноленту линия, но тянущаяся до самого горизонта, вверх и в стороны, словно созданная им стена, и в каждой крупице кадра переливалось разными цветами событие. Влево — прошлое, и Бог промотал влево, выискивая боковым взглядом момент с батончиком. Он смотрел будто через сетчатку глаза стрекозы, наблюдая разу за каждым моментом в отдельности и за всем целым, не упуская из вида ни малейшей детали в готовности вклиниться и притянуть к себе, чтобы взглянуть поближе. Наконец, выцепив что-то яркое и размытое, он отпустил остановившийся поток событий, после этого побежавший с прежней скоростью и выкинувший его из цепочки воспоминаний. Рука отодвинулась и женщина, ещё раз улыбнувшись, всё же убрала ладонь. Бог заметил, как по её шее пробежала волна мурашек и как похолодела волна возникшей вокруг атмосферы, но виду не подал, выдав сухое «спасибо» и, ничего не покупая, выйдя на улицу и улыбнувшись оттого, что наконец-то узнал название батончика. Где-то далеко застрекотала железно-чёрная листва кустов, и он, остановившись, смял в руке какую-то бумажку, потом бросил и затоптал в сразу накрывший её песок.
— Хороших скитаний тебе, друг! — выкрикнул парень, поднимая руку и подбегая к Богу. На нём был скошенный кожаный жилет и куртка, порванная в области рукавов. На оголённых руках чернели неаккуратные татуировки, изображающие не то линии, не то волны. Бог не ответил. Гатча — так звали парня — подбежал ближе и опёрся ему на плечо, переложив винтовку в другую руку и улыбаясь, но избегая контакта глаз. — Давно вернулся?
— Недавно, — буркнул Бог Пустоши, смахивая с себя надоеду движением плеча. Гатча послушно отошёл, зная, что конфликтовать не стоит. — Дело к вам есть, касаемо девушки, которую я привел с неделю назад.
— С неделю? — поднял брови солдат, взявшись закоптелой рукой за не менее грязный подбородок, измазанный в чёрной золе. — Значит, мы ещё не встречались. Мы с ребятами только вернулись, может, познакомишь, а?
— Не лез бы ты, — предостерёг его Бог, — Сам всё узнаешь, когда надо будет.
— Всё, всё! — замотал головой Гатча, но потом виновато поднял взгляд, словно ребёнок. Впрочем, подумал Бог, они все долгое время оторваны от общества — живут своим умом, и редко возвращаются в родные места. — А когда узнаю?
— Сказано же тебе, — Бог со злостью уставился на виновато отводящего взгляд паренька, на вид не старше шестнадцати, но фигура уже мускулистая от бесконечных тренировок. — Помолчи. Завтра, наверное.
— Завтра? — взбодрился Гатча. — Так отлично!
Бог Пустоши одним движением перехватил поднятую от радости руку. Образы засосали его в себя, но он продолжал держать контроль над нестабильной судьбой, норовившей вылиться наружу через его тело. Где-то за границей остановившегося во времени сознания Гатча начал крениться в сторону, расслабив от невозможности двигаться ноги, но секунд было ещё полно, здесь все события снаружи текли в соответствии с тем, как долго он просматривал эту странную киноплёнку. Иллюзорный Бог промотал вперёд, смахнув её в сторону махом ладони. Образы засветились красным, потекли размытостью по его пустынным ботинкам, испачкали штаны бордовыми каплями. Там, впереди, чем дальше он двигался, тем насыщеннее становился цвет, и вот он уже переливался и отсвечивал злостью и смертью, но Бог умудрялся смотреть сквозь него, разглядывать и запоминать детали, раздвигать застившую взгляд пелену. В какой-то момент он нахмурился, пристальнее вглядываясь в событие, но потом одёрнулся и посмотрел вниз и в сторону, вперив глаза в несуществующий пол.
— Посмотрим, какой из тебя Вершитель, — медленно пробормотал он себе под нос, адресуя фразу пустоте под ногами, и отпустил покрасневшую руку Гатчи. Время потекло — сначала медленно, потом ускоряясь и возвращаясь в нормальный вид. Вскинутая рука окончательно поднялась, но улыбка с лица парня спала, словно он что-то забыл и вспомнил одновременно.
Вайесс перевела дыхание. Такое она видела в первый раз, если не в последний. Она видела, как время застыло, и сначала показалось, что и она двигаться не сможет, момент сковал всё, кроме мыслей, циклично и бесповоротно, мир заскользил по дуге, став чем-то прозрачным, тем, сквозь что можно видеть настоящее, и она видела, как Бог листает страницы, как на ноги ему капает что-то тёмное и страшное, такое, чего быть не должно. Рука двинулась сама собой, с силой сжала онемевшие пальцы на каменном угле дома, так, что ногти заскрежетали о шершавую поверхность. Непонимание пугало её, перед глазами была неизвестность, белая пустота, но ещё больше пугало то, что в этом всём где-то глубоко в рассудке она оставалась спокойна, и в этом маленьком бесконечном мирке из белизны — она могла двигаться. Вайесс стояла позади, так что Бог её не замечал, или замечал, но не показывал виду. Она наблюдала, успокаиваясь и слабо двигая затёкшим от напряжения телом, удивляясь, как пальцы словно проходят сквозь воду или тонкую плёнку, как на плечи начинает давить приятная тяжесть, и как хочется спать, но чёрные, как ночь, картинки, которые смахивал Бог, возвращали её назад, напоминая о чём-то, чего она ещё не видела, вызывая странные, последовательные дежавю, которые сразу же и забывались, похожие на маленькие искорки, пробегавшие и затухавшие в голове в один мимолётный момент.
Когда парень двинул рукой, а белизна начала превращаться в материальное и цветное, она поняла, что всё кончилось. В голове назойливо стучало предупреждение, приказ уходить, но она оставалась на месте, запыхавшаяся, но уверенная. Сердце колотилось, но пару вдохов и выдохов — тихих и глубоких — успокоили ритм, настроив его на нужный лад. Бог сделал что-то ещё — поворот тела, движение лица, — но она их пропустила. Голова раскололась надвое, ударившись бешеной болью в виски и глаза. Её шатнуло, она оперлась на стену, уже не думая ни о чём, кроме того, как быстрее добраться до кровати и выключить сознание, выключить всё: и эту сонливость, и боль в голове, и воспоминания о белом мире, и ощущения, и всё остальное, оставить только наслаждение. На губах пролегла лёгкая улыбка, выцветшие ресницы ударились друг о друга, так сильно, будто у этого хлопка был звук — самый громкий звук в окружавшем её мире. Она инстинктивно зацепилась за угол входа, потом хватилась за ручку двери, и, наконец, рухнула вниз, зацепив порог и сильно ударившись о пол.
