Яна ожидаемо соглашается, но перед тем, как выйти в коридор, копирует меня и снова звонит Андрею — чтобы он был рядом.
Поместиться в «BMW» Егора втроём не было возможности, поэтому Яна села в свою машину, и я начала переживать, чтобы в дороге она не утратила концентрацию, потому что если она задумается о чём-то и перестанет смотреть за дорогой — боюсь, случится авария.
— Может, я поеду с близняшкой? — спрашиваю парня, когда мы оба уже пристёгнуты.
Егор кидает быстрый взгляд в зеркало заднего вида и отчего-то хмурится.
— Только за руль сядь сама, хорошо? — спрашивает он, и мне становится понятно, что он заметил что-то на её лице; что-то такое, что натолкнуло его на те же мысли, которые одолевают и меня.
Выскакиваю наружу и подхожу к машине Яны; она смотрит на меня в полном недоумении, когда я открываю дверцу с её стороны и тянусь отстегнуть ремень безопасности.
— Ты чего? — округляет она глаза.
— Пересаживайся на пассажирское, я поведу, — нетерпящим возражений тоном отвечаю.
Пару секунд сестра смотрит на меня, будто видит в первые, и всё же перелезает на соседнее сиденье.
— Вот и умница, — бормочу себе под нос.
Яна умудряется расслышать и скептически фыркает, но мне без разницы — она мне потом ещё спасибо скажет.
В нужном дворе тормозят одновременно три машины: наша с Яной, Егора и Андрея, который, скорее всего, чтобы сегодня быть рядом с моей сестрой, забил на свои областные соревнования. И сегодня я впервые не завидую белой завистью своей близняшке, потому что у меня тоже есть человек, которому на меня не наплевать.
Пока мы бредём к подъезду, меня пробирает нервная дрожь, но вместо того, чтобы вцепиться в Егора, я хватаюсь за руку Яны, которая добела стискивает мою ладонь в ответ. Кажется, ещё немного — и мои кости раскрошатся, словно хрусталь, под её натиском, но только так я чувствую себя лучше.
Перед нужной дверью парни пропускают нас вперёд, но мы с сестрой, словно застывшие статуи: не можем даже шевельнуть пальцами, чтобы дотянуться до звонка или постучать по лакированной поверхности. Яна приходит в себя первой; костяшки её пальцев правой руки — она левша, но её левая рука сжата в моей ладони — гулко соприкасаются с деревянной дверью. Мы вчетвером замираем и прислушиваемся к звукам по ту сторону; сначала слышна только тишина, но через пару секунд раздаются чьи-то шаги, и вот в двери проворачивается замок. Словно в замедленной съёмке я наблюдаю, как распахивается дверь, и предо мной предстаёт… Ну, это как если бы я посмотрела на Яну — абсолютно идентичная девушка. И всё-таки мои глаза пытались отыскать хоть какое-то отличие, отказываясь признавать, что всё это время нас было трое. Но нет, в ней не было ничего, чего не было бы у меня или у Яны — даже маленькая родинка у левого виска на своём месте.
Олеся стояла в домашних тёмно-синих шортах и безразмерном сером нечто, напоминающем футболку; её волосы завязаны в высокий хвост, а выражение лица говорило о том, что она как минимум в шоке. Хотя сложно было сказать, кто из нас был удивлён больше: она, я или Яна.
Казалось, что мы вполне себе можем говорить и без слов — просто достаточно посмотреть в глаза, чтобы понять, о чём думает каждая из нас.
Наконец, Олеся часто моргает и прокашливается.
— Зайдёте? — Ага, вот оно — хоть тембр голоса не тот! Хотя, у нас с Яной он ведь тоже не одинаковый… — Я так понимаю, это надолго…
Не могу сказать, с какой интонацией она это говорила: была ли она по-прежнему зла на нас за что-то, не была рада нас видеть или просто скрывала за безразличием свою боль и одиночество? Интересно, Василиса тоже здесь, или они живут отдельно друг от друга?
Мы прошли в светлую гостиную, которой явно не помешал бы ремонт, как, впрочем, и всей квартире; Олеся плюхнулась в кресло, жестом разрешив нам сесть на старенький диван, и опустила глаза в пол.
— Так, ладно, я уже совершенно не понимаю, что происходит, — подаёт голос Андрей, вырывая меня из раздумий. — Вы — трое близняшек, которые почему-то оказались разделены или что?
