Одна вещь была очевидна для Елены. Григорий определенно искал случая встретить ее, как будто неожиданно, невзначай. С какой целью он искал встречи с ней, она не могла понять. Григорий, хотя и ссыльный, в умственном отношении, конечно, стоял выше всех своих товарищей ссыльных, работавших вместе с ним на полях Форта Росс. Он безусловно был развитой и, вероятно, с каким-то образованием. Он не был похож и, вероятно, не был из крестьян и, конечно, не из крепостных. Вероятнее всего, он был из мещан, разночинцев, может-быть когда-то работал в купеческом предприятии, вероятно подмастерьем где-нибудь. Что-то у Григория было на уме, когда он встречал, как-будто невзначай, жену правителя, казалось, что он хотел что-то сказать ей или спросить ее, но каждый раз что-то останавливало его. В недостатке смелости его уличить нельзя было. Он не был из стеснительных: типичный, разбитной малый из купеческих рядов.

Однажды день выдался, на редкость, теплым, солнечным, а главное безветренным. В селении Росс часто с океана дул холодный ветер, который заставлял тепло кутаться и закрываться от него теплыми тужурками или даже пальто. На этот раз день был необыкновенно приятный и безветренный.

Елена решила воспользоваться этим и взобраться на свое любимое место, куда она часто ходила с Анной, на холмы позади форта, откуда открывался такой чудный, незабываемый вид всего русского селения и спокойного, сине-зеленого океана позади.

— Аннушка, собирайся, дорогая, пойдем прогуляемся в горы. Грешно сидеть дома в такой день!

Анна, сидевшая на веранде, с вышиванием, подняла свои спокойные синие глаза, потянулась …

— Нет, Леночка, иди-ка ты одна. У тебя так много энергии, так много жизни; ты все время на ходу и посидеть-то спокойно не можешь. Пойди, прогуляйся одна, а я, уж, посижу здесь. Не так то, уж, часто, последнее время у нас были такие хорошие, солнечные, а главное безоблачные дни. В такие дни я люблю посидеть на веранде, подышать свежим воздухом, повышивать что-нибудь, а то и книжку почитать. Может-быть, к вечеру, пройдусь по песочку по берегу океана, а сейчас лучше побуду здесь. А ты иди, стрекоза, полазай по горам!

— Ну, как хочешь, а я пойду туда, на гору, повыше, да полюбуюсь оттуда на океан.

Елена весело помахала рукой и быстро сбежала вниз по ступенькам крыльца, прошла ворота форта и вскоре исчезла из виду. Анна посмотрела ей вслед, вздохнула: — Ах, сколько у нее энергии, — и принялась опять за свое вышивание. Она, случайно, оглянулась на окна дома и ей показалось, а, может-быть, почудилось, что в окне конторки она заметила лицо Николая, смотревшего на нее своими исступленными глазами. Она поежилась, повела плечами, как-будто холодный порыв ветра подул под воротник платья или, скорее, было такое чувство, точно что-то неприятное, какое-то мокрое, скользкое насекомое проползло у нее по шее.

Анна опять оглянулась, посмотрела на окно, но там никого не было видно.

— Все следит, смотрит за мной, — подумала она. Это упорное внимание и какое-то немое обожание Николая, ей было неприятно, но в то же время она почему-то не могла и сердиться на него, скорее было чувство жалости к этому неуравновешенному, молодому человеку.

— Поживет, попривыкнет к нам, может-быть найдет какую-нибудь смазливенькую креолку, да и успокоится, — подумала она. — Лучше было бы, если-б Александр Гаврилович перевел его в Ново-Архангельск или на Кодьяк, там для него было бы более подходящее место.

Елена, в это время, быстро взбиралась по тропинке в гору. Дорога ей была знакомая. Не раз, с Анной, она бывала здесь, сидели вместе на опушке, высоко над фортом и долго-долго, часто часами смотрели на форт, на селение, на величавые леса к северу, и на могучий, обычно такой спокойный и ласковый, океан, особенно в такие спокойные, тихие дни.

Скоро она добралась до своего любимого места, слегка задохнувшаяся от быстрой ходьбы и, с размаху, бросилась вниз, на мягкую, ароматную траву, на опушке леса.

