– Ей-богу, Энн Элизабет, прямо страшно подумать… Ты не знаешь, что чувствует народ – народ, молящийся за него в крестьянских хижинах… Ах, мы ничего не знаем и топчем их ногами… Разгром Коринфа… Они думают, что он даст им мир, вернет им их уютный, довоенный быт. От всех этих речей прямо тошнит… О Господи, дай нам остаться людьми, покуда сил хватит… не иметь глаз пресмыкающегося, и каменного лица, и чернил в жилах вместо крови… Будь я проклят, я не хочу быть римлянином.
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – сказала Энн Элизабет, ероша его волосы. – Ты художник, Дик, и я тебя очень люблю. Ты мой поэт, Дик.
– Ну их всех к черту, – сказал Дик и обнял ее.
Несмотря на выпитый ром, Дик, раздеваясь, очень нервничал. Она задрожала, когда он лег в кровать рядом с ней. Все прошло гладко, только она потеряла довольно много крови, и они не получили особенного удовольствия Потом, за ужином, они не знали о чем говорить. Она рано ушла домой, и Дик понуро бродил по улицам среди возбужденных толп, и флагов, и иллюминации, и мундиров. Корсо была полна народу, Дик зашел в кафе, и там его приветствовала компания итальянских офицеров, во что бы то ни стало желавшая угостить его. Один из них, молодой человек с оливковым цветом лица и очень длинными черными ресницами, по имени Карло Хугобуони, особенно подружился с ним, все время угощал его и водил по всем столикам, представляя своим знакомым в качестве il capitan Salvaggio Ricardo.[261] Было сплошное asti spumante,[262] и Ewiva gli americani,[263] и Италия irredenta,[264] и мистер Вильсон, спасший civiltа,[265] и Ewiva la расе[266] и в конце концов Дика повели к bella ragazza.[267] К величайшему удовольствию Дика, в том доме, куда его привели, все барышни были заняты, и ему удалось улизнуть к себе в гостиницу и лечь в постель.
Когда он утром спустился вниз, чтобы выпить кофе, Карло уже ждал его в вестибюле. Карло казался очень сонным, он до шести утра не мог найти себе ragazza, но в данный момент он в полном распоряжении своего саго amico[268] и желает показать ему город. Как Дик ни старался отвязаться от него, не оскорбляя его самолюбия, тот весь день ходил за ним по пятам. Он ждал Дика, покуда тот ходил к военному атташе за бумагами, завтракал с ним и Эдом Скайлером; в конце концов Эду удалось отшить его, и Дик поспешил на квартиру к Эду, чтобы встретиться с Энн Элизабет. Эд вел себя очень курьезно: он сказал, что, поскольку он потерял Магду, ему дома все равно нечего делать и он рад, если Дик использует его квартиру для амурных целей. Засим он крепко взял Карло под руку и потащил его в кафе.
Дик и Энн Элизабет были очень нежны и спокойны. Это было их последнее свидание. Дик вечером уезжал в Париж, а Энн Элизабет со дня на день ожидала командировки в Константинополь. Дик обещал как-нибудь вырваться на несколько дней и приехать к ней туда. Вечером Энн Элизабет пошла на вокзал провожать его. На вокзале его уже ждал Карло с огромной, завернутой в серебряную бумагу колбасой и бутылкой кьянти. Ехавший с Диком сержант принес депеши, так что Дику оставалось только сесть в поезд. Он не мог придумать никакого разговора и вздохнул облегченно, когда поезд тронулся.
Как только он отрапортовал полковнику Эджкомбу, его послали в Варшаву. В Германии все поезда опаздывали, люди были смертельно бледны, и повсюду шли разговоры о большевистском восстании. Дик расхаживал по заснеженной платформе, топая ногами, чтобы согреться, во время бесконечно долгой остановки на какой-то станции в Восточной Пруссии, как вдруг он столкнулся лицом к лицу с Фредом Саммерсом. Фред сопровождал продовольственный вагон Красного Креста и предложил Дику проехать вместе с ним несколько перегонов. Дик взял свой портфель и перебрался к нему. В служебном отделении, где обитал Фред, были керосиновая печь, койка и большой запас вина, коньяка и шоколада Бейкера. Они весь день болтали под стук поезда, медленно ползшего по бесконечной серой оледенелой равнине.