Хм, а мне казалось, что Яна ему всё по телефону объяснила…
— Что случилось с Василисой? — спрашиваю я.
Олеся фыркает.
— Тебе так сложно назвать её мамой?
— Нас воспитывали другие люди, если ты не забыла, — едко вставляет Яна, отчего Олеся кривится и отворачивается.
— Конечно, с глаз долой, из сердца вон, — копируя её тон, отвечает она.
— Не мы выбрали себе такую участь! — резонно замечаю. — Тебе не в чем нас обвинять!
— А как насчёт забрать меня к себе после смерти мамы?! — истерично взвизгивает Олеся.
Наши с Яной рты широко распахиваются от неожиданности: мы готовы были ко всему, но точно не к такому. Я надеялась поговорить с женщиной, которая дала нам жизнь, возможно, узнать что-то о своих корнях — в конце концов, мы были бы не первой семьёй, в которой несколько родителей.
— Она умерла? — тихо каркаю я.
Олеся окидывает меня недоверчивым взглядом, но, очевидно, искреннее удивление на наших лицах говорит красноречивее слов.
— Так вы не знали? — обескураженно спрашивает она.
— Что случилось? — вместо ответа спрашивает близняшка.
Глаза Олеси подозрительно блестят, когда она поворачивается к Яне.
— Мне было три; мама в то время работала на двух работах, чтобы мы могли свести концы с концами. Я часто оставалась под присмотром соседок, пока она работала. Если честно, я плохо помню то время — была слишком маленькой, но те старушки, что присматривали за мной, рассказали об этом, когда я вернулась на нашу старую квартиру после выхода из детского дома. По их словам, мать тянула меня, как могла, и никогда никому не жаловалась; правда, однажды сказала, что ей очень жаль, что она не в состоянии обеспечивать и двух других своих дочерей самостоятельно. — Олеся перевела дух, а я тем временем попыталась избавиться от мурашек, что заставляли волосы на затылке вставать дыбом. — Она часто брала меня куда-то с собой и пропадала на полдня; кто-то говорил, что у неё появилась третья работа, и ей приходилось брать меня с собой, а кто-то считал, что она просто просит на улице милостыню — с детьми ведь получают больше — но я не могла в это поверить.
— Она приводила тебя к нам, — тихо вставляет Яна. — Родители рассказали, что Василиса первые три года после нашего рождения очень часто приходила к нам и приводила тебя, чтобы мы хоть немного были вместе.
Олеся всхлипывает, и я подавляю в себе желание подскочить к ней и обнять, потому что она, скорее всего, к такому ещё не готова.
— Об этом я не знала, — качает она головой. — Некому было рассказать. В общем, в один из вечеров после работы мама вернулась домой не одна — один из её бывших ухажёров увязался за ней до самого дома. Что он ей предлагал — не знаю, но соседка сказала, что из нашей квартиры были слышны крики, и это наталкивает на мысль, что мама была не рада визитёру. Скандал закончился глухим ударом чего тяжёлого об пол и спешным исчезновением маминого ухажёра — никто точно не знает, что случилось; ходили слухи, что этот урод толкнул маму, она потеряла равновесие и ударилась головой об угол стола, когда падала, и от этого скончалась. Полиция увезла тело, а меня отдали в руки органам попечения, так как других родственников у нас с мамой не оказалось. Пятнадцать лет я провела в детском доме, потому что никто не хотел брать взрослого ребёнка — все предпочитали малышей, которые ещё толком сидеть не умеют. После я вернулась в квартиру мамы, которая после её смерти досталась мне, но жить там было невмоготу — всё напоминало о ней. Поэтому я продала её и купила поменьше и подальше — чтобы даже мимо двора того не проезжать. А через пару лет встретила вас двоих, — Олеся обвела взглядом нас с Яной, а мы с сестрой удивлённо переглянулись. — Вы проходили плановый медосмотр в той же больнице, где и я. Сначала я подумала, что у меня просто глюки, ведь не может же быть, чтобы я встретила двух своих клонов. А потом в голове что щёлкнуло — ведь соседка говорила про «ещё двух дочерей». И мне стало обидно: оказывается, всё это время у меня была семья, и всё же я большую часть жизни провела в заведении, больше похожем на тюрьму. Вы выглядели такими дружными, когда разговаривали между собой, и я почувствовала укол зависти. Да и одеты вы были лучше меня — в общем, ваш внешний вид буквально кричал о том, что я неудачница.