Несколько минут Елена сидела так, не шевелясь, с наслаждением следя за небольшими белыми барашками гребней небольших волн, набегавших на берег океана у форта, полумесяцем изогнувшийся внутрь под действием таких вот волн тысячелетиями подмывавших высокий берег в этом месте. Глаза ее медленно передвигались и она то смотрела на море, то на поля и леса, то на маленькую группу домиков, столпившихся у форта — крошечную русскую колонию так далеко заброшенную и оторвавшуюся от других русских владений.

Здесь было так тихо, что ни звука не доносилось ни из селения Росс, ни от волн, набегавших на берег. Казалось, пробежи зайчонок по траве и то она услышала бы его.

Вдруг, Елена почувствовала, что она была не одна в этом царстве полного спокойствия. Какое-то шестое, подсознательное чувство подсказало ей, что где-то позади, за густой листвой кустов, кто-то стоит и следит за ней. Она не слышала ни звука шагов, ни треска старой, сухой ветки, ни шороха листвы, но она знала и чувствовала, что она теперь не одна.

Ей даже и в голову не пришло, что это были индейцы, может-быть даже сам вождь Солано, который так, в упор, смотрел на нее, на празднике. Нет, ей просто показалась бы дикой даже мысль, что индейцы могут что-нибудь выкинуть здесь, хотя ее муж все время предупреждал ее быть осторожной и особенно опасаться индейцев.

Это не мог быть и Николай; она в этом была уверена, потому что он слишком боялся ее и хорошо помнил выговор, который он получил от Елены некоторое время тому назад. Нет, это был не он … тогда … только один человек — Григорий!

Она заметила, что за последнее время он все время пытался попадаться ей на глаза, как будто невзначай, но слишком уж все эти встречи были шиты белыми нитками, чтобы Елена могла этого не заметить.

Конечно, Григорий был где-то здесь! Однако, мысль, что она была здесь совершенно одна и что, где-то здесь позади за кустами прятался Григорий ее совершенно не испугала и даже не рассердила. Может-быть день был слишком прекрасен, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Может-быть она хорошо знала, что ее положение в русской колонии было настолько высоким и недосягаемым для колонистов, что ей даже и в голову не приходило чего-то опасаться с их стороны. Одного ее резкого голоса было достаточно, чтобы люди пред ней покорно сгибались.

Тем не менее, она стала прислушиваться и на этот раз ей уже явственно послышался тонкий, почти неслышный шелест старых листьев, по которым осторожно шагал, стараясь не шуметь, какой-то человек. Шорох легких осторожных шагов приближался медленно, с остановками, все ближе и ближе. У кустов, обрамлявших лужайку, шаги остановились. Стало тихо, тревожно тихо.

Спокойно, не поворачивая головы и смотря вперед на океан, Елена довольно громко и властно спросила:

— Что тебе нужно здесь, Григорий?

Пораженный Григорий вышел из-за прикрытия кустов и, совершенно сбитый с толку, мог только ответить вопросом же:

— Как вы знали, что я стоял там?

В первый раз в жизни, вероятно, Григорий растерялся.

Елена повернула голову, посмотрела на него, окинув его строгим взглядом с головы до ног и, не отвечая на его вопрос, высокомерно сказала:

— Ты знаешь, что с тобой случится, если надсмотрщик обнаружит твое отсутствие с работы? Одно мое слово и тебя высекут так, что места живого не останется!

Григорий оправился от неожиданности. Обычная самоуверенность вернулась к нему. Он пожал плечами:

— Это будет не в первый раз, что меня секут, барыня… княгиня; меня это очень мало беспокоит… а потом, я не думаю, что ты, ваше сиятельство (он вдруг перешел на «ты»), я не думаю, что ты донесешь на меня, княгинюшка!

Он, как-то, нагло, как говорили «отчаянно» посмотрел на нее и потом добавил:

— Даже, если и донесешь… — он немного поколебался, потом продолжал: — меня здесь не будет, чтобы доставить удовольствие мужу твоему, Лександру Гаврилычу, пороть меня… меня здесь не будет… кончились ваши порки… я буду далеко… уеду … навсегда!

Не спрашивая разрешения Елены, он спокойно опустился на траву и сел рядом с ней.