– Это не мир, – говорил Фред Саммерс, – это гнусное убийство. Господи, ты бы поглядел на погромы!
Дик хохотал и хохотал.
– Честное слово, до чего мне приятно слушать тебя, Фред, старый негодяй… Я чувствую себя как в добрые старые времена Гренадиновой гвардии.
– Да, это было здорово, – сказал Фред. – Тут все дьявольски скверно, не до смеху. Люди дохнут от голода и сходят с ума.
– Ты очень умно поступил, что не пошел в офицеры… Приходится быть чертовски осторожным – того не скажи, этого не сделай, где же тут развлекаться.
– Да уж, тебя я не рассчитывал увидеть в чине капитана.
– C'est la guerre, – сказал Дик.
Они пили и болтали, и пили так много, что Дик еле добрался с портфелем до своего купе. Когда поезд остановился у перрона Варшавского вокзала, Фред подбежал к Дику и сунул ему несколько плиток шоколаду.
– Вот тебе моя посильная лепта, Дик, – сказал он. – Замечательная штука для coucher avec. Нет такой женщины в Варшаве, которая не согласится coucher с тобой за плитку шоколада.
вернувшись в Париж, Дик пошел с полковником Эджкомбом в гости к мисс Стоддард. У нее была изящная гостиная, с высоким потолком, с итальянскими панелями на стнах, с желтыми и оранжевыми камчатными портьерами, сквозь тяжелые кружевные занавески, висевшие на окнах, были видны лиловые ветки деревьев набережной, зеленая Сена и высокое каменное кружево свода Нотр-Дам.
– Какую чудесную оправу вы для себя создали, мисс Стоддард, – сказал полковник Эджкомб, – и, простите мне этот комплимент, жемчужина достойна оправы.
– Да, это хорошие старинные комнаты, – сказала мисс Стоддард, – старинным домам нужно только дать возможность проявить себя. – Она повернулась к Дику: – Молодой человек, чем это вы околдовали Роббинса в тот вечер, когда мы вместе обедали? Он просто бредит вами – какой вы удивительно умный.
Дик вспыхнул.
– Мы после обеда распили с ним бутылку замечательного шотландского виски… Вероятно, этим я его и околдовал.
– Придется мне последить за вами… Не доверяю я этим умным молодым людям.
Они пили чай у старинной кованой круглой печки. Пришли какой-то жирный майор и длиннолицый инженер из «Стандард ойл», по фамилии Расмуссен, а попозже – некая мисс Хэтчинс, очень стройная и элегантная, в форменном платье Красного Креста. Говорили о Шартре, и разоренных областях, и о том энтузиазме, с которым народ повсюду встречает мистера Вильсона, и отчего Клемансо постоянно носит серые нитяные перчатки. Мисс Хэтчинс сказала, что это потому, что у него не пальцы, а когти, оттого его и прозвали Тигром.
Мисс Стоддард отвела Дика к окну.
– Я слышала, вы только что приехали из Рима, капитан Севедж… Я за время войны часто– бывала в Риме… Расскажите мне, что вы видели… Расскажите мне обо всем… Я люблю Рим больше всех городов на свете.
– Вам нравится Тиволи?
– Ну еще бы! Но Тиволи, пожалуй, слишком захватан туристами, не правда ли?
Дик рассказал ей про драку в «Аполло», не называя имени Эда, и очень рассмешил ее. Они премило болтали в оконной нише, глядя, как вдоль реки загораются зеленоватым светом уличные фонари. Дик гадал, сколько ей может быть лет, la femme de trente ans.[269]
Уходя он и полковник Эджкомб столкнулись в передней с мистером Мурхаузом. Он сердечно пожал руку Дику, сказал, что рад видеть его, и пригласил к себе как-нибудь вечером; он живет в «Крийоне», и у него бывают интересные люди. На Дика этот визит произвел прекрасное впечатление. А он-то думал, что ему будет скучно! Он стал размышлять о том, что пора бы ему уже бросить военную службу, и по дороге в канцелярию, где их еще ждали кое-какие дела, спросил полковника, какие шаги ему следует предпринять, чтобы уйти из армии. Дело в том, что он рассчитывает получить подходящую службу в Париже.